Сердце зимы - Роберт Джордан

Поначалу обе женщины продолжали сопротивляться, корчась в крепкой хватке айильцев. Но борьба имела еще меньше смысла, чем раньше. Выше пояса они не могли даже пошевелиться. Аллиандре все верещала, что они не смеют так с нею поступать, – для королевы вполне объяснимо, хотя и глупо при таких обстоятельствах. Еще как смеют – она же чувствует это на собственной шкуре. Как ни удивительно, Майгдин пронзительно кричала то же самое. Можно подумать, она не горничная леди, а ее королевское величество. Фэйли-то знала, что Лини, бывало, поучала Майгдин розгой, и никаких шутовских воплей и в помине не было. Так или иначе протесты ни к чему не привели. Методичная порка продолжалась, пока обе не завыли невнятно, дрыгая ногами, и еще некоторое время – в назидание. Когда Аллиандре с Майгдин, как и остальных пленниц, вскинули на плечи, они повисли, обмякнув, всхлипывая, забыв про всякое сопротивление.

Сочувствия Фэйли не испытывала. По ее мнению, эти дуры заслужили каждый удар. Чем дольше они, замерзшие и с изрезанными в кровь ногами, находятся на морозе без одежды, тем меньше надежды дожить до побега. Шайдо придется отвести их в какое-нибудь укрытие, а Аллиандре с Майгдин только задерживают всех, и хотя задержка вышла не больше чем на четверть часа, жизнь от смерти могут отделять всего какие-то минуты. Кроме того, даже айильцы чуточку да утратят бдительность, когда окажутся в укрытии и разведут огонь. А пленницы, раз их несут, могут передохнуть. Они должны быть готовы к бегству в любой момент, когда представится возможность.

С пленницами на плечах Шайдо своим размеренным шагом двинулись дальше. Вообще-то казалось, что через лес они идут даже быстрее прежнего. Фэйли слегка качало, жесткий кожаный футляр с луком бил ее по боку, и вскоре она почувствовала дурноту. Каждый шаг Ролана отзывался в животе толчком. Фэйли осторожно попыталась сменить позу, чтобы ее поменьше било и толкало.

– Не дергайся, а то свалишься, – проворчал Ролан, похлопав ее по бедру, словно успокаивая лошадь.

Приподняв голову, Фэйли хмуро посмотрела назад, на Аллиандре. Она мало что увидела, и эта малость была исполосована алыми рубцами от верхней части бедер почти до колен. Если подумать, небольшая задержка и десяток рубцов, может, и небольшая плата за то, чтобы укусить того олуха, который несет ее, как мешок с зерном. Нет, лучше не за руку укусить. Лучше в горло вцепиться.

Смелые мысли – и бестолковые. Да просто глупые. Фэйли понимала, что, даже болтаясь на плече айильца, должна бороться с холодом. В каком-то отношении, начала она соображать, хуже, когда тебя несут. Пока она шла, ей хоть приходилось стараться держаться прямо, напрягать мышцы, а теперь, с наступлением вечера, с надвигающимися сумерками, мерное раскачивание на плече Ролана попросту убаюкивало. Нет. Это холод притуплял разум. Замедлял ток крови. Она должна бороться с холодом, иначе умрет.

Она ритмично сжимала и разжимала пальцы, напрягала и расслабляла мышцы связанных рук и ног, разгоняя кровь. Фэйли думала о Перрине, о его твердых намерениях и планах, как поступить с Масимой, и о том, как ей убедить его, если он заартачится. Она мысленно вела спор, который непременно случится, когда он узнает, что Фэйли использовала Ча Фэйли в качестве соглядатаев, обдумывала, как встретит гнев Перрина и отведет его. Это настоящее искусство – направить гнев мужа в нужном тебе направлении, и она научилась ему у непревзойденного знатока, у своей матери. Это будет превосходный спор. А потом последует великолепное примирение.

Мысль о примирении заставила Фэйли забыть о работе мускулов, поэтому она сосредоточилась на споре и на планах. Но холод все равно притуплял разум. Порой она теряла нить рассуждений, после чего, встряхнув головой, начинала размышлять заново. Немного помогали призывы Ролана лежать спокойно; чтобы не уснуть, она сосредоточивалась на его голосе. Помогали даже сопровождавшие его ворчание шлепки по заду – ей не хотелось себе в этом признаваться, но каждый шлепок был потрясением и вырывал ее из дремы. Немного погодя Фэйли принялась ерзать, едва не сползая с плеча и напрашиваясь на шлепки посильнее. Все, что угодно, только бы бодрствовать. Она не могла сказать, сколько прошло времени, но ерзать вскоре устала, и Ролан больше не ворчал, не говоря уж о шлепках. О Свет, она же не прочь, чтобы он лупил по ней, как по барабану!

А почему мне, Света ради, этого хочется? – отупело подумала Фэйли, и каким-то меркнущим краем сознания поняла, что проиграла битву. Ночь как будто стала темнее. Она даже не различала света луны на снегу. Однако чувствовала, что скользит, скользит все быстрее и быстрее в еще более густую тьму. Безмолвно завывая, она провалилась в мрак оцепенения.

Пришел сон. Она сидела на коленях у Перрина, а он так крепко обнимал ее, что она едва могла вздохнуть; рядом в широком, сложенном из камней камине гудело пламя. Курчавая борода Перрина царапала ей щеки, и он больно покусывал ее за ухо. Вдруг сквозь комнату пронесся вихрь, задув огонь в камине, словно пламя свечи. И Перрин обратился в дым, унесенный порывом ветра. Одна в кромешном мраке, она боролась с ветром, но ветер крутил, вертел ее, пока у нее настолько не закружилась голова, что она не знала, где верх, где низ. Одна, кружащаяся без конца в ледяном мраке, понимающая, что больше никогда не найдет Перрина.

Она бежала по замерзшему лесу, спотыкаясь в сугробах и снежных наносах, падая, вновь вставая, чтобы продолжить панический бег, жадно хватала ртом воздух, такой холодный, что горло резало как осколками стекла. Вокруг на стылых ветвях искрились сосульки, и морозный ветер пронизывал лишенный листвы лес. Перрин очень сердит, и ей нужно убраться подальше. Почему-то ей не удавалось припомнить, о чем был спор, только каким-то образом она по-настоящему рассердила своего прекрасного волка; в такие моменты обычно начинают бить посуду и бросать друг в друга что под руку подвернется. Только вот Перрин не стал делать ничего такого. Он собрался разложить ее на колене, как это уже было однажды, давным-давно. Тогда почему она убегает? Они же могут помириться. И, конечно же, она отплатит ему за унижение. Ведь раза два она, сама того не желая, и вправду пускала ему кровь метко нацеленным кувшином и миской и знала, что он ей зла не причинит. Но еще она знала, что должна бежать и бежать, иначе погибнет.

Если он меня поймает, мрачно подумала она, так хотя бы какой-то части моего тела будет жарко. И она засмеялась, а мертвенно-белая местность кружилась вокруг нее, и она поняла, что и сама вскоре будет мертва.

Чудовищных размеров костер возник над нею – громадная куча толстых бревен, охваченная ревущим пламенем. Она была нага. Ей было холодно, очень холодно. И она, как бы близко ни придвигалась к огню, чувствовала, что кости ее промерзли насквозь, а плоть готова разлететься от малейшего удара. Она подходила все ближе и ближе. Жар пламени нарастал, пока она не отшатнулась, но под кожей все равно ощущался жгучий холод. Еще ближе. О Свет, как горячо, чересчур горячо! А внутри холодно. Ближе. Ее опалило пламенем, от боли она закричала, но внутри по-прежнему был лед. Ближе. Еще ближе. Сейчас она умрет. Фэйли завопила, но вокруг царили тишина и холод.