Москит - Рома Тирн

— На нее напали. — Тео вздохнул. — Все произошло быстро. Напали на пустынной лондонской улице, ради двадцати фунтов и кредитки. Один-единственный свидетель, больше никто ничего не видел. Она умерла в больнице. Обширное кровоизлияние в мозг. Убийц не нашли.

А он вернулся на Шри-Ланку, решил, что пусть уж лучше энергия вытекает из него дома, чем на чужбине.

В камере было тихо. Рассказ захватил всех. Он может говорить об этом, думал Тео, словно слушая себя со стороны. Словно все это случилось с кем-то другим, словно он прочитал в книге. Может произносить слова. Но лишь слова, которые не в силах передать ни того, что он чувствовал тогда, ни того, что чувствует теперь. О Нулани он даже не упомянул. Произнести ее имя он не мог. Мысли о девушке сложились в немую мольбу, и Тео опустил свою пуджас к ногам давно забытого бога.

Однообразие дней, недель, месяцев складывалось в определенный режим. Бумаги здесь не было. Он рискнул обратиться с просьбой к охраннику, но, вместо ответа, едва увернулся от тычка в ребра. Оставалось одно — сочинять про себя. А потом Тео начал рассказывать истории сокамерникам. Братья были в восторге. Вскоре повествования Тео стали главным событием дня, которого ждала вся камера. Он приступал с наступлением темноты, чувствуя себя продолжателем традиций устных буддистских сказаний, вспоминая детство и слуг, его нянчивших. Говорил шепотом, чтобы не привлечь внимание стражей и не очутиться в одиночке. Он читал стихи, длинные отрывки из «Поэмы о старом моряке» Сэмюэля Кольриджа. Братья внесли свою лепту, припомнив стихи из школьной программы. Так и коротали бесконечные часы заключения.

Однажды утром в камеру швырнули мальчишку лет десяти. «Тигры» попали в засаду, многих схватили, в том числе и этого ребенка. Не успев раскусить ампулу с цианидом, он теперь ожидал допроса. Рухнув в углу камеры, тихонько подвывая, мелко дрожал всем телом. Ноги и грудь в ожогах, голова в крови. Братья-тамилы бросились осматривать раны, но спустя несколько минут дверь снова распахнулась и охранник выкрикнул их имена. Прощаться было некогда.

С приходом ночи слышны стали отчаянные крики. Звуки неслись из дренажной трубы, подведенной к выгребной яме. Сначала казалось, что где-то далеко тянут свои напевы монахи, но очень скоро сомнения исчезли: это были крики боли. То стихая, то вновь заполняя камеру, они лишили узников сна. Свернувшись в углу, мальчик все скулил или рычал зверенышем на любого, кто приближался. Паузу в жутком вое из-под земли камера встречала общим вздохом облегчения — и тут же вновь замирала, услышав очередной низкий, протяжный крик. Жалость наводнила тесное, душное пространство. В полном молчании, отдавая дань тому, чему стали свидетелями, узники склонили головы. Лишь к рассвету крики угасли, их сменили звуки удаляющихся шагов. Свет снаружи погас. Внутри камеры на стенах суетились гекконы; и мальчик умолк, забывшись сном.

В первые дни после отъезда девушки Джулия и Рохан жили надеждой. Расспрашивали о Тео всех кого могли. Рохан обратился к знакомому из кабинета министров, но помощи не добился. Все дороги были блокированы, и попасть в дом Тео не удалось. Рохан пробовал дозвониться до приятеля, жившего тоже на берегу, неподалеку от Тео, но телефон молчал. Журналист, к которому он обратился, не посмел напечатать статью об исчезновении писателя. Пряча глаза, пробормотал извиняющимся тоном, что не готов рисковать жизнью за смешные деньги в газете. Дни шли; Рохан с Джулией теряли надежду.

— Надо связаться с его лондонским агентом, — сказал Рохан. — Тот поднимет шум.

Но номера агента они не знали, к тому же Рохан подозревал, что их телефон прослушивается.

Спустя месяц пришло письмо от Нулани. Она написала почти сразу, как приехала в Лондон, но письмо добралось лишь сейчас.

— Посмотри. — Рохан протянул письмо жене. Конверт явно вскрывали.

— Я хочу уехать, — сказала Джулия яростно. — Тео нет. Нулани нет. Я хочу уехать, пока не стало слишком поздно.

Рохан не ответил. Тео был ему как брат, и Рохан не хотел верить в его смерть, не хотел даже думать об отъезде без Тео. Рохан стремился в дом на берегу и, если бы не страх Джулии, не оставлял бы попыток туда добраться. Он не сказал Джулии, что за их собственным домом давно следят, а несколько дней назад, выйдя в город, он заметил и за собой слежку. Обо всем этом он умолчал. Джулия и без того жила на грани срыва, и еще одна тревога могла стать последней каплей. В глубине души Рохан сам понимал, что уезжать необходимо, и как можно скорей.

Джулия прочла письмо Нулани вслух. Слова срывались с листка, путаные и безнадежные.

Я не знаю, зачем я тут. Я не хочу жить. Все кончено для меня. Вчера исполнилось восемнадцать. Сколько еще лет я должна прожить? У вас нет новостей? Совсем никаких? Я пробовала позвонить, но связи нет. Джим встретил меня в аэропорту, привез сюда, где я сейчас живу. А его друг сказал, что рядом можно найти работу. Я почти никуда не выходила, с тех пор как приехала. Очень холодно, и я так устала, Джулия. Я хочу домой. Джим очень занят, ему нравится учиться, а я только сплю. Просыпаться ужасно. Неужели вся жизнь будет тянуться так медленно?

Мысли шли по кругу, рождались, обрывались, повторялись, полные боли. Полные тоски по Тео, отчаяния, непонимания. Она немного рассказала и о брате.

Вчера я опять видела Джима. Он бледный, еще бледнее, чем раньше. Он мой брат, он хороший, но говорить нам не о чем. Мы и не говорили почти. Астролог все правильно сказал. Джим расспрашивал об Амме. Почему я не была на похоронах? А что я могла ответить? Джим говорит, я эгоистка. Мы встретились на вокзале, потому что он очень спешил. Потом он вернулся в Шеффилд. Еще он сказал, что не сможет приехать до следующего семестра. Вы дали мне адрес, и я тут живу. Вы дали мне денег, и я на них живу. Больше не знаю, о чем писать.

И все. Уронив руку с письмом, Джулия долго молчала, глядя перед собой.

— Возможно, мы зря ее отправили, — пробормотала она. — Ей плохо.

— Разве у нас был выбор?

Джулия вздохнула. Почему им казалось, что самое сложное позади?

— Ты прав. Но я полагала, что брат ей поможет.

Презрительно фыркнув, Рохан вынул письмо из пальцев жены. Никаких сомнений: конверт определенно вскрывали. Пора уезжать. Завтра же он начнет хлопотать.

— Если бы они успели пожениться, — сказала Джулия, сдерживая слезы. — У нее хотя бы фамилия его была.

— И гонорары от книг. Хотя, — Рохан рассматривал свои руки, — это всего лишь деньги. Тео они не вернут. Она все равно была бы одна. — Он уставился в пространство поверх головы жены. — В один прекрасный день она начнет зарабатывать, вот увидишь. Я в этом не сомневаюсь. Она чертовски хороший художник. Такой талант не пропадает. Помяни мои слова, она выплывет, нужно только время.

Он кивнул, переводя взгляд на темные окна: начался комендантский час. Слава богу, что у него британский паспорт. И слава богу, что у Джулии итальянское гражданство. Надо надеяться, на черном рынке еще можно раздобыть два билета до Лондона. Пока не поздно.

Без оптимизма братьев-тамилов атмосфера в камере быстро изменилась. Теперь здесь царило глухое отчаяние. Днем расстреляли мальчика, схваченного в облаве на партизан. Никто из заключенных не проронил ни слова. Если смолчать — быть может, поверится, что ничего не происходит. А в середине следующего дня лязгнул засов, открылась железная дверь и охранник вызвал Тео. Сказал, что на допрос. Простой допрос, больше ничего. Но сначала Тео кое-куда отвезут. Старик в саронге попрощался первым.

— Да хранит тебя Бог, — сказал. — Ты хороший человек.

Присоединились и остальные:

— Даст Бог, встретимся в другой жизни.

Тео выволокли из камеры прежде, чем он успел ответить.

Он давно потерял счет месяцам, проведенным в заточении. Длинные предвечерние тени исполосовали землю, на фоне неба чернели огромные спирали колючей проволоки. Свежий ветерок встряхнул покрывало зноя, дохнул в лицо Тео, когда армейский джип тронулся с места. Тео был счастлив оказаться вне стен камеры, и, вероятно, поэтому в нем ожила надежда. На этот раз глаза ему не завязали, и везет его охранник, а не какой-то головорез. Неужели близка свобода? Он ликовал, ловя взглядом красочные вспышки. Птицы! Как давно он не видел птиц. Судя по мелькающим в стороне, среди деревьев, ядовито-зеленым пятнам рисовых полей, джип катил по одной из восточных провинций. Тео терялся в догадках. Как он попал сюда из-под Коломбо, где его держали в самом начале?

Путешествие затягивалось. Время от времени, кажется, ветер приносил запах моря, хотя Тео мог и ошибаться. Проезжали пепелища бывших деревень. Проехали мимо перевернутого грузовика на обочине, изрешеченного пулями. Когда-то здешние жители процветали, выращивая рис и кокосы. Когда-то это был истинный рай для туристов, отели никогда не пустовали. Теперь же куда ни посмотри — ни души. Тео проголодался: его увезли раньше, чем выдали дневной паек. От надежды и сомнений кружилась голова. Через час или чуть больше Тео скорее ощутил, чем увидел, что они удаляются от побережья. Голод давал о себе знать все сильнее, тревога нарастала. Куда его везут? Охранник сказал, что ехать недалеко, но прошло не меньше двух часов.