Вновь - Никита Владимирович Чирков

— Твоя армия не смогла бы противостоять воле Опуса. И я не верю, что они были созданы для изучения Комы. Нарушение поставок сырья — это провокация. Отсутствие порядка приведет к потере власти, которую тебе вручил Опус. Я человек веры, но вера моя не слепа. Верить трудно, слишком большое искушение ошибиться. Я вижу, когда люди ошибаются, таково предназначение — понимать и прощать, но для этого надо видеть. И я вижу, что ты одинок. Напомнить тебе о твоей ошибке некому. Сбиться с пути легче всего одному. И я, как человек, который считает тебя другом, говорю тебе… ты сбился с пути.

— Удобная догадка.

— Если я спрошу, зачем ты вступишь с ней в переговоры, то ответ будет простым: чтобы узнать, как она смогла победить. Для тебя это предсказуемо, что не есть плохо. Но вот позволишь ли ты ей стать той, кем некогда был я? Если да, то это будет…

— Верующему человеку не нужно столько слов.

— Они не для меня.

Козырев подошел ближе к Наставнику, глаза их столкнулись в борьбе между любопытством и разочарованием.

— Твоя революция провалилась. Люди теперь следуют за ней. Твоей власти больше нет, даже если я тебя отпущу. Одиночкой ты не выживешь, потому что на тебя не будет времени. Тишь станет твоим домом, таково мое решение.

— Сейчас моя вера проходит испытание.

— В этом я сомневаюсь. Думаю, ты решился предать Монолит и воззвать к бунту именно сейчас лишь на основе преемственности. Твой арест за подобную диверсию был достаточно предсказуем для подготовки Любы к выходу в свет. Каким-то образом она побеждает армию, ты же становишься ценным источником информации, чем пользуешься и продолжаешь вести свою игру по захвату власти.

— «Удобная догадка».

— Много случайностей для одного дня. Стратегия куда больше подходит.

— Здесь я с тобой соглашусь.

— Кто еще?!

— Ты не мне эти вопросы должен задавать. Посмотри сам, я взаперти, моя попытка пробудить людей от оков провалилась.

— Люба заняла твое место.

— Я понятия не имею, кто она, откуда и что ей надо. Эта новая фигура столь же таинственна, сколь и опасна. Отсюда и вера моя подвержена испытанию, потому что я не могу верить ей. Смотрю ей в глаза, слышу ее голос… и не верю. Это чего-то да стоит.

— Я переведу тебя в Тишь.

— Хорошо.

Сквозь злобу Козырева пробилось удивление.

— Скольких ты убил, Игорь? Сколько отдали жизнь, чтобы ты услышал запрос на большее, чем роль колонии от лица Опуса? Они хотят независимости и безопасности от разрушительной науки, которую принесла с собой Техгруппа. Да, у них есть еда, дом, труд… но еще страх. Сколько трагедий было с момента прихода ученых с Опуса? Сколько еще должны люди терпеть? Этот «бунт» на самом деле был заявлением. Целое крыло больницы разрушено! Больница имени Перната — основателя Монолита — простояла невредимой все эти годы! Как далеко ты готов зайти в потакании экспериментам этих чужаков? Вопрос вчерашнего дня, потому что сегодня мы уже увидели на него ответ.

Козырев выслушал стойко, а потом спросил так, словно ничего этого и не было:

— Ты сможешь увести людей из-под ее влияния?

— Увести куда? Под твою армию? Брось, ты не этого желаешь, и не это произойдет.

— Я буду следить за тем, как ты пройдешь испытание своей веры в Тиши. Иначе правды ты не узнаешь никогда.

30

Солнце ушло в закат, темнота возвращала свои владения, сквозь которые и двигался джип под управлением Оскара. Бэккер сидел на пассажирском сиденье и боролся со сном, чему успешно способствовало неоднородное пустынное полотно. Внутри транспорта горел лишь легкий свет от панелей приборов и с потолка между водителем и пассажиром. С момента отъезда прошло почти полтора часа, впереди еще минут двадцать, и они будут у цели. Расстояние вполне могло быть преодолено быстрее, если бы не желание добраться целыми и здоровыми. Одна из причин, почему Оскар сел за управление, состояла в нужде поддерживать концентрацию, заодно и отвлечься от преследующих образов убитых им людей во время беспорядков. С той бойни все время находилось отвлечение: Настя, поезд, Петя и Бэккер, потом еще и эта Люба. Кое-что объединяет его с Бэккером сейчас — несбывшееся желание отдохнуть и недоверие. С последним Оскар уже хотел что-то сделать, но избавиться от этой отвлекающей тяжести помогла Настя, прислав личное сообщение о том, что Рода не знает про Осколок. Прочтя это, Оскар сразу же затормозил, чуть ли не впечатав Бэккера в приборную панель. Не успел тот и воскликнуть, как Оскар достал пистолет и приставил к голове Бэккера.

— Настя говорила с Родой. Ни о каком Осколке та не знает. У группы вообще нет ни слова в документах об этом. Ты нам солгал, опять, и мы едем туда просто так. Зачем?

Оскар был строг, скопившаяся злость открывала завидную бескомпромиссность воли исполнения любой задачи. Бэккер же осмотрелся вокруг, покачал головой и заговорил с разочарованием:

— Всему вас учить надо. Вариант один: он не сказал ей, дабы обезопасить от будущих претензий и вопросов, ибо они могли просто найти и, не зная ценности, сложить в общий ящик до момента распределения. Вариант два: она врет нам, потому что Настя не смогла держать рот на замке и рассказала про смерть ее отца, что моментально ставит между нами стену, ведь если я не ошибаюсь, то у нее с Настей своя непростая история!

— Зачем ей врать?

— Приедем и сами спросим! Твоя бывшая, быстро разговоришь. Я тебе не энциклопедия.

— Почему в документах пусто?

— Потому же, почему Петя вместо тюрьмы оказался на Авроре. Сам подумай, со всей той секретностью о его работе кто будет вообще документировать? Мы понятия не имеем, сколько еще тайн было у Андрея!

Бэккер аж выдохся и, махнув рукой, откинулся на спинку, забыв про пистолет, просто закинул голову назад и потер лицо. Оскар убрал пистолет, подумал, сложил все за и против и пришел к простому выводу: надо в любом случае проверить. Да и с Родой он не виделся давненько, если и должен ей помочь кто-то, то чуть ли не последний друг на планете. Разошлись они обоюдно, отчасти он и вовсе считает себя виновником ссоры с отцом.

Движение возобновилось, Бэккер все смотрел в потолок.

— Давай, у тебя точно еще есть тупые вопросы.

— Как ты узнал про Осколок? — Борясь с раздражением, Оскар цеплялся к фактам.

— Я уже говорил: Опус везде глаза имеет.

— Нет, я спрашиваю про тебя.