Шкурка бабочки - Сергей Кузнецов

Когда-то я различал московские клубы, я думал, что это важно. Один казался мне модным, другой – уже вышедшим из моды. Сейчас они все слились в один сверкающий огнями танцпол, на котором пляшет молодняк, новое клубное поколение, пришедшее нам на смену. Они скачут под музыку, в которой я сегодня понимаю так же мало, как в клубах; скачут как щенки, развеселившиеся на собачей площадке.

Майк вытирает пот с лица. Старина Майк, наделенный такой комплекцией, что в годы первоначального накопления в критических ситуациях изображал собственную крышу: делал свирепое лицо, скрещивал руки на груди и молча сидел на переговорах. Да разве я похож на бандита? говорил он мне. Да я просто нормальный московский пацан. С тех пор у него осталась привычка носить золотой браслет и печатку.

Мы сидим у самого танцпола, и я сразу тебя замечаю: брюки в обтяжечку чуть ниже колена, сверкающие туфельки на высоком каблуке, короткая майка, уже мокрая от пота. Крашенные перьями волосы – рыжий на светло-желтом, соломенном, почти белом. Пока я не вижу твоего лица, но полушария твоих ягодиц ритмически подергиваясь, посылают мне привет. Я делаю вид, что не заметил тебя, мы заказываем два пива и, сидя вполоборота, я по-прежнему слежу за тобой краем глаза.

Майк бы и рад поехать, пляж всяко лучше духоты летнего города, но в строительном бизнесе лето – горячая пора, во всех смыслах слова. И вот Любка с Севкой в Турции, а Майк вместе со мной в клубе, название которого не особо важно. Он вешает пиджак на спинку, и сразу видны пятна подмышками светлой рубашки. Никакой дезодорант не спасает. Нет, говорит он, в этом городе нельзя находится летом.

Я смотрю на тебя, ты повернулась в полупрофиль, и в свете лучей, гуляющих по танцполу, я могу рассмотреть чуть вздернутый носик, довольно миленький, и двуцветную челку, то и дело падающую на глаза. У Игоря, до того, как он уехал в Америку получать MBA, была такая собачка, однажды он подстриг ее, так бедняга провела две недели за шторой, и бахрома падала ей на глаза вместо состриженной шерсти. Как же она называется? Фокстерьер, что ли?

Майк жалуется на строителей, которые не желают работать, и заказчиков, которые ставят невыполнимые сроки. Строителей можно понять: недостроенный дом не оснастишь кондиционером. В этом смысле в моем офисе куда приятней. Волны жары бьются о стекло, как волны Черного моря о берег Турции, где сидят Любка с Севкой и страшно мучаются – если, конечно, верить тому, что она говорит по телефону.

Значит, Майк работает в строительном бизнесе, а где, интересно, работаешь ты? Когда-то я различал девушек по социальной близости их профессий, я думал, что это важно. Сейчас, когда я знаю о женщинах больше, чем когда-либо, я понимаю, что между бездомной бродяжкой (если, конечно, ее отмыть), секретаршей и успешной бизнес-вумен с тем же MBA нет особой разницы. Женщины различаются по фактуре кожи, форме сосков и губ, плотности и размеру груди и тому, как легко кожа отделяется от мышц. Стоп, говорю я себе, стоп.

Любка мучается с Севкой в Турции, на берегу моря, а Майк душным пятничным вечером сидит у края собачьей площадки и, как нормальный московский пацан, высматривает какую-нибудь девчонку. Не так уж трудно в жаркой летней Москве найти какую-нибудь девчонку, особенно в пятницу вечером, особенно если уметь искать. Пока он не замечает тебя, девочку-фокстерьера, с двуцветной челкой, рыже-соломенной, рыже-белой. Вот ты повернулась ко мне лицом, маленький ротик, большие глаза, вздернутый нос, майка обтягивает грудь. Размер третий, наверное. Жаль, не видно цвета глаз.

На секунду замолкает музыка, и становится слышно, как шумит кондиционер, тщетно пытаясь превратить душный московский воздух в жалкое подобие морского бриза. Слишком далеко до моря, ветер не доберется до наших краев, может, оно и к лучшему, значит, не принесет Любке на турецкий пляж весть о том, какими глазами смотрит ее мужчина на двадцатилетних девочек, прыгающих в полутемном ночном клубе, где кондиционер никак не справляется с душным московским воздухом.

Пойду потанцую, говорит Майк, и я киваю ему, давай, мол, может, кого выцепишь.

Хорошо бы у тебя была подруга. Майк любит высоких худых блондинок, когда-то Любка была такой, но после рождения Севки сначала располнела, а потом перестала красить волосы, говоря, что блондинок все считают дурами и это мешает ей на работе. Если учесть, что работает она преподавателем в каком-то гуманитарном вузе, неясно, чем это может мешать. Можно подумать, они там могут сделать блистательную карьеру.

Майку нелегко найти высокую худую блондинку, даже в жаркой летней Москве, даже в пятницу вечером. Высокие худые блондинки не очень любят мужчин, чей возраст перевалил за тридцать, а вес – за сто килограмм. На собачей площадке танцпола Майк напоминает растерянного медведя. Неожиданно оказывается, что он выше всех едва ли не на голову, а может, всего лишь крупнее. Танцует он так же, как когда-то на институтских дискотеках: размахивая руками, притоптывая на одном месте, тряся головой, вокруг которой много лет назад разлетались длинные хипповые волосы, а сейчас похоже, будто медведь только что из воды, пытается отряхнуться. Капельки пота летят во все стороны – тоже, наверное, не очень секси. Зайчики, собачки и кошечки жмутся в сторону, глядя на Топтыгина не то со страхом, не то – с насмешкой. Прикольно мужик зажигает, но черт его разберет, кто он такой: вдруг окажется бандит и устроит разборку. Я когда-то тоже различал бандитов и просто нормальных московских пацанов. Я думал, что это важно.

Девочка-фокстерьер пробирается к бару, у стойки не протолкнуться. Когда она оборачивается, ища кого-то, я машу ей рукой и показываю на свободный стул. Разумеется, она подходит. Классно танцуешь, говорю я. Девочка-фокстерьер улыбается маленьким ротиком и говорит «спасибо». Голосок у нее тоненький, чуть-чуть повизгивающий, как раз такой, какой должен быть у маленького щенка. Что тебе заказать? спрашиваю.

Ты смотришь в меню, поправляя двуцветную челку. Кожа у тебя чуть смуглая, а может, это такое освещение, но два серебряных колечка посверкивают контрастно на безымянном и на указательном. Выбираешь мартини с соком. Теперь, когда ты совсем близко, я могу рассмотреть как следует: желтая майка промокла от пота, большие серые глаза, вздернутый носик. Какие, интересно, у фокстерьеров носы и как тебя, кстати, зовут? Ты говоришь «Алиса», и я улыбаюсь в ответ, мол, прекрасное, замечательное имя. Не дожидаясь вопросов, ты начинаешь рассказывать о себе.

Когда ты говоришь, не слишком важно – о чем. Важна интонация, важно то, какие слова и как ты ставишь рядом, важно, как ты морщишь носик, как берешь смуглыми пальчиками бокал с мартини. Сразу видно, что ты – хорошая девочка, не какая-нибудь поблядушка, просто – хорошая девочка, привыкшая слушаться старших. Ты привыкла слушаться, так что, когда я скажу тебе через полтора часа и четыре мартини поехали ко мне, ты не станешь возражать, разве что попросишь мобильный, позвонить маме, если ты все еще живешь с мамой. Послушных девушек сразу видно, в любой толпе. Стоп.

Возвращается Майк – как я и думал, один. Послушай, у тебя нет подружки-блондинки, тип крашенного перекисью жирафа? Мой друг скучает и хотел бы с кем-нибудь потанцевать или просто выпить. Ты не смотри, что он такой бычара, он на самом деле – нормальный московский пацан. Ты привстаешь и начинаешь искать кого-то в зале. Смуглый животик виднеется из-под короткой майки, прихваченный чуть ниже пупка резинкой красных трусов, по моде этого лета на сантиметр вылезающих над узенькими брючками.

Майк садится за стол, вы знакомитесь. Ваши руки лежат совсем рядом: большая рука Майка с печаткой и массивным обручальным кольцом и твоя маленькая ручка с дешевыми серебряными колечками на смуглых пальчиках. А ты, значит, работаешь секретаршей, и называешься словом «рецепционистка», что, конечно, гораздо лучше звучит, потому что про секретарш все думают известно что. Зря, кстати, думают. Хорошую секретаршу я буду беречь как зеницу ока – не только от коллег и партнеров, но и от себя. Хорошую секретаршу найти очень трудно. Куда проще найти в жаркой летней Москве девушку, готовую присесть за твой столик, выпить мартини – уже третий, кстати, бокал – и рассказать всю свою жизнь.

На улице, вероятно, жара уже спала, а здесь по-прежнему плещутся волны духоты. Когда мне было двадцать с небольшим, меня тоже это не смущало – хотя, честно говоря, тогда не было подобных клубов. А тебе нравится здесь, было бы несправедливо утащить тебя отсюда так быстро. Пойдем потанцуем? говорю я. Давай.

Туфельки, значит, серебряные, желтая майка, уже чуть подсохшая, смуглый животик между желтой майкой и красной резинкой трусов, двуцветная челка. Значит, секретарша. Сразу после школы поступала в институт, на экономический, и оба раза провалилась. Но все равно собираешься пробовать дальше. Трудно найти в Москве секретаршу, которая не собирается пробовать на экономический или юридический, ну, все равно – успеха тебе. Когда-то я тоже считал, что хорошее образование – это важно.