Бог здесь был, но долго не задержался (сборник рассказов) - Ирвин Шоу

В Австрии один такой ласковый жест — и она ошалела бы от желания. Огрубевшие, мозолистые руки скользили по колготкам, — ой-ой, петли спускаются…

— Тебе понравилось путешествие?

— Просто отвратительное! В самолете одни «Americaners».[10] Их, наверно, еще можно выносить в их стране, но в путешествии им явно недостает Kultur.[11] Ну, к одной Americanerin[12] здесь присутствующей это не относится. — И искоса бросил на нее очередной похотливый взгляд.

С тех пор она видела его в последний раз, он вставил зубы, — один коренной и один передний поблескивали золотыми коронками. Рука его полезла выше, к ее бедру, спуская петли на колготках.

— А как тебе еда на борту понравилась? — Она схватила его за другую руку, чтобы та не последовала примеру первой.

Удалось прервать его поползновения; жаль, что не то белье сегодня надела — надежной гарантии, конечно, не дало бы, но хоть какая-то защита.

— Швейцарская пища — пригодна только для коров! — авторитетно заявил он. — К тому же пришлось платить за выпивку. Эти швейцарцы любят одно на свете — деньги.

— Но на всех авиалиниях в третьем классе пассажиры платят за выпивку, — мягко, здраво заметила она.

— Выпивка! — повторил он. — Ах, это мне о чем-то напомнило. — И благожелательно ей улыбнулся.

— Я привез своему Americanisches Schatrz[13] подарочек.

В зеркале заднего вида отразилась кислая гримаса таксиста — словно его тошнило от бензина. Джирг убрал руку с ее колена и стал рыться в стоящей рядом сумке; наконец, вытащил небольшую прямоугольную бутылочку без наклейки. Она сразу узнала форму бутылочки, и где-то внутри у нее заныло.

Джирг с гордым видом поднял бутылочку.

— Вот видишь — я ничего не забыл!

Этот напиток она буквально не переносила — тирольский, домашнего приготовления, настоянный на какой-то странной смеси трав и ядовитых растений, в сырых, темных местах, на краю пропастей, в Альпийских горах. Джирг поглощал эту настойку в ужасающих количествах, словно гигантский всасывающий клапан. Там, в Австрии, она очень стремилась во всем походить на отважных парней и с восторгом отнеслась к этой вонючей смеси. Вытащив пробку, он протянул ей бутылку — из горлышка в нос ударил тошнотворный запах: такой исходит от старых домашних животных, за которыми к тому же плохо ухаживают:

Как воспитанная леди она сделала маленький глоток, пересиливая себя — только бы не вырвало… А Джирг глотнул основательно и с ностальгической ноткой в голосе произнес:

— Ах, эти дивные вечера, когда мы пили вместе!

— Послушайте, леди, — скривился таксист, наполовину повернув к ним голову, — в такси распивать спиртные напитки запрещено…

— Убери-ка бутылку, любов моя! — попросила Беула. — Водитель говорит, что ты тем самым нарушаешь закон.

— Просто невероятно! — возмутился Джирг. — Нельзя пить, это запрещено законом! По-моему, он издевается надо мной. — Вдруг лицо у него побагровело. — Да, я слышал кое-что о Нью-Йорке! — заявил он гордо, как представитель господствующей расы.

— Но он не еврей, любов моя, он ирландец. — И взглянула на лицензию, прикрепленную в рамочке к задней спинке переднего сиденья: таксиста звали Мейер Шварц. — Убери бутылку, любов моя! Выпьем позже.

Бормоча что-то сквозь зубы по-немецки, Джирг снова положил бутылочку в дорожную сумку. В этот момент таксист резко свернул в сторону от несущегося впереди грузовика, избежав столкновения, — оставалось каких-то несколько дюймов… Когда подъехали к повороту на стадион «Шеа», рука Джирга спряталась под ее юбкой и проскользнула за трусики. Беула искренне удивилась почему на сей раз он действует так медленно и нерешительно. К счастью, она забилась на заднем сиденье в самый дальний угол справа и таксист не видел, что происходит у него за спиной.

Джирг тяжело, убедительно, страстно дышал ей в шею, а рука его, как рука гинеколога, уверенно прощупывала все у нее между ног и средний палец проявлял особую любовную активность, проникая в нее все глубже. Она откинулась полулежа на спинку сиденья, все тело ее напряглось в терпеливом ожидании — ждала, чем все это кончится. Вдруг его средний палец остановился, замер, прекратил бурение; Потом снова задвигался, сделав еще два-три острых укола с целью научных проб. Наконец он резко вытащил руку из-под юбки и выпрямился, пробормотав:

— Scheisse… Was ist das?[14]

— Это значит — судьба. — Беула тоже выпрямилась.

— «Судьба»? Не знаю такого слова.

— То есть — чему быть, того не миновать.

— Говори помедленнее.

— Ну, я хочу сказать… на мне — проклятие, любов моя.

— И кто же проклял тебя? Вот уж… Scheisse!

— Это эвфемизм — так говорят американские девушки, когда у них наступают критические дни. В общем, моя «бабушка» не в порядке, понимаешь? Временно не принимает посетителей.

— И ради этого я пролетел четыре тысячи миль! — жалобно застонал Джирг.

— Ну, против матери-природы не попрешь, любов моя. Нечего зря расстраиваться — ведь всего несколько дней… ну, у большинства женщин. — Надо заранее подготовить его к моменту откровения, когда ей не миновать признания: это продолжается у нее порой несколько недель кряду, особенно осенью.

— Ну и что мне де-елать эти несколько дне-ей? — завыл Джирг.

— Знакомиться с достопримечательностями, — посоветовала Беула. — Кажется, пароход, на котором пассажиры совершают прогулку вокруг острова Манхэттен, еще курсирует по этому маршруту.

— Я приехал в Нью-Йорк не для того, чтобы кататься на пароходике! — плаксиво ныл Джирт; с постной физиономией он разглядывал через окошко пролетающие мимо дома, с их своеобразной архитектурой. — Нью-Йорк — это грязная дыра! — выпалил он в сердцах и умолк.

Покуда не переехали через Триборо-бридж, он мысленно посылая подальше Нью-Йорк, со всеми его достопримечательностями.

— Леди, мы уже в Фон Сити, — констатировал таксист. — Куда дальше?

— В мотель на Девятой авеню, пожалуйста! — попросила Беула. — Название правда, забыла.

Вообще-то она никогда в этом мотеле не бывала, но снаружи он выглядит прилично: чистенько, недорого; идет активная жизнь. К тому же расположен далеко от ее квартиры — это только добавляет ему достоинств. Несомненно, из кранов там течет ледяная вода и такой спортсмен, как Джирг, выдержит это самое большее два дня.

— Значит, мы не едем к тебе домой? — сообразил Джирг.

— Я хотела тебе все объяснить еще раньше, моя любов. — Беула нервничала. — Дело в том, что живу не одна, а вместе с другой девушкой — своей подругой.

— Она катается на лыжах?

— В том-то и дело, моя любов… Она пуританка… невротичка в этом отношении. Чокнулась на религии.

— Ах так? — удивился Джирг. — Я тоже человек религиозный. Нигде не найти таких религиозных людей, как в Австрии. Что ж, придется беседовать на религиозные темы с твоей соседкой по квартире.

— Она считает аморальным, если незамужние девушки спят с мужчинами, — объяснила Беула, — слава Богу, что Ребекка не слышит такого отзыва о себе.

— Я приехал в Нью-Йорк не для того, чтобы жениться, — устало произнес Джирг.

— Само собой, любов моя. Но ради того, чтобы в нашей квартире царил мир и согласие, лучше, если ты остановишься на несколько дней в мотеле. Ну, пока она не привыкнет к тебе.

— В Австрии, — не унимался Джирг, — я спал в одной комнате с двумя девушками. Даже в одной кровати.

— Кто в этом сомневается, любов моя, — мягко пыталась его успокоить Беула. — Но здесь у нас другие обычаи. Впрочем, думаю, скоро мы усвоим и ваши.

— Мне не нравится Нью-Йорк, — мрачно прогудел он. — Мне совсем не нравится этот город!

В мотеле, который оказался совсем не таким недорогим, как казался издалека, Беула сняла для Джирга отдельный номер с душем. Он настаивал, чтобы она поднялась вместе с ним, но она отказалась, сославшись на то, что плохо себя чувствует: ведь, как ни говори, больна, — разве он сам не видит, какая бледная; пролежала бы пластом весь день, если он не прилетел из Цюриха; не уедет немедленно домой и не поставит холодный компресс, — упадет в обморок прямо здесь, в вестибюле. Вручила ему тридцать американских долларов — у него с собой только австрийские шиллинги и швейцарские франки — и посоветовала питаться в мотеле, чтобы не потерять вес. Если сегодня вечером почувствует себя лучше — обязательно ему позвонит.

Беула глядела ему вслед, пока он шел за носильщиком с его сумками к лифту, а как только закрылись двери лифта, стремглав помчалась к выходу.

Шагая наугад по городу, где-то перед Восьмой авеню она приняла одно твердое решение — не ехать этой зимой кататься на лыжах в Солнечную долину. Дойдя до Седьмой авеню — второе: принять предложение поехать в Бразилию и поработать там в качестве модели, а это означает, что она из Нью-Йорка уже ко вторнику. Возле Шестой — третье: не появляться сегодня дома до полуночи, чтобы не доставить удовольствие Ребекке — непременно позлорадствует. Пятой авеню осознала, что принятое ею третье твердое решение означает одно — ей придется обедать одной. Когда вплотную приблизилась к Мэдисон-авеню, вспомнила о Кристофере: зашла в бар и сидя в одиночестве над «дамой в белом»[15] какое из всех этих решений — наихудшее.