Искры - Михаил Соколов

На краю леса, в тени старых ветвистых дубов, сиротливо приютилось небольшое бревенчатое здание — станция Донецкая. Невзрачная и неуютная, была она одной из сотен ей подобных, хотя стояла на важнейшей магистрали страны, и лишь мягкая кундрючевская вода прославила ее среди машинистов, да у охотников она всегда вызывала упоительные воспоминания об удачной охоте на лесного зверя.

Водонапорная башня, как пожарная каланча, возвышавшаяся над лесом, беленький домик с палисадником да две-три почернелые хибарки станционных рабочих — вот и все хозяйство Донецкой.

Скучно и безлюдно было на станции. По путям, лакомясь выброшенными из вагонов крошками, беспечно разгуливали гуси, цесарки; на перроне, топчась возле хлебной корки, озабоченно сзывал кур белый грузный петух; у входа свиньи безнаказанно подрывали корни деревьев, фундамент, и здесь приезжему человеку ночью немудрено было ногу сломать. Только редкие поезда да шумливые приказчики возле купеческих ссыпок, споря с хлеборобами, и нарушали эту дрему, но ненадолго. Пройдет поезд, разъедутся хлеборобы — и снова на станции тишина. Проводит начальник поезд и уйдет в свой беленький домик с палисадником помогать молодой жене по хозяйству, а сторожу опять прикажет водворить восвояси птицу и почистить колокол. Сторож, низенький хромоногий старичок с серьгой в левом ухе, ругал кур, гусей, тертым кирпичом чистил и без того блестевший колокол, но лишь начальник скрывался с глаз, уходил в свою землянку, что была напротив станции, и принимался за домашние дела.

Лишь один телеграфист, молодой человек с длинной конопатой шеей, всегда оставался на своем посту. Взяв гитару с большим красным бантом, он усаживался на окне, до земли свесив большую ногу, и тенорком распевал романсы собственного сочинения.

В таком положении и застал его Леон. Закрыв глаза и запрокинув голову, телеграфист отчаянно ударял по струнам и с наслаждением напевал:

Наша жизнь на земле так коротка…Ты ведь знаешь, что ждет впереди.Ах, сожги меня страстью, красотка,Приласкай на лебяжьей груди.

Леон с любопытством глянул на большую с синими кантами фуражку его, на конопатое длинное лицо с белесыми бровями и снял с плеч сундук. «Ну и лебедь!» — подумал он и почтительно спросил:

— Вы не знаете, когда на Черкасск будет «дешевка»?

Телеграфист, словно автоматическая кукла, открыл бесцветные глаза, презрительно посмотрел на хуторского парня и, откинув голову, продолжал, ничего не ответив:

Наша жизнь так хитра, шаловлива.Ты ведь знаешь: любить — это асе.Ах, красотка, что б в жизни ни было,Мы с тобою…

В это мгновение в комнате ожил аппарат Морзе. Прервав пение, не меняя позы, телеграфист на слух громко стал читать передаваемую депешу:

— «Донецкая… Донецкая… Толька, черт красный… твоя красотка шлет тысячи…»

Лицо телеграфиста озарилось блаженной улыбкой, в глазах его блеснул огонек, но через секунду улыбка застыла, лицо вытянулось, а губы механически прошептали:

— «Пропускайте экспресс… один бис граф Коковцев…»

Телеграфиста словно ветром сдуло с окна. Бросив в окно на диван гитару, не ответив на вызов, он во весь дух помчался перроном, на ходу застегивая полы тужурки, к дому начальника.

— Бис… Аль черт? — вслух перевел Леон украинское слово «бис» и, недоуменно пожав плечами, сел на свой сундучок под липой.

Вскоре телеграфист вернулся в аппаратную, отбил депешу на соседнюю станцию и побежал к стрелочнику, разгоняя с пути серых чубатых гусей.

Прибежал, взволнованный необычным событием, начальник в фуражке с красным верхом.

Спустя еще минуту прихромал сторож, таинственно осведомился у телеграфиста, в чем дело, и, наскоро пропылив по перрону метлой, стал у колокола, в любую минуту готовый прозвонить подход поезда.

Леон подошел к нему, поздоровался, как с земляком, но в этот миг из-за поворота показался паровоз с двумя вагонами, и сторожу было не до Леона. Огласив станцию дребезжащим звоном, он торопливо поправил свою рыжую бородку, оглянул себя и застыл с торжественно каменным лицом, как солдат в строю.

Экспресс, едва сбавив ход, обдал пылью выстроившихся на перроне начальника с телеграфистом и сторожем, а через минуту уже шумел в лесу.

— Что это за черт проехал, дядя Матвей? — возобновил Леон разговор со сторожем.

— Истинно черт, — шепотом ответил старик. — И, скажи, как путя не разойдутся от такого хода! Погоди, начальство уйдет, и мы с тобой побеседуем.

Зная Леона, он позвал его к себе, угостил молоком, расспросил о хуторских делах.

Часа через два Леон на тормозной площадке товарного поезда ехал в сторону Новочеркасска.

Вагоны шли под уклон, все сильнее покачиваясь и вздрагивая на поворотах, и вот-вот, казалось, свалятся под откос. Позади, поблескивая в лучах заходящего солнца, бежали две полоски рельсов, рябила в глазах бесконечная дорожка шпал.

Леон задумчиво смотрел в уходящие дали и не слушал, как молодой проводник, налегая на тормоз, рассказывал о каком-то крушении. Он думал о своем будущем. Вот и случилось то, о чем толковал Чургин: его выжили из родного хутора, из родного дома, как чужого, опасного человека. Где он найдет кров? Чем будет жить? Эти вопросы волновали его, и он не мог найти никакого ответа. «Испугались, сволочи, из хутора погнали. А то, что Нефед разоряет и мучит людей, — это ничего. Э-эх, кровосос, не попался ты мне, как я верхом за тобой рыскал по степи!» — сожалел он. Опять в памяти возник хутор, веселые гульбища на гребле, Алена. И захотелось Леону домой, неудержимо, немедленно, в свой родной угол, в свою ветхую хату, в дырявую клуню за амбаром. Но он понимал, что теперь уже никогда ему не придется жить в хуторе. «Но куда же ехать? В город богатый — на легкий кусок, или в шахту — за медленной смертью?» — спрашивал он себя и не мог решить этого вопроса.

Была уже ночь, когда поезд остановился на станции, где сменялась бригада. Проводник предложил Леону согреться за стаканом чая, но Леон неожиданно заявил, что дальше не поедет, поблагодарил его и пошел, сунув ему в руку двугривенный.

Проводник посмотрел вслед ему, подбросил двугривенный на ладони, как подбрасывают те, кому он легко достался, и, догнав Леона, положил монету ему в карман.

— Я не шкура, брат, — проговорил он обидчиво и скрылся в черном приземистом здании станции.

Через три часа «дешевкой» Леон уехал в Новочеркасск.

У Оксаны был гость. Он был одет в сапоги и в черную тройку, из-под крахмального воротничка его виднелся черный галстук. Сидя рядом с Оксаной на зеленом бархатном диване, он задумчиво покручивал черные с проседью обвисшие усы и негромко говорил:

— Вы, разумеется, сгущаете краски, Оксана. Виталий Овсянников мог бы избавиться от своих недостатков при одном условии: если бы он попал в хорошие руки. Я встречался с ним и слышал его на одной из сходок. Горячий, неуравновешенный, с растрепанными нервами. Поручи ему убить царя — он сделает это не задумываясь. Но это домашний революционер. Жаль, что некоторая молодежь идет за ним. И, конечно же, Илья Гаврилович является полной противоположностью ему. Илья — это человек новой эпохи, человек не фразы, а дела и притом достаточно начитанный. Я познакомился с ним года два назад. Как далеко он шагнул! Молод, конечно, и он, но вы можете гордиться им. Такие люди, раз избрав жизненный путь свой, никогда и никуда не свернут. И путь у Ильи хороший. А Овсянников… Впрочем, мы заболтались. Мне пора. — Он посмотрел на карманные часы, встал. — Спасибо за рассказы о Кундрючевке, об Илье. Я думаю, что мы продолжим наши встречи и, надеюсь, что вы поможете Илье хотя бы тем, что он будет писать вам, а вы будете передавать его письма мне. Да, может быть, и наоборот.

Оксана понимающе качнула головой, негромко ответила:

— Я обещала это Илье и обещаю вам, Лука Матвеич. Я не знаю, о чем вы будете переписываться, хотя догадываюсь. Но это ваше дело.

Гость тепло пожал ее руку, предупреждающе сказал:

— Да, разумеется, Ульяна Владимировна ничего знать не должна, как и Овсянников. Я — репетитор, ищущий уроки русского и математики, — это на всякий случай.

Оксана мило улыбнулась. И в это время горничная доложила ей:

— Оксана Владимировна, к вам гости. Из хутора, из Кундрючевки. Брат ваш.

Оксана всплеснула руками.

— Лева? — воскликнула она и побежала было из гостиной, но остановилась и сказала гостю: — Леон приехал. Я говорила вам о нем.

Леон стоял возле вешалки и озирался по сторонам. На полу возле него стоял деревянный сундучок из свежетесаных досок, на нем — котомка с пожитками и гостинцами.

Оксана торопливо вышла к брату и бросилась в объятия: