Неровный край ночи - Оливия Хоукер

пространстве под домом, вместе с животными. А в школе есть подвал; каждую неделю они тренируются спускаться туда в темноте. Тренируются оставаться спокойными. Когда ты на улице в сельской местности, идешь вдоль дорог и полей, сгодится любая канава. Но куда идти сейчас?

Что-то щелкает, мальчики, которых ужас приковал к месту, срываются в тот же миг и бегут в разные стороны. Элизабет быстро реагирует, ловит за руку Пола, несущегося мимо в слепом ужасе. Мальчик выскальзывает и, не устояв на ногах, падает. Он вскрикивает от неожиданности и боли, ударяясь о деревянную скамью, но, по крайней мере, он в безопасности с матерью. Когда Пол снова на ногах, Элизабет разворачивает его и указывает в сторону священника. Она говорит громко и жестко, чтобы пробиться через его страх:

– Иди за отцом Эмилем. Не отходи от него ни на шаг.

Ал уже умчался куда-то к центру прохода, быстрый, как олененок; он потерялся в темноте где-то в районе входных дверей. Еще немного, и он выскочит на улицу, на снег, и его темное пальто будет видно сверху – темное на светлом. Антон кричит, подняв свой голос до строгого командного тона, которым он пользуется впервые с тех пор, как стал отцом: «Альберт!» Мгновением позже Альберт возвращается, и сердце Антона подскакивает с облегчением. Глаза мальчика огромные, загнанные; когда он появляется в свете свечи, кажется, что они занимают все лицо. Антон подталкивает его следом за братом.

Собирая мальчиков поближе к себе, Эмиль кричит через нарастающий рев:

– Куда делась Мария?

Антон бросает взгляд на вертеп; фигурки лежат на тех местах, куда упали, но Мария исчезла.

– Матерь небесная! – восклицает Элизабет.

Она подходит к мальчикам и снова берет младшего за руку; Пол взвизгивает, когда она слишком крепко хватает его за руку, но она не разжимает пальцев. Вопли самолетов все ближе, они заставляют стекла дрожать. Антон замечает, что одна из занавесок неплотно задернута. Сколько света они выпустили? Он представляет себе самолет, пилота, вид сверху. Полоска золота на снегу, выдающая жизнь, которая прячется внизу.

Эмиль тоже видит занавеску:

– Свеча, Антон.

– Но Мария…

– Поторопись.

Он бежит к алтарю, времени на то, чтобы оказать должное уважением, нет. Он перекрещивается на ходу, беглая просьба к Господу о прощении – о милосердии, если оно возможно. Он задувает свечу, и алтарь погружается во тьму. Антон пытается перекричать рев моторов:

– Где дети?

Откуда-то рядом Эмиль отвечает:

– Мальчики с Элизабет, я объяснил ей, куда идти.

– Мария! Надо найти ее!

Только сейчас Антон слышит, как девочка плачет. Она где-то у него под ногами, но он ее не видит, не может нащупать, когда наклоняется, пробуя ногой пол в темноте. Отец Эмиль вмиг оказывается возле него, падает на колени, стягивая покрывало с алтаря. Темнота такая плотная, что Антон словно отталкивает ее руками, как будто так он сумеет силой раздвинуть тени и вызволить свою маленькую дочку, дрожащую и напуганную, вытащить ее в свет. Но света здесь нет. Темнота повсюду, упорная и густая.

Мария кричит:

– Machen Sie de schlechten Bomben weg!

Сделайте так, чтобы нехорошие бомбы исчезли! Под алтарным столом ее голос звучит повсюду, раскалывая голову Антона, и так едва соображающую от страха. И он все равно не может ее найти. Его руки хватают пустоту. Где она? Милостивый Боже, верни мне моего ребенка!

– Я поймал ее, – окликает его Эмиль. – Идем!

Положив одну руку на плечо священника, Антон следует за ним, спотыкаясь в темноте. Эмиль знает, куда идти. Сухой скрежет старой двери еле слышен сквозь шум самолетов. Эмиль мурлычет слова успокоения Марии, которая воет без слов, спрятав лицо то ли на плече священника, то ли на груди.

– Нагнись, Антон, – руководит Эмиль. – Прямо под тобой дверь в убежище.

– Я не вижу.

– Ты найдешь железное кольцо возле своей ноги. Потяни его вверх.

Самолеты ревут ближе, ближе. Это ночь, когда Унтербойинген заметят, уничтожат, сравняют с землей. Утром мы найдем его разрушенным, разбитые дома будут кровоточить слезами детей, которые будут изливаться на заледеневшие улицы. Кто-то оставил зажженной свечу. Кто-то оставил занавеску не задернутой. Все кончено теперь.

Он нащупывает кольцо, тянет его вверх. Слышен скрип древнего дерева, почти такой же громкий, как самолеты, и пространство разверзается под ногами. Запах холодного влажного воздуха ударяет в лицо, запах множества десятилетий и плесени.

– Так, осторожно, – говорит Эмиль. Одной рукой он помогает Антону сохранять равновесие, крепко поддерживая его под предплечье. – Забери у меня Марию. Я пойду вниз первым и зажгу свет. Я знаю, где хранятся свечи и спички.

Девочка застыла от ужаса, когда Антон сгребает ее в охапку и прижимает к груди. Он укачивает ее, напевая ей колыбельную прямо в ухо, но она его не слышит. Она не слышит ничего, кроме грома смерти, чувствует лишь треск старых и хрупких костей церкви. Секундой позже внизу загорается пятачок света, в яме под полом. Свет мутный, но его достаточно, чтобы осветить крошечную комнатку, в которой они все стоят. Элизабет прижимается к стене; мальчики зарыли лицо в ее платье. Лестница спускается вниз, ступеней на шесть-семь.

– Мальчики, быстро, – зовет он. Мальчики не двигаются, слишком напуганные, чтобы послушаться. Он говорит низким и спокойным голосом, твердым и командным. – Мальчики. Делайте, что я говорю. Живо.

Они отрываются от матери и карабкаются вниз в подвал. Антон кивает Элизабет, и она начинает спускаться вслед за ними, как только ее ноги оказываются на земле, она протягивает руки за Марией. Он передает девочку матери. Только после того, когда вся семья собралась внизу, Антон приседает и нащупывает ступеньку за ступенькой. Он спускается так быстро, как только может, и затем захлопывает дверцу над головой.

Даже здесь, под землей под церковью Святого Колумбана, в проходе, скрытом древним чуланом, моторы с их дьявольским воем заглушают каждое чувство и каждую здравую мысль. Все еще цепляясь за лестницу, Антон борется со своим страхом, заставляя себя осмотреться, сориентироваться. Зажженная Эмилем маленькая свеча озаряет всю комнату. Она невелика, по бокам идут полки. Четыре грубо сбитые скамейки тянутся вдоль стен, на полках – запас еды и воды в кувшинах и консервных банках. Семья сбивается в кучку на одной скамейке со священником, прижимаясь друг к дружке. Мария сжалась в клубок на коленях отца Эмиля, все еще причитая от ужаса, который не выразить никаким другим средством. Антон пододвигается ближе к своей семье. Он широко раскрывает объятия, укрывая в них жену и детей – как если бы это могло защитить их, остановить бомбы. Остановить