Профессия – киллер - Лев Пучков

Помню, я отодвинул кресло к окну и, лениво потягивая через соломинку ароматный коктейль, смотрел в окно. Снаружи горел фонарь, и в световом кругу медленно падал снег — так красиво, что дыхание захватывало.

Под фонарем стояли две машины, на которых мы прикатили в этот кабак. В них находились наши телохранители с водилами — трое в одной и двое в другой.

В свете мощного фонаря я довольно хорошо различал их лица и движения. Они о чем-то болтали и умеренно жестикулировали. Во второй машине довольно громко играла музыка — это я услышал, когда распахнул окно, чтобы подышать свежим воздухом.

В кабине был приятный полумрак. Горел только оригинальный светильник, который я впервые увидел только здесь: пучок толстых лесок, и на конце каждой светящаяся точка. Очень красиво!

На стоянке за окном находились, кроме наших, еще несколько машин — на этот огороженный низеньким заборчиком пятак у черного входа допускались только избранные, к числу которых относился и Дон. Остальные парковались напротив центрального входа вдоль тротуаров.

Так вот, среди этих машин немногих избранных не спеша продвигалась девчушка с лопатой — убирала снег. Молодая и довольно пригожая, как мне тогда показалось. Временно подрабатывает какая-нибудь студентка, подумал я.

Между тем один из наших телохранителей открыл дверь и пригласил девчонку в машину — погреться. Он так и сказал, я хорошо слышал через распахнутое окно: иди, мол, погреешься и музыку послушаешь.

Я, помнится, был почему-то уверен, что она откажется — время тревожное, доверять никому нельзя. Тем более предложение, как мне показалось, прозвучало не совсем серьезно — знаете, как обычно парни шутят, когда мимо проходит красивая девушка. Но она неожиданно согласилась и забралась на заднее сиденье.

В этот момент Дон о чем-то спросил меня — уже и не помню о чем, — я отвлекся минут на пять, а потом снова подошел к окну и увидел…

Они ее трахали. Ту девчонку, которую пригласили погреться. Причем, насколько я понял, в подобном деле у них имелся некоторый опыт. Наверно, непросто насиловать женщину, пристроившись втроем на заднем сиденье автомашины.

В том, что ее насиловали, не было никаких сомнений. Тот, кто сидел слева, держал девчонку замком за горло, прижав спиной к своей груди, и жестко фиксировал ее левую руку, перекинув на излом через спинку водительского сиденья. Она уже никак не могла вырваться.

В правом окне авто мелькало белое пятно — голая задница насильника. Телохранитель из второй машины пересел в этот автомобиль — то ли ждал, что и ему перепадет, то ли просто пришел полюбоваться. Водитель второй машины — немолодой усатый мужик — остался в одиночестве и сидел, качая головой: видимо, осуждал.

Нет, я не пионер-герой и не моралист. Но таких вещей почему-то не переношу. Возможно, во мне продолжает жить страх, испытанный когда-то в юношестве, страх перед возможным изнасилованием на моих глазах гипотетической подруги.

Так вот, каким-то образом я умудрился прыгнуть из окна второго этажа и ничего себе не повредить, хотя там было достаточно высоко, а я даже не посчитал нужным посмотреть, куда буду приземляться.

Автоматически сгруппировавшись, я упал на четыре точки, покрыл расстояние, отделявшее место падения от автомобиля, и автоматически же продолжал работать дальше.

Распахнув дверцу с той стороны, где располагался «держатель» — благо она оказалась незапертой, — я ухватил его под мышки и одним рывком выдернул наружу, долбанул коленом в затылок и тут же заблокировал переднюю левую дверь бездыханным телом.

Оставив «держателя» сползать инертной массой, я из очень неудобного положения сильно ударил ногой внутрь салона, целясь в голову насильника. Хорошо, что не попал, а то, наверно, убил бы. Нога пошла вскользь и встретилась с ключицей, которая треснула с противным хрустом. Насколько мне помнится, насильник здорово заорал тогда и мигом отпустил свою жертву.

В этот момент сидевшие впереди вывалились из машины и подтянулись к рубежу перехода в атаку. Совершенно напрасно. Это потом они сами признали. Деньги им платили не за это, я сам я их тогда вряд ли бы стал трогать.

Но они уже миновали рубеж безопасного удаления, а я находился в состоянии боевого транса. Один встал в стойку — правильно встал, я это оценил и ринулся в его сторону, подставляя голову, а когда он уже почти завершил мощный сдвиг правой, целясь в висок, я чуть поднырнул под его головой к краю крыши авто. И одновременно, шагнув вперед, вмял левую ногу в бок второго, который в нарушение техники парного боя находился за спиной у партнера.

Вот, пожалуй, и все. Девчонка убежала, обливаясь слезами и подтягивала на ходу гамаши. Вся операция длилась едва ли минуту. Потом я увидел Дона. В оконном проеме. Ко мне подошел какой-то служащий ресторана (ясно, что по просьбе Дона), и, сопровождаемый им, я поднялся наверх: одного бы меня вряд ли впустили, да еще в таком виде.

Тогда Дон ничего мне не сказал, только похлопал по плечу, вроде как одобряя, и заставил засадить полстакана водки. А минут через десять, когда я успокоился и поплыл, он произнес речь примерно следующего содержания:

— Ты напрасно это сделал. Если взрослая и самостоятельная баба возле кабака подсаживается в машину к незнакомым мужикам, видимо, она знает, что делает. Ты об этом не подумал? Ее все равно трахнут. Ты же не станешь караулить всех легкомысленных особ, которые ищут приключений. Если же она попала в такую ситуацию по наивности, то ты вообще оказал ей медвежью услугу. Теперь она будет думать, что на свете есть справедливость, а всякое зло наказуемо. Но это не так. Ты ее обманул. В следующий раз эту птичку трахнут в худшей обстановке и с худшими последствиями.

Так примерно расценил Дон мой благородный поступок. Вот после этого и кидайся на защиту чести и достоинства… Но это еще не все, что сказал мне тогда мой патрон. Я был осужден еще как минимум по двум статьям.

— Ты оставил меня одного, — обвинил Дон, — и махнул в окно, рискуя сломать себе шею. А если бы в этот момент в ресторане что-нибудь произошло? Я остался без защиты, тебя самого нет рядом, и мою охрану ты нейтрализовал. Очень удобный был для кого-то случай, чтобы со мной разделаться. А вдруг кто-нибудь именно на это и рассчитывал? Очень плохо.

Вот так. Получил я тогда, как видите, двойку или даже единицу за свое рыцарское поведение. Выходит, зря старался? И что еще обидно — опять, уже в который раз, облажался перед Доном. Как сопляк какой-нибудь. Он и отчитал меня, будто я проштрафившийся школьник. Ладно хоть в угол не поставил и не выпорол…

Помнится, я вспылил, обиделся и наговорил Дону кучу гадостей, налегая преимущественно на критику его образа жизни и главных принципов, жизненной позиции. А потом ушел из кабака, поймал мотор и отправился домой…

Правду говорят, что утро вечера мудренее. На следующий день с утра я подумал, что скорее всего Дон не так уж и не прав и зря я вчера взбрыкнул. Телохранителей прибил и, может, лишился хорошего места. Кто же такого мудака станет держать?

Я не захотел звонить и интересоваться своей дальнейшей судьбой: гордость не позволила. Сидел небритый, неумытый и думал — мрачные мысли одолевали.

Пятнадцать минут десятого зазвонил телефон. Я взял трубку с уверенностью, что сейчас мне сообщат об увольнении и, возможно, определяя срок, в который необходимо вернуть потраченные на меня средства.

Я услышал голос самого Дона. Без всяких предисловий шеф мрачно осведомился, что за черт не позволил мне вовремя прибыть на рабочее место. А когда я не нашел, что ответить, он сообщил, что за нарушение трудовой дисциплины оштрафует меня на двухнедельный заработок. Я тихо порадовался и быстренько пошлепал в офис.

Так и быть, расскажу вам еще один случай, раскрывающий характер Дона.

Филиал фирмы, который занимался розыском и приобретением территорий, не смог купить под хлебопекарню подходящий во всех отношениях участок в черте города только потому, что на нем стояла халупа, где одиноко доживала свой век бабка лет восьмидесяти, наотрез отказавшаяся переехать куда-нибудь.

Ей предложили сначала двух-, затем трехкомнатную квартиру в одном из приличных микрорайонов города, но она уперлась — и ни в какую. Дескать, в этом доме ее родители жили, мать с отцом, а до того — ее дед и так далее до Батыева нашествия. В общем, память предков.

Другие деловары в аналогичных случаях очень просто поступали. Сами понимаете, долго ли помочь одинокой старушке благополучно завернуть ласты.

А вот Дон велел оставить бабку в покое — мол, такое трепетное отношение к памяти предков заслуживает соответствующего уважения. Вот так вот. Хотя в иных случаях он мог для достижения успеха пожертвовать чем угодно. И жизнью человеческой тоже. Даже не только для дела.