В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин

Пуля сидѣла въ правомъ плечѣ. Съ филистромъ сдѣлался обморокъ. Фликеръ совалъ ему въ носъ пузырекъ, а секунданты поддерживали голову. Когда онъ очнулся, Телепневъ стоялъ надъ нимъ и протянулъ ему руку. Лукусъ хотѣлъ улыбнуться, но сморщился отъ боли. Онъ однако пожалъ руку Телепневу и хриплымъ голосомъ проговорилъ:

— Das kommt zuweilen in academischen Leben.

Горбоносый фликеръ кисло усмѣхнулся и началъ перевязывать рану.

— Ты какъ? — спросилъ Варцель Телепнева.

— Ничего; двигать ногой можно, а кажется сидитъ.

— Въ эту минуту Телепневъ отъ возбужденія не чувствовалъ боли. Онъ оглянулся кругомъ, какъ бы желая увѣрить себя, что онъ дѣйствительно живъ.

Надо было и ему перевязать рану. Вся возня заняла съ полчаса. Потомъ обоихъ противниковъ посадили на широкія фурманскія дрожки. Варцель сѣлъ на козлы, и всю дорогу чуть не прыгалъ, глядя на Телепнева и убѣждаясь, что онъ живъ и вовсе не опасно раненъ.

XXXII.

Опять пришлось Телепневу залечь. Пуля дня черезъ два вышла. Филистръ заболѣлъ довольно опасно, и бурсаки вознегодовали на фукса, комментируя дуэль совсѣмъ не такъ, какъ она происходила. Никто къ нему не заходилъ, за то Варцель совсѣмъ переселялся и по цѣлымъ часамъ читалъ ему вслухъ.

Въ городѣ опустѣло. Студенты разъѣхались. Начались сильные жары. Телепневу было очень томительно лежать въ душной комнатѣ, и онъ точно воскресъ, когда въ первый разъ позволили ему выйти на улицу.

Онъ тотчасъ же отправился къ Лукусу и нашелъ его въ кровати. Лукусъ принялъ своего противника довольно привѣтливо, но бывшіе тутъ бурсаки, желтый шаржиртеръ и ольдерманъ, почти ни слова не сказали съ Телепневымъ.

— Проваляюсь еще долго, пожалуй всѣ феріи, — проговорилъ филистръ съ улыбкой. — Ты ѣдешь домой?

— Не стоитъ, вакаціи небольшія.

— Куда-нибудь на ландъ отправишься?

— Да, по близости; много времени прошло задаромъ, такъ надо кое изъ чего подчитать.

Слыша такія ученыя рѣчи, бурсаки усмѣхнулись.

«Ну, друзья мои», — подумалъ Телепневъ, возвращаясь домой: «довольно я съ вами поигралъ; гадостей, кажется, никакихъ не говорилъ и не дѣлалъ вамъ, а вы все-таки на меня сентябремъ смотрите».

— Ну, Миленькій, — рѣшилъ онъ въ тотъ же день, сидя съ Варцелемъ на крылечкѣ: — отправляйся-ка ты завтра къ принципаламъ и объяви имъ, чтобы съ меня всѣ доспѣхи сняли.

— Вали на протопопа, разлюбезное, братъ, дѣло.

— Не имѣю ни малѣйшаго желанія тянуть дурацкую лямку. А вотъ мы съ тобой надняхъ переберемся на озеро и будемъ себѣ жить пейзанами.

— Лихо, братъ. Я уже заодно и о себѣ объявлю. Имъ хорошо пьянствовать да по десяти лѣтъ въ филистрахъ сидѣть, а я казенный, съ меня экзаменъ сейчасъ-же стребуютъ. Да и надоѣли же они мнѣ — моченьки моей нѣтъ.

Бурсаки очень изумились выступленію Телепнева изъ корпораціи. Они были убѣждены, что раннее дарованіе Телепневу цвѣтовъ непремѣнно привяжетъ его. Филистръ по этому случаю сдѣлалъ шаржиртерамъ внушеніе, что они не такъ себя вели съ Телепневымъ и раздражили его своимъ хмурымъ видомъ за дуэль, гдѣ онъ себя велъ какъ нужно буршу. Всего больше выступленію барина обрадовался Яковъ, и даже позволилъ себѣ отпроситься у него на гулянку за городъ, «въ зелень», по выраженію мѣстныхъ русскихъ.

Наканунѣ переселенія своего въ деревню, Телепневъ съ Варцелемъ сидѣли опять на крылечкѣ и толковали о приготовленіяхъ своихъ къ послѣднему шкандалу.

— Вотъ, братъ, письмо то у меня, — сказалъ Телепневъ, вынимая изъ кармана пакетъ. — Собрался тогда совсѣмъ умирать.

Онъ распечаталъ пакетъ и посмѣиваясь началъ читать письма къ опекуну и пріятелямъ своимъ.

— Я вѣдь тебѣ говорилъ, что не зацѣпитъ тебя пуля какъ слѣдуетъ. Хотѣлось жить — и остался въ живыхъ.

— Да кому же, Миленькій, не хочется жить?

— Бурсакамъ не хочется. Они всякій вкусъ въ жизни потеряли.

— Да ужь оставь ихъ въ покоѣ…

— Нѣтъ, ты мнѣ скажи, можно ли гаже обойтись, какъ они съ тобой обошлись? Деньжищевъ вытянули тьму-тьмущую, за нихъ ты платилъ, кавировалъ чуть не каждый день, а они хоть бы плюнули за это; рожи свои воротятъ, точно ты преступленіе какое сдѣлалъ, что попалъ въ Лукуса. Двѣ недѣли къ тебѣ ни одна собака носу не показала, хоть ты издыхай совсѣмъ.

Подошедъ почтальонъ.

— Повѣстки есть? — спросилъ Миленькій.

Вмѣсто отвѣта почтальонъ подалъ письмо Телепневу.

— Отъ опекуна, — проговорилъ онъ, срывая печать.

Варцель замѣтилъ, что Телепневъ немножко поблѣднѣлъ, когда дочелъ письмо до конца.

— Что случилось? — спросилъ тревожно Варцель.

— Бабушка умерла.

— Твоя?

— Моя.

«Вотъ и Пелагея Сергѣевна покончила», думалъ Телепневъ. «Всѣхъ пережила, кромѣ меня».

Опекунъ писалъ къ нему, что старуха пріѣхала въ N. и, побывавши на кладбищѣ, слегла и въ два дня умерла. Телепнева Ѳедоръ Петровичъ вызывалъ сейчасъ же, не рѣшаясь безъ него дѣлать распоряженія по имѣнію Пелагеи Сергѣевны, которое все отходило къ нему.

— Вотъ, Миленькій, выйдетъ-то не по-нашему, надо ѣхать домой.

— Извѣстное дѣло, братецъ. Да оно и лучше: освѣжишься отъ всей этой бурсацкой кислятины.

— Хочешь со мной ѣхать?

— Я? — Варцель очень обрадовался. — Лихо бы закатиться, посмотрѣть на Русь-матушку, чтобъ запахъ-то здѣшній протухлый весь вышелъ… Да нѣтъ, братъ, не поѣду.

— Почему такъ?

— Нѣтъ, нѣтъ. Ты теперь, слава Богу, здоровъ. У тебя тамъ дѣла будутъ. Что-жь мнѣ торчать! Ты знаешь, братецъ, я тебя очень полюбилъ, но все-таки я лучше здѣсь останусь.

И ничѣмъ нельзя было убѣдить Варцеля. Но за то онъ тутъ же отправился къ Якову и вступилъ съ нимъ въ продолжительный толкъ о дорожныхъ сборахъ. Служитель былъ радъ побывать дома. Въ чухонской сторонѣ онъ, при своей несообщительности, жилъ совершенно затворникомъ и въ восемь мѣсяцевъ научился по-нѣмецки считать до 10, ровно настолько, насколько нужно было ему каждое утро забирать хлѣба и сухарей.

Телепневъ зашелъ въ лабораторію. Тамъ работы уже прекратились. Профессоръ Шульцъ уѣхалъ на какую-то экскурсію, только лаборантъ Рабе приводилъ въ порядокъ шкапы, и когда ему Телепневъ объявилъ о своемъ отъѣздѣ, то онъ такъ замахалъ головой и руками, что тутъ же разбилъ стекляную трубку и реторту.

Явившись къ начальству за полученіемъ билета, Телепневъ весь вечеръ проходилъ съ Варцелемъ по «Дому», совершенно пустому съ окончанія лекцій. Долго стояли они на самомъ высокомъ мѣстѣ у обсерваторіи. Солнце тихо догорало надъ тихимъ университетскимъ городкомъ, который весь былъ на ладони.

— Вотъ и моя избушка, — проговорилъ Телепневъ, указывая за рѣку, влѣво отъ каменнаго моста.

— Противенъ мнѣ этотъ чухонскій городъ, — заворчалъ Варцель.

— Въ чемъ же городъ-то виноватъ, Миленькій? Я, напротивъ, очень привыкъ къ нему.

— Я бы, на твоемъ мѣстѣ, не сталъ бы здѣсь киснуть. Въ Москвѣ бы зажилъ или Петербургѣ.

— Это тебѣ такъ издали кажется, тамъ нашъ братъ какъ разъ начнетъ баклуши бить. Здѣсь, по крайней мѣрѣ, пойдешь по одной дорожкѣ.

— Да кислятина,