Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - Михал Огинский

«Вы правы, – возразил мне король. – Но разве это помогло бы уладить наши дела? Неужели вы думаете, что если бы я поступил так, как вы мне советуете, то мы смогли бы предотвратить раздел Польши?»

«Да, Государь, – сказал я ему, – я в этом почти уверен, так как единодушие сейма в ответ на энергию и твердость главы нации опрокинуло бы все дипломатические расчеты и поставило бы представителей Пруссии и России в затруднительное положение. Если бы мнения разделились, они могли бы еще надеяться извлечь для себя пользу из оппозиции, – но кто решился бы открыть рот после Вашей речи и после того, как Вы предложили бы себя в качестве примера и, может быть, даже жертвы своей любви к Родине? Я слишком хорошего мнения о своих соотечественниках, чтобы поверить, что среди них могут быть предатели своей родины.

Если среди них и были трусы, получившие плату от иностранных дворов, чтобы покрыть свои срочные нужды, то я смею думать, что никто из них не сделал это, чтобы способствовать новому разделу, и что любой из них предпочел бы умереть в нищете, нежели пожертвовать своей родиной. Найдется в сейме и немало лиц, которые привыкли, от отца к сыну, видеть Польшу управляемой российскими посланниками и считать это государство самым необходимым для поляков. Они искренне убеждены, что нельзя плыть против течения и что Польша не может существовать без влияния и защиты России. Однако я думаю, что не ошибаюсь, когда говорю, что по меньшей мере три четверти ассамблеи не разочаровались в конституции 3 мая и ее благотворных следствиях, которые уже начинали ощущаться по всей стране. Говорите, Государь, и Вы убедитесь в единодушии наших чувств!.. Разве найдется такой неразумный гражданин, который осмелится Вам противоречить и заявит, что согласен взять в руку перо и подписать договор о разделении Польши, если Вы, Государь, мужественно откажетесь сделать это? Все угрозы российского посла отступят перед таким грозным единодушием, к которому он не готов, – и ему останется только сообщить об этом в своем докладе в Петербург. В любом случае мы выигрываем много времени, прежде чем будет принято какое-то решение: заседания сейма будут временно прекращены. Возможно, будут предложены переговоры. Возможно, встанет вопрос о созыве нового состава сейма, – а тем временем могут произойти события, которые вынудят Россию и Пруссию отложить осуществление этого проекта! Ведь нужно учитывать, что развитие событий французской революции неизбежно привлекает внимание всех европейских кабинетов к этому главнейшему предмету. И в конце концов, Государь, даже если все это лишь предположения, то одно я могу утверждать с определенностью: российский посол не осмелится ничего предпринять против короля и сейма, пока не получит вполне определенных указаний от своей повелительницы. Даже если он имеет достаточно власти, чтобы применить насилие к отдельным личностям, то у него не хватит ее, чтобы отправить в Сибирь всех делегатов сейма или казнить их». И наконец, я прибавил, что если все-таки на разделе Польши будут настаивать, то пусть это произойдет из-за той военной силы, которой мы не можем противостоять, а не потому что нас вынудили самих участвовать в этом, подписывая договор о захвате нашей собственной страны.

Король отослал нас, все так же жалуясь на несчастную судьбу, свою и Польши, но не оставив нам ни малейшей надежды на изменение своего решения.

С этого момента я стал думать лишь о том, чтобы отказаться от должности главного подскарбия литовского, которую я был вынужден принять помимо своего желания. Я отправился к российскому послу Сиверсу, чтобы заявить ему следующее. После введения русских войск и возникновения Тарговицкой конфедерации я покинул страну и отправился в Altwasser в Силезию, вернулся же только после того, как получил известие о секвестре, наложенном на мои земли. Вынужденный присоединиться к этой конфедерации, я должен был отправиться в Петербург, чтобы добиться снятия секвестра, и получил разрешение только при условии, что буду продолжать служить моей стране, войдя в правительство Польши. Но принял я это условие только после торжественного заверения князя Зубова о том, что вопрос о разделе Польши не стоит и что от меня не потребуется никаких действий, противных моим убеждениям, долгу и чести. Я поверил ему с тем большим основанием, что сам г-н Сиверс несколько раз повторял мне, что его государыня императрица желала лишь восстановления мира, порядка и спокойствия в Польше, не имея никаких намерений увеличить свои владения за счет этой несчастной страны. Теперь же я вижу, что большая часть Польши занята иностранными армиями и со дня на день можно ожидать распространения слухов о новом разделе. Потому я считаю себя свободным от обещания послужить своей родине в столь критическое время, так как не могу быть ей полезным, и следовательно должен отказаться от той должности в правительстве, которую меня заставили принять.

Посол, который обычно бывал очень живым и энергичным, на этот раз ограничился тем, что ответил мне с видимым спокойствием: «Вы не можете отказаться от столь важного поста, тем более в тот момент, когда ваша родина более всего нуждается в ваших услугах. После всех переворотов, которые происходили в вашем правительстве, ему пора опереться на прочные и незыблемые основания – таково желание императрицы, и это же будет предметом обсуждения на сейме. Что же касается слухов о новом разделе, то это чистый вымысел пустых голов, праздных и вечно беспокойных, которые ищут на себя новых несчастий и неблагосклонности императрицы, благодеяний которой не признают. Вы жалуетесь на занятие большей части Польши иностранными войсками и угрозы оставить такое положение дел навсегда. Но разве есть иное средство привести в разум вашу вечно бурлящую нацию, не умеющую прийти к согласию, которая без конца волнуется – как бурное море? Разве вы не видите, что императрица, требуя созвать сейм в Гродно, надеется, что новая ассамблея представителей нации окажется более разумной, чем предыдущая? Не думаете ли вы, что если она не обманется в своих ожиданиях, то выведет свои войска с тем же удовольствием, насколько трудно ей было принять решение об их вводе, – и сделала она это только для того, чтобы открыть вам глаза на ваши подлинные интересы? Полагаете ли вы, что в намерения императрицы входит увеличение владений ее соседа прусского короля? И что в ее интересах сокращение границ Польши?

В конечном счете все зависит от благоразумия тех, кто направляет действия сейма, и от того, каково будет их отношение к России. Я не знаю, какие указания моя государыня соизволит дать мне в дальнейшем, но до сих пор я не имел от нее ни одного, которое говорило бы о враждебных намерениях по отношению к польской нации. Как я уже сказал, если поляки сумеют достойным поведением приобрести доверие и защиту императрицы, вы сможете сохранить политическую независимость среди государств Европы и укрепить ее гарантией России и разумным образом своего правления».

Вследствие такого объяснения, которое имело всю видимость правды, я несколько успокоился, но не был до конца убежден. Ведь так легко поверить в то, чего так сильно желаешь!

Я объявил послу, что после всех заверений, которые он мне представил и в которые я верю, потому что считаю его человеком чести, – я отправлюсь в Гродно. Но я предупреждаю, что поскольку главным предметом обсуждения, как он сказал, будет организация новой формы правления, соответствующей нынешним обстоятельствам в Польше, то я беру на себя представить такой проект, чтобы создать затем комитет, который займется составлением нового проекта конституции.

Сиверс не нашелся ничего возразить и даже, наоборот, поощрил меня заняться этим. Мы с ним расстались в добром согласии, которому не суждено было продлиться, как это вскоре будет видно.

Предполагая представить такой проект сейму, я имел в виду: 1. предупредить, что никакой иной проект не должен приниматься к обсуждению до данного проекта; 2. учесть, какое впечатление произведет этот демарш на послов России и Пруссии, как и на самих членов сейма; 3. в случае если такой проект пройдет, предложить королю назвать честных и образованных людей для создания комитета, который постарается сохранить большую часть законов, установленных конституцией 3 мая, лишь подправив их применительно к нынешним обстоятельствам. И наконец, 4. если проект не пройдет и начнутся дипломатические переговоры с послами России и Пруссии, покинуть любой ценой Гродно и удалиться в деревню.

Мне и в самом деле не понадобился бы предлог в виде болезни, так как я покидал Варшаву в состоянии желчной лихорадки, от которой затем еще долго страдал.

В день начала работы сейма, то есть 17 июня, после речи короля и еще некоторых традиционных речей, я произнес свою – вначале как занимающий в первый раз пост министра, а закончил тем, что заявил: «Исходя из неотложной нужды уврачевать язвы нашей родины, облегчить ее несчастья и заложить прочные основы ее правления, вижу потребность в создании новой конституции, которая заменила бы те законы, которые то принимались, то отменялись партиями, интересы которых сталкивались между собой, и потому предлагаю назначить комиссию, которая займется этой работой, указываю инструкции, которые должны быть ей даны, и заявляю, что подчиняюсь воле сейма». Затем я передал секретарю сейма мой проект, который и был зачитан. Я предполагал, что, в соответствии с прежними законами, этот проект будет напечатан, распространен среди членов сейма, затем, через три дня, зачитан перед полным составом сейма, чтобы затем быть обсужденным, отклоненным или одобренным большинством голосов.