Восточное наследство - Андрей Анисимов

«Бедный ребенок», — подумал Петр Григорьевич и, потеребив пачку аксеновского «Ротманса», неожиданно закурил.

17

Когда Ерожин собирал в чемодан свой дорожный неприкосновенный запас, он не знал, когда и куда придется ехать. Чутье подсказывало, что предстоит дальняя дорога. Теперь, пристегнув ремень и получив от стюардессы пожелания приятного полета, он запихнул чемоданчик под сиденье и даже не вспомнил, что собрал его двое суток назад.

Он летел в Ташкент, так и не заскочив домой. С грустью вспомнил свое неубранное жилье. Ерожин от природы был чистюля и любил порядок. Квартиру иногда позволял себе оставлять без добротной уборки, но немытую посуду — никогда. Из Нахабино он поехал на Петровку, где Бобров уже ждал его в кабинете.

— Отправляйся к замминистра, сам звонил.

Грыжин торопился на заседание Коллегии, поэтому быстро сообщил, что договорился с узбекским начальством.

— Тебя ждут. На месте сам разберешься.

Встречать будут как генерала, у трапа. Вот тебе моя бумага. Теперь катись, времени с тобой возиться нет.

Ерожин летел и думал, что связывает его с Грыжиным? Услуга, оказанная некогда дочери? Нет, скорее тот случай был поводом. Сын Грыжина жил своей жизнью и теплой дружбы к отцу не испытывал. Дочь — вертихвостка, тоже много радости старому генералу не принесла. Похоже, замминистра испытывал к Ерожину что-то вроде отцовского чувства. И еще, конечно, ценил за ментовский талант. Грыжин называл это нюхом.

— Нюх у тебя, Петя, от Бога, а башка дурацкая. Кобелиная башка. Где сукой запахнет, туда и побежишь. Хоть на край света. И про дела забудешь. Какую карьеру мог бы сделать, если бы юбки стороной обходил, — сказал как-то Грыжин Ерожину в бане.

Мать Ерожин похоронил рано. Отец их бросил, когда Петру было лет двенадцать, и с тех пор Ерожин своего отца не видел. И теперь его сына растит чужой мужик со звучной фамилией Суворов.

Рядом сопел полный узбек. Сосед вез кучу разных пакетов и сумок. Кладь не умещалась под креслом, и узбек кряхтел и ерзал, пытаясь удобно пристроить округлую тушку между вещами.

— Дети, родственники, дети родственников. Всем по подарку, самолета не хватит, — словно извиняясь, сообщил сосед и, получив в ответ добродушную улыбку Ерожина, спросил:

— В гости к нам или работать?

— По делу, — ответил Ерожин коротко, ему не хотелось вступать в разговор. Если начнешь, потом не отвяжется, а лететь еще часа четыре.

— В Ташкент? — продолжал любопытствовать сосед.

— Да, — буркнул Ерожин.

— А мне еще сутки до Ферганской долины.

Моя очень устает от большой дороги. В Москве совсем ум терял. На машине пробки, в метро толкают. Все туда-сюда, туда-сюда бегают.

Спешат, друг друга не любят. Как только люди там всю жизнь свою выдерживают? Моя за четыре дня чуть совсем не умер. Слава богу, у нас городок тихий. Идешь по улице спокойно.

Навстречу тебе люди улыбаются, уважение выказывают.

— Как же называется этот райский городок? — спросил Петр Григорьевич. Узбек ответил. Ерожина что-то кольнуло. Он отвернулся, делая вид, что глядит в окно. Ерожин отчетливо, словно это было вчера, вспомнил ночь, проведенную на квартире узбекского друга, и покраснел. Покраснел, как мальчишка, до кончиков волос. Наверное, у каждого мужчины бывает такое в жизни, о чем потом до конца дней вспоминать стыдно. А память держит, не отпускает. Так и та ночь в биографии подполковника время от времени выплывала и обжигала стыдом.

Сосед понял, что разговор не получается. Он еще немного повозился в кресле и наконец, устроившись, засопел. Внизу под крылом расстилался белый дымчатый пол из облаков, круглясь к горизонту. В глаза била ослепительная синь неба. Малюсенькая беленькая стюардесса, которую Ерожин сразу окрестил мормышкой, тянула по проходу тележку с минеральной. Ерожин закрыл глаза и притворился, что спит.

18

С Михеевым прощались в небольшом зале фонда Севы Кроткина в Гнездниковском переулке. Фоня лежал в дорогом дубовом гробу, приготовленный к последней своей презентации. Специалисты из ритуальной конторы дело знали. Лицо покойного дышало свежестью, на щеках застыл легкий румянец. Панихиду назначили на час дня.

Степаниду Федотовну и Фрола Ивановича, родителей Фони, Сева сам встретил на Ярославском вокзале. Кроткин год назад неделю гостил на родине Михеева, тогда и познакомился с его родителями. Степанида Федотовна не плакала. Только при выходе из вагона ткнулась в Севину грудь и застыла на мгновение. Водитель Кроткина подхватил допотопный дерматиновый чемодан и рюкзак.

— Не побей! Там банки с грибами, — предупредил Фрол Иванович и громко заплакал.

Плакал открыто, не вытирая слез и не обращая внимания на любопытные взгляды. Его с трудом довели до машины.

— Может, сто грамм? — предложил Сева, видя, что отец Фони нуждается в поддержке.

— Рано. Придет время, помяну, — ответил Фрол Иванович и, перестав потакать, уселся на заднее сиденье.

— Так всю дорогу, — пожаловалась Степанида Федотовна. — То молчит часами, то плачет в голос. Как эту страшную телеграмму принесли, взял ружье и в лес. Я за ним. Испугалась — руки на себя наложит. А он мне: «Не бойся, мать, грех на душу не возьму. Мне горе выводить надо. В лесу без народа легче. Ты ступай на станцию за билетами». И ушел. Пять часов ходил. Воротился за час до поезда. А мне каково ждать? Я уж и грибков для поминок из бочки достала и в банки закатала, и солонинки. Только пирогов с вязигой напечь не успела.

Долго тесто на дрожжах томить.

«О чем она? — подумал Кроткин. — У нее сына убили, а она пироги. Странные эти деревенские».

Степанида Федотовна дала волю слезам, только увидев покойного сына. Фрол Иванович, наоборот, у гроба не проронил ни слезинки.

В смешном сером в полосочку костюме с ватными плечами, верно, провисевшем в шкафу, что в деревнях зовут шифоньерами, от самой свадьбы до сего дня, молча поцеловал холодный лоб сына и одеревенело застыл.

Степанида Федотовна трогала Фонины руки, целовала их, ощупывала пальцами и губами лицо и мелко причитала:

— Кровинушка! На кого покинул?

До церемонии оставался час. Сева нарочно подгадал время панихиды, чтобы родители получили возможность побыть с сыном наедине. Оставив их, он вошел в свой кабинет, запер дверь и, открыв холодильник, добыл кусок ветчины, отломил и отправил в рот.

Есть Кроткин хотел всегда, и быстрая трапеза вовсе не означала, что он человек бесчувственный. Таинственная смерть Михеева его искренне печалила. Он вырастил работника, вложил в него уйму сил и средств. Вытянуть вологодского парня на уровень классного специалиста европейского уровня — и потерять!

«Как бы точно узнать, — размышлял Кроткий, вытирая пухлые руки влажной иноземной салфеткой, — сколько фунтов вез Фоня из Лондона в своем кейсе? — Вручив Стаховскому двенадцать тысяч, Сева все время возвращался к мысли: на сколько поляк его надул? Тысяч пять Фоню бы не прельстили. Жадный барон наверняка это прикинул. — Если я и переплатил, то не больше одной-двух тысяч», — успокоил себя Сева и, убрав остаток ветчины в холодильник, поглядел на часы. Затем открыл дверь и вышел в холл принимать соболезнования.

В Москве у Фони родня не проживала. Старший брат, моряк, месяц назад ушел на промысел. Телеграмму дали, но лов проходил далеко, и поэтому брата не ждали. Личных друзей Фоня в столице не завел. Фонд отнимал все время и силы. Прощаться с Михеевым приедут деловые приятели и партнеры Севы. Их ранг и количество покажут уровень Кроткина на сцене столичного бизнеса.

К половине первого начали съезжаться.

Вскоре возле особняка не осталось места для парковки. «Мерседесы», «Вольво», «СААБы» медленно подруливали и, закатив передние колеса на тротуар, замирали. Мягко хлопали дверцы иномарок, попискивали сигнальные системы, принимая охранные коды. Молодые мужчины в черных костюмах и галстуках, иногда в длинных плащах, неторопливо входили в распахнутые сторожем двери подъезда.

Женщин почти не было. Убийство бизнесменов стало делом обычным. Неся частые потери, представители новой буржуазии не могли пренебречь возможностью выразить кастовую солидарность. Цех богатых людей уже сформировался.

Сева дежурил возле входа в свой фонд. Пожимал руки, коротко благодарил за соболезнования. Боссы, не слишком близко знавшие Кроткина, присылали венки из живых цветов с посыльными. Крепкие ребята по-деловому выставляли их на лестнице и моментально исчезали. Холл и коридоры быстро заполнялись народом. Набирал силу запах дорогого мужского парфюма. Серьезные лица, тихий шепот.

О делах не говорили, но деловые встречи назначали.

Ровно в час Кроткин открыл двери маленького зала. Народ влился и, окружив гроб с покойным, смолк. Всем места не хватило, часть собравшихся осталась в холле и коридоре.

Увидев столько шикарных господ, Степанида Федотовна смущенно поднялась с колен и, пряча темные натруженные руки, схоронилась за мужем. Фрол Иванович не двинулся, не шелохнулся. Он словно никого не замечал. Ему виделся лес. Он с Фоней на последней охоте. С ними лайка Грэй. Четыре года назад щенка по-английски назвал Фоня. Михеевы мучались трудным иноземным словом. Фрол Иванович со временем освоил, а супруга так и не научилась.