Доктор Данилов в морге, или Невероятные будни патологоанатома - Андрей Шляхов

— А теперь прошу всех в конференц-зал для разбора этого случая, — после паузы сказал Мусинский. — Дадим Вере Олеговне возможность спокойно закончить секцию…

— Какой разбор, Георгий Владимирович? — удивился Ерофеев. — Вскрытие ведь еще не закончено…

— Неважно, — заведующий грозно, словно мечом, потряс в воздухе историей болезни. — Есть о чем поговорить.

До конференц-зала дошли не все — несколько самых занятых кафедральных сотрудников отстали по дороге.

— Случай и впрямь показательный, — начал Мусинский, разворачивая на столе перед собой историю болезни. — Мужчина восьмидесяти двух лет, в поликлинике не наблюдавшийся, поступил три дня назад с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения. Как у него расположены органы, вы все только что видели…

Пауза.

— Читаем историю. Осмотр в приемном отделении дежурным терапевтом, дежурным невропатологом, консультация дежурного реаниматолога… Показаний для нахождения в реанимации нет, состояние стабильное… И повсюду и везде в записях выслушаны сердечные тоны слева, пропальпирована справа печень, на палец выступающая из-под реберной дуги и вообще — все, как положено у нас с вами, но не у него!

— А что кардиограмма? — спросили из зала сразу несколько голосов.

«Действительно, — подумал Данилов. — Кардиограмма при подобном расположении сердца должна была получиться совсем не такой, как обычно».

— В приемном покое экэгэ снять не удалось, о чем в истории есть запись. Вот: «назначенное экэгэ не снято из-за поломки аппарата». Увидели нечто странное и решили, что сломался кардиограф.

— А в отделении? — спросила доцент Кислая.

— В неврологии лечащий врач назначил экэгэ, — ответил Мусинский, шаря пальцами в кармашке для вложений, приклеенном к предпоследней странице истории болезни. — Вместо расшифрованной кардиограммы здесь лежит записка от врача функциональной диагностики: «прошу назначить экэгэ повторно, так как сестра перепутала электроды».

Записка была продемонстрирована собравшимся.

— Пойдем дальше, — продолжил Мусинский. — В отделении дедушку подробно осмотрел палатный врач, затем был совместный осмотр с заведующим отделением, еще одна консультация реаниматолога, профессорский обход, и так далее до посмертного эпикриза. И никто, ни одна, простите мне это выражение, стерлядь не обратила внимание на зеркально расположенные органы нашего дедушки! Что они там выслушивали слева, что они пальпировали в правом подреберье — только им и известно. Я подозреваю, что ничего не выслушивали и не пальпировали. Ограничились только оценкой неврологического статуса, а все остальное написали «из головы». Как это часто у нас бывает…

— А помните женщину с резекцией верхней доли правого легкого в эндокринологии? — спросил Ерофеев. — Не знаю, насколько полно выдавала она свой анамнез, но уж послеоперационный рубец у нее был знатный! Как от чапаевской сабли!

— Эндокринологов кроме уровня глюкозы ничего не интересует, — съязвила ассистент Граблина.

— Давайте не будем обобщать, Надежда Алексеевна, — попросил Мусинский. — Особенно в негативном смысле. Вернемся лучше к нашему случаю. Вдумайтесь только — сколько человек смотрело больного! Легион! И никто ничего не заподозрил! Завтра не поленюсь явиться на больничную пятиминутку и скажу там пару-тройку нелицеприятных слов по этому поводу. Все свободны!

— Как так можно! — сокрушалась Алена Харченко, возвращаясь в кабинет Ерофеева. — Какой пофигизм!

— Знаешь, в запарке можно услышать то, чего нет, и прощупать тоже. А в приемном и в таких отделениях, как неврология, запарка всегда, — возразил Илья.

— И во время профессорского обхода тоже? — удивилась Ирина.

— Ир, ты как будто вчера родилась, — усмехнулся Илья. — Вспомни, видела ли ты стетоскоп у кого-нибудь из профессоров на кафедре неврологии?

— Нет, только молоток, — согласилась Ира.

— Вот то-то же.

— Чувствую, завтра поднимется знатный шухер на всю больницу, — сказал Ерофеев перед тем, как возобновить прерванное занятие.

Данилову показалось, что ассистент радуется этой перспективе.

— Вам это нравится? — немного поколебавшись, все же спросил он.

— Даже очень! — признался Ерофеев. — Особенно после того, как заместитель главного врача во время последней конференции по разбору летальных случаев назвала нас «эти некрофилы».

«Неплохо, — подумал Данилов. — Но «трупоеды» звучало бы сильнее».

— Видите ли, патологоанатомы совсем не думают о чести мундира, то есть халата. Не желают покрывать всех дураков и прятать их ошибки. Особенно она не любит нас, кафедру. На своих непосредственных подчиненных еще ножкой топнуть можно, а на нас поди потопай.

Ерофеев замолчал, вроде бы не собираясь развивать тему, но не выдержал и продолжил:

Возьмем случай, из-за которого произошло последнее столкновение. Больной с диагнозом двусторонней нижнедолевой пневмонии поступает по скорой в пятницу, ближе к вечеру. Из приемного поднимают во вторую терапию и дальше все, как полагается — антибиотики и прочее. Больной к утру тяжелеет, терапия остается прежней. Лежит себе спокойно — и пусть лежит. Родственники не бегают, никого не дергают. На следующее утро новый, воскресный дежурный врач немного пугается, заподозрив инфаркт. Снимает кардиограмму. Вызывает реаниматолога. Тот отрицает инфаркт и рекомендует продолжить диагностический поиск. Продолжить так продолжить, но кто сказал, что это должен делать дежурный врач?

Ерофеев подождал — не возразит ли кто, но ординаторы молча ждали продолжения.

— Все оставляется до прихода лечащего врача. По мнению дежурного врача, какие-то десять часов роли не играют. Но к семи утра понедельника больной благополучно умирает в палате. Вернее, насколько я понимаю, в семь утра дежурная медсестра замечает, что один из ее подопечных перешел в мир иной, и сообщает об этом врачу. На вскрытие труп уходит с диагнозом острого инфаркта миокарда и двусторонней пневмонии. Мы же находим вместо пневмонии хронический бронхит, на сердце при всем желании не находим ни малейшего признака инфаркта, а кроме того, находим причину смерти — перфорированную язву двенадцатиперстной кишки! О как!

— Действительно, — ахнула Ирина.

— Это называется «просрать больного»! — жестко сказал Ерофеев. — И при всей любви к чести халата и вообще всей больнице в целом, никто не возьмет на себя риск идти в данном случае на подмену диагноза. Да и нельзя замалчивать такие косяки! Их надо разбирать как следует, чтобы больше подобное не повторялось!

— Немного не укладывается в голове — почему не обратили внимание на живот? — подумал вслух Данилов. — Очень странно… И пациент должен был жаловаться на боль в животе и напряжение мышц брюшной стенки…

— Мы танцуем от печки, — развел руками Ерофеев. — Описываем, что увидели и читаем историю болезни. Как там развивались на самом деле события, я не знаю. Но я сам присутствовал на вскрытии…

— Может, умерший был наркоманом? — предположил Денис.

— Никаких признаков, — покачал головой Ерофеев. — Да и возраст нехарактерный — шестьдесят восемь лет. Правда, он крепко пил, печень об этом свидетельствовала недвусмысленно… Вообще-то у меня есть вариант ответа на этот вопрос, но он ничем не подтвержден и в то же время очень страшен, поэтому я не буду его оглашать.

— Он жаловался на живот, Дмитрий Алексеевич, но дежурные сестры кололи ему нечто вроде но-шпы с анальгином, чтобы не беспокоил, — сказал Данилов. — И может быть, даже давали снотворное, предназначавшееся другим пациентам. Нам бы день простоять, да ночь продержаться, а там новая смена придет. Синдром выходного дня.

— Вы читаете мои мысли, — Ерофеев вздохнул и почесал затылок. — Это единственное логичное объяснение случившемуся. Уверен, что больничная администрация все понимает, не первый день работают люди. Пресечь это невозможно. Разве что наорет Ольга Борисовна на главную сестру, та наорет на старших, те — на дежурных. Кто-то в итоге лишится премии и все останется как есть. Се ля ви… Мы, конечно, тоже люди, и мы готовы пойти навстречу нашим коллегам, но всему есть предел!

— Для того чтобы не быть наказанным, надо сделать то, что угрожает твоему начальству потерей места, — словно про себя сказала Ира.

— Давайте оставим эту скользкую тему и вернемся к амилоидозу, — предложил Ерофеев. — У нас остались неразобранными несколько очень интересных стекол.

Микропрепараты просмотрели быстро, обменялись мнениями, зарисовали кое-что для памяти. Ерофеев расслабился и вспомнил очередную историю.

— Год назад в составе комиссии ездил я, скажем так, в один областной центр неподалеку от Москвы. Вообще-то туда должна была отправиться Анна Павловна, но она предпочла посетить очередной научный междусобойчик в Мюнхене. Я ее понимаю, сам бы выбрал Мюнхен на ее месте. А случай был интересный, но и весьма печальный, конечно. Комиссия приехала на гребне волны, поднятой семьей умершего пациента. Речь шла не об одной врачебной ошибке, а о целой цепочке, если хотите — серии.