Уничтожить Париж - Свен Хассель

— Честно говоря, нет, — ответил Порта. — Мне это кажется совершенно невероятным. — С торжествующим видом полез в карман и достал белую нарукавную повязку с буквами П.О.Н. — «Полк особого назначения»[115]. — Слышал когда-нибудь о нас? — негромко спросил он.

Гестаповцы взглянули на повязку, потом друг на друга.

— Какого черта вы делаете в Париже? — спросил Петер.

Порта постукал пальцем по своему большому носу и не ответил. Дверь снова распахнулась, на сей раз появился Барселона, выписанный несколько дней назад из госпиталя — времени на восстановление сил теперь не было. Он подошел строевым шагом к обер-фельдфебелю и молодцевато щелкнул каблуками.

— Фельдфебель Блом, Двадцать седьмой танковый полк, пятая рота, явился для несения караула.

Обер-фельдфебель козырнул в ответ; ему явно принесло облегчение, что появился человек, который подчиняется уставам, хоть и кое-как.

— Обер-фельдфебель Штайнмахе, Сто девятый артиллерийский полк, сдает караул.

Барселона оставил уставную позу и расслабился.

— А это кто? — спросил он, указав большим пальцем на Петера с Генрихом. — Какое право имеют штатские находиться в караульном помещении? Что они делают здесь?

На сей раз обер-фельдфебель утратил всяческое терпение.

— Спрашивай их, приятель, а не меня! Если тебе не нравится их вид, дай им под зад сапогом! Сейчас ты здесь командуешь, не я, слава Богу.

Он схватил свою каску, отрывисто козырнул еще раз и вышел.

— Понятно, — задумчиво произнес Барселона.

Он сел на стул обер-фельдфебеля и оглядел комнату. Наконец обратил взгляд на Петера, который явно чувствовал себя все больше и больше не в своей тарелке после разговора с Портой. Или только после появления Барселоны? Его определенно что-то очень беспокоило. Он кивнул Генриху.

— Пошли. Чего оставаться, если нас не хотят здесь видеть?

С этими словами он натянул шляпу еще ниже на глаза и застегнул кожаное пальто до подбородка. Генрих нахмурился.

— Чего спешить? Уйду, когда буду готов.

— Я готов, — сказал Петер.

Он направился к двери, и тут же, с инстинктивной догадливостью, характерной для многих их поступков, Порта с Малышом тоже направились туда и оказались там первыми.

— Погоди минутку!

Барселона сидел, постукивая ногтем по зубам, и, сощурясь, пристально глядел на Петера. Внезапно хлопнул ладонью по столу.

— Сеньор Гомес, клянусь всеми святыми! Сколько воды утекло! Мир определенно тесен — или кто-то уже это сказал? Ничего, я повторю… Так-так! — Он негромко свистнул. — Должен признать, новая шкура очень идет тебе, товарищ!

Петер надменно повернулся к двери.

— Будьте добры, дайте выйти.

Малыш с Портой стояли неподвижно. Несколько секунд все трое представляли собой застывшую живую картину, потом Генрих, видимо, уловив опасность, подошел к товарищу.

— Если вы тронете сотрудника гестапо, могут возникнуть неприятности.

— Откройте дверь! — потребовал Петер с истеричной ноткой в голосе.

Порта очень медленно протянул руку, развернул его лицом к комнате и указал на Барселону.

— Может, ты не понял, что этот человек обращался к тебе? Может, хочешь, чтобы он все повторил?

— Я требую открыть дверь! — завопил Петер.

— Не требуй ничего, — ответил Порта с широкой улыбкой. — Заткнись, шмакодявка, и делай, что тебе говорят.

— Ане то…

Малыш не окончил фразу; достал зловещего вида нож и стал поигрывать им. Барселона придал лицу задумчивое выражение.

— Двадцать второго июня тридцать восьмого года, — негромко заговорил он. — Рамбла де лас Флорес[116] в Барселоне… Помню, ты угощал нас выпивкой в своем номере в отеле «Риц»… Помнишь это, товарищ? Я помню. Очень хорошо помню. Только… — Барселона, сощурясь, оглядел его, — тогда, помнится, ты клялся в верности Коммунистической партии. Что случилось с красными звездами, товарищ? Твои глаза были полны их!

— Ты сошел с ума! — Петер снова попытался вырваться из большой руки Порты. — Ты бредишь! Не видишь, что я унтерштурмфюрер и служу в гестапо? Глаза у тебя есть, так ведь? Думаю, ты уже видел раньше унтерштурмфюреров?

— О, много раз, — спокойно подтвердил Барселона. — Но согласись, нелегко для человека, который знает тебя как товарища Гомеса, вдруг начать обращаться к тебе «унтерштурмфюрер»… Какое звание было у тебя в Испании, Гомес? Капитан, так ведь? Или майор? Hombre! Я до сих пор помню ту замечательную речь, которую ты произнес перед нами в «Рице». Помнишь ее, Гомес? Очень волнующая речь!

Барселона откинулся назад вместе со стулом, сложил руки на груди и, как зачарованный, уставился в потолок.

— «Товарищи, время речей прошло! Настало время действовать! Действовать, товарищи, во имя общего блага! Именно для этого я здесь — чтобы советовать вам, ободрять вас, оказывать вам всяческую помощь, какая будет в моих силах… Уверьтесь, что мы отныне и всегда будем вас поддерживать!».

Все молчали. Петер начал нервозно подергиваться. Генрих удивленно таращился на него. Барселона внезапно опустил ноги на пол и засмеялся.

— Это было величайшее мошенничество всех времен, не так ли? Или ты действительно вдруг изменил убеждения? — Он оглядел нас. — После того как этот скот поставил нас всех в безвыходное положение, он смылся … в тот же день! У него не хватило такта продолжать притворство еще хотя бы сутки! И куда он отправился? — Барселона злобно сверкнул глазами на подергивающегося Петера. — Куда ты отправился, а? Скажу, если ты забыл и это! Ты отправился, благополучный и самодовольный, на борт судна с другими коммунистическими мерзавцами! И в довершение этой подлости ты всю ночь пьянствовал, распутничал и обжирался такой едой, которой мы не видели годами! Как фамилия того русского генерала? Который выставил вам все это в награду за то, что вы были хорошим орудием в его руках, подстрекали других людей сражаться за дело партии? Как его фамилия? Малиновский? Да? Или предпочитаешь Манолито[117]? Кажется, вы так называли его в те дни? Или не помнишь даже этого?

Петер неожиданно снял шляпу, утер рукавом лоб и бессильно плюхнулся в ближайшее кресло.

— Да, да, — устало произнес он. — Помню… Когда ты только вошел, мне показалось, я узнал тебя… только не был вполне уверен.

— А теперь?

— Теперь — да. — Он посмотрел на Барселону и неуверенно улыбнулся. — Да, теперь вспомнил. Ты был метким стрелком, так ведь? И до сих пор так же мастерски стреляешь из пистолета?

Барселона не улыбнулся в ответ. Порта стоял, как статуя, рядом с ним, а Малыш по-прежнему охранял выход. Остальные навострили уши и смотрели на сотрудника гестапо, бывшего члена компартии в Испании. Это было весьма редким явлением!

— Думаю, не хуже, чем раньше, — неторопливо ответил Барселона. — Кое-кто может сказать, что даже лучше… У меня было много практики со времени нашей последней встречи, товарищ! Жаль, что не могу тебе это продемонстрировать, нашему генералу наверху это может не особенно понравиться.

— Не беспокойся, — торопливо сказал Петер, — я верю и без демонстрации.

— Уж поверь!

— А что до наших дел в Испании, — он беззаботно пожал плечами, — так ведь все это давно быльем поросло? Я уже повоевал до встречи с тобой. Подвергался большей опасности, чем ты представлял себе. Знаешь, что было бы со мной, попадись я в руки фалангистам?

— Они всадили бы тебе пулю в затылок, — откровенно сказал Барселона. — И я знаю многих людей, которые весьма охотно поступили бы с тобой таким же образом… включая себя!

Петер в испуге подскочил на ноги. Порта тут же усадил его обратно и стал держать. Барселона махнул рукой.

— Забудь пока. Может быть, я вернусь к этому позже. Но сперва хочу задать тебе один вопрос. Это ты убил Кончиту? Мы нашли ее лежащей в канаве на улочке позади Ронда де Сан-Педро. С перерезанным горлом… Пако чуть с ума не сошел. Он постоянно клялся, что это дело твоих рук.

Петер закусил губу.

— Она была шлюхой. И заслуживала смерти.

— Только за то, что шлюха?

— Она была двойным агентом. Несколько месяцев работала на нас, а потом мы вдруг выяснили, что она ведет ту же игру с другой стороной.

— Значит, горло перерезал ей ты? — Барселона подошел и уставился на побледневшего Петера. — Так вот взял и убил ее?

— Говорю тебе, она была двойным агентом…

— Это ты так говоришь! Никто больше не говорил этого. И даже если была, ее нужно было отдать под трибунал, а не резать ей горло.

Мы смотрели на Барселону с удивлением. Обычно он с теплотой говорил об Испании, даже о гражданской войне. В его рассказах это была страна солнца, апельсиновых рощ и бесконечных сиест, а гражданская война была эпизодом юношеской романтики, временем доблести и идеализма. Раньше мы никогда не видели его таким мрачным и злобным.