В исключительных обстоятельствах 1988 - сборник

Как ничтожны были возможности уберечь суда, людей, грузы от “конфликтов”! Афанасьев приказал всем судам идти кружным путем, через Берингово море. Там, ближе к Ледовитому океану, штормы. Волна высокая, крутая, но зато подводной лодке не всплыть — опасно, может перевернуться. Приказал соблюдать радиомолчание: только слушать, В эфир выходить, лишь когда место судна раскрыто. Велик океан, но все же часть пути проходит вблизи японских берегов, через проливы, по узким разрешенным фарватерам. Там и молчание не помощник.

Второй день молчит “Хабаровск”… Но вот ожила черная тарелка репродуктора. Теперь радировала “Ангара”: “Координаты… Пулеметный обстрел с самолетов. Опознавательные знаки Японии”, Потом еще одна радиограмма — о бомбежке, о приказе лечь в дрейф. Он по тексту радиограммы мог угадать, как ведет себя капитан. В радиограммах никаких восклицаний. Сухо. Кратко. Пока молодец Рябов.

IV

…Наблюдатель неудержимо хохотал. Холодок пробрал от такого смеха!

— Филатов, определить размеры касатки! — крикнул капитан.

— Метра четыре, товарищ капитан.

— С гаком или без гака?

— С маленьким гаком, товарищ капитан.

— А точнее не можете?

— Не могу, товарищ капитан, а-а-а… зачем? — приступ истерического смеха прошел, и теперь наблюдатель ошарашенно смотрел на Рябова, пытаясь понять — издевается или ему в самом деле для чего-то надо знать длину этой дохлой касатки.

— Хотел по косвенным признакам определить вес бомбы.

— Центнер, не больше, — деловито сообщил наблюдатель.

— Спасибо, я так и предполагал. Продолжайте наблюдение.

— Есть! — Теперь это снова был солдат сорок первого года. Рев самолета его будто бы и не касался. Он смотрел на растворившийся в дымке горизонт.

Самолет шел точно на судно. Капитан увидел, как отодвинулось стекло кабины, высунулась рука в кожаной перчатке и уронила что-то. Глазомер у пилота был отличный. Черный цилиндр вымпела упал на крышку трюма, рикошетировал, ударился о стену надстройки.

Текст на английском языке: “Вам надлежит лежать в дрейфе. Ждите распоряжений командования”.

— Вахта, поднять сигнал “вас понял”,

Помполит снова был на мостике. Он следил за выражением лица капитана, думал увидеть хоть тень гнева, возмущения. Но Рябов был спокоен. Приказ он отдал ровно, негромко, как всегда. Будто знал, что произойдет в обозримом будущем.

— Где же лейтенант? — Только сейчас Соколов услышал нотки раздражения.

— В принципе… здесь. — Помполит смущенно кивнул в сторону шлюпки. Военный помощник сидел на палубе под прикрытием ее пузатого борта. Бинокль валялся рядом.

Капитан шагнул к нему:

— Вы ранены? Контужены?

Военный помощник замотал головой, промычал нечто бессвязное.

— Филатов, помогите лейтенанту встать, — отвернулся, увлек помполита на мостик, дабы не видеть процедуру извлечения Швыдкого из укрытия. Филатов тронул капитана за локоть:

— Он того… вставать не хочет.

— Это почему же?!

— Думаю, того… медвежья болезнь.

— Отведите в каюту и возвращайтесь на пост.

— Есть!

Но приказание исполнить не успел. Швыдкий без всякой помощи резво вскочил и исчез в недрах парохода. — Лишь бинокль остался на палубе.

— Филатов, отнесите бинокль в штурманскую и продолжайте наблюдение.

А в небе теперь гудели два “сторожа”, обозначая для кого-то невидимого с мостика место парохода в океане.

— Ну вот, Олег Константинович… — Соколов подумал, что капитан начнет язвить по поводу неожиданной трусости — и кого — военного помощника! Уж приготовил встречный тезис о том, что лейтенант ведь пороха не нюхал. Сам он мог стрельнуть, а в него — вряд ли. А тут вон какая ситуация. Ведь и его, Соколова, ноги сами потащили под защиту грот-мачты. Но капитан заговорил о другом:

— Теперь придется ждать у моря погоды. Вы, кажется, были от нее в восторге? А она, как видите, ничего хорошего нам не обещает ни в прямом, ни в переносном смысле…

Желтовато-серая мгла скрыла горизонт. Из-за этой мглы выдвигалась полоса облачности — серое обрывистое плато, подножие которого терялось в тумане. А над ним, на огромную высоту вздымались то ли столбы далеких гигантских взрывов, то ли причудливые белоснежные башни, израненные выбоинами глубоких теней. Оттуда набегала крупная зыбь. На гребнях появились белые барашки. Ветер все ближе подгонял к пароходу разбомбленный косяк сельди и касатку, которая теперь напоминала перевернутую вверх килем шлюпку.

Подошел радист:

— Американцы сообщают, что бомбили Токио.

— Думаете, они решили, — капитан почему-то кивнул в сторону надвигавшихся облаков, — что мы вроде плавучего маяка для американских эскадрилий? Абсурд. Что Владивосток?

— Велит непрерывно держать связь.

— Вот и держите. Сообщайте координаты, погоду. Сообщите… вот еще о чем: пополняем запасы продовольствия глушеной рыбой… Боцман! — Зычный голос капитана встряхнул нависшую над судном настороженную тишину. — Спустить рабочую шлюпку. Загрузить селедкой по планшир. Даю четверть часа.

— Так утопнем от жадности! — радостно хохотнул боцман.

Пароход ожил. К борту, у которого болталась на волнах шлюпка, высыпал народ. Кто-то подавал совет взять на буксир еще и касатку. Кто-то сложил рупором ладони и заорал во всю мощь легких прямо в небеса:

— Мерси, микада!

Капитан предложил и Соколову спуститься в шлюпку, развлечься немного, а заодно посмотреть, как пароход выглядит со стороны после штормов.

А на поверхности океана плавала не только сельдь. Там оказалось несколько тунцов, затесавшихся некстати в эту мелкоту. Здоровенным, похожим на торпеды рыбинам боцман рад был особенно.

— Это ж как куриное мясо, — приговаривал он, с трудом втаскивая метрового тунца. — Вот так плыл себе, не зная забот, а тут тебе пламенный привет с небес…

Олег Константинович любовался пароходом. Соленые волны еще не успели сбить краску, пятен ржавчины не было видно. В Сиэтле ведь провели несколько авралов. Оббили до металла старую краску, заново загрунтовали, окрасили “Ангару”. Лоснились черные борта. Сияли белизной надстройки. Какой все же красивый пароход, хотя и старенький…

Буфетчица прямо на мостик принесла тарелку с зажаренной сельдью.

— Снимайте пробу с японского улова, дай бог им здоровья, шоб они были неладны, — приговаривала она. Смутилась, увидев рядом помполита. — Извиняйте, Олег Константинович, про вас не догадалась. Ну так вы одной вилочкой, уж сколько вместе плывете, знаете, шо не больные. Вы, товарищ капитан, от головы половиночку.

— Это же почему такое указание?

— Вы ж голова наша.

— Так! Развивая вашу мысль, я… — разобиделся Соколов.

— Я ж не то хотела сказать…

— Мелкий подхалимаж всегда наказуем, — вставил Рябов.

— Она ж и с хвоста вкусная, — вконец смутилась буфетчица, хвостик хрумтит, он же в сухариках.

— Дегустируем, Олег Константинович? В центра селедки встретимся? Говорят, кто из одной тарелки ест, а при случае из одной рюмки запивает, становятся друзьями.

Селедка в сухариках, с перчиком, лимончиком была вкусна необычайно. Буфетчица с умилением следила, как быстро исчезала рыба.

— Теперь пожалуйте в кают-компа… — Она не договорила, испуганно воскликнула; — Ой, мамочки, да что такое выплывает! Что ж то еще за напасть!

На фоне желтовато-серой мглы, словно на фотобумаге, опущенной в проявитель, появлялись размытые тени, которые постепенно превратились а силуэты военных кораблей.

Линкор… три крейсера… судя по дымам, еще с десяток кораблей поменьше — их самих еще не видно за волнами. Эскадре шла фронтом на северо-восток, пересекая курс “Ангары”. Если бы не приказ лечь в дрейф, пароход оказался бы как раз в центре этого строя.

От эскадры оторвался эсминец и понесся в сторону “Ангары”.

Николай Федорович Рябов за пять предвоенных лет перешагнул ступеньки командной иерархии — от четвертого пассажирского помощника до капитана, до полноты власти над маленьким мирком, именуемым командой судна. Это быстрое продвижение не успело стереть в памяти время, когда он сам тянулся в струну и немедленно отвечал “есть” на любое распоряжение. Когда он сам за глаза посмеивался над причудами “мастера”, порожденными полновластием, но не перечил ни разу. Не соглашаться, оспаривать действия капитана — это все на берегу. Это дело всяческих комиссий. И еще он помнил, как в сложных ситуациях, а они возникали почти в каждом рейсе, он сам напряженно следил за поведением, настроением, даже жестом, походкой капитана. Он помнил, как минутная растерянность, нервозность и, не дай бог, тень страха, мелькавшая на лице капитана, мгновенно, по каким-то невидимым каналам, передавались команде.

Неожиданное рандеву в океане вызвало тревогу, точнее, огромную тревогу. Ясно было, не на прогулку вышла эскадра воюющей державы. Ясно, место куда они думали нагрянуть, еще далеко, иначе японцы соблюдали бы радиомолчание. Были уверены, что на десятки миль вокруг никого, и напоролись на торговое судно. С Японией у СССР пакт о нейтралитете, но в то же время он союзник США и Великобритании… Простая логика: американцы могли прослышать об операции. А раз так, почему бы им не использовать советский пароход для разведки, а может быть, и как прикрытие для подводной лодки. Не поэтому ли самолеты прочесали глубинными бомбами пространство вокруг “Ангары”?