Орёлъ i соколъ - Лебедев Andrew

– Надо вжарить по Мадриду что ли? – сказал в задумчивости генерал Долгов.

– Правильно, – согласился Данилов, – передайте командиру К-653. чтобы ударил по Мадриду.

Глава 2.

1.

Кормили на строительстве минарета очень плохо. Баринов совсем уж отощал.

Земляные работы на стройплощадке сменились сперва на бетонные, потом на плотнические, арматурные, сварные, снова бетонные и наконец – на каменщицкие.

Теперь Баринов освоил профессию каменщика третьего разряда и работал подручным у своего бригадира – молдаванина Василия Кодряну. Когда припекало солнышко и на Невский выкатывало большое количество рикш со знатными баями и паланкинов с женами знатных баев, молдаване посылали Баринова просить милостыню. Посылали его как самого бесполезного в строительном процессе – все равно от него проку мало – кирпич класть красиво не научился, раствор подавать – сноровки большой не имеет – так… Держали его из жалости. Выгнать – пропадет ведь. Кому нужен бывший литературный критик?

А вот разжалобить какую-нибудь дамочку в паланкине, или толстого бая, едущего на рикше на базар на Сенную или в Интернет-чайхану на беседу с уважаемыми друзьями – на это Баринов как раз годился.

Для потехи его выряжали в жилет и галстук на голое тело, на голову ему надевали шляпу – а ля артист Боярский в лучшие его дни, и отправляли на угол Невского и Канала Грибоедова. Молдаване ему еще и дощечку дали, чтобы он обращение написал жалостливое.

"Подайте бывшему питерскому литератору на пропитание" Дамочки в паланкинах порою останавливали своих носильщиков и давали – иногда двадцать, иногда пятьдесят, а иногда и все сто афгани.

А толстые баи – те редко давали.

Хотя один раз привязался к нему один такой.

Он сам был из Бухары и сказал, что некогда учился на Полтавщине в педагогическом и там в своем этом Полтавском педагогическом читал и Гоголя с Пушкиным, и Достоевского с Толстым.

– Слушай, хорошие писатели эти твои Гоголь с Достоевским, – сказал жалостливый бай, кидая Баринову половину большой пресной лепешки, – я читал у этот Достоевский повесть "Крокодил", там крокодил немца скушал, очень хорошая повесть, мне понравилась.

– Да, это как раз здесь на Невском проспекте происходило, – согласился Баринов, – крокодила того в Пассаже показывали, тот немец туда из любопытства зашел, его там и проглотили.

– Да, не любил этот твой Достоевский немцев, не любил, – сказал бай, сочувственно глядя, как оголодалый Баринов, жадно хватает зубами пресную лепешку.

Бай дал Баринову двадцать афгани и пол-пачки сигарет.

Василий Кодряну потом долго ругал Баринова.

– Ты пол-дня проходил где-то и не работал, мы за тебя кирпичи таскали, раствор таскали, а ты денег нам только на одну бутылку дешевого молдавского вина принес.

Завтра не отпустим тебя, будешь наказан.

Но на следующий день на их стройплощадке состоялось побивание камнями.

В Питере то ведь больше нигде камней так просто не найдешь, кроме как на стройке!

И вот уже в который раз приводили сюда в четверг неверных жен и их отцы и старшие братья, дабы первыми смыть с себя позор – первыми бросали в своих дочерей и сестер – битые кирпичи.

На этот раз в четверг к ним на стройплощадку притащили совсем молоденькую испуганную женщину, почти девочку.

И лицо этой женщины вдруг показалось Баринову знакомым.

Толпа ревела, шумела, галдела… Толпа волновалась, заводилась, индуцировалась в своем неистовстве…

Так бы Баринов, который вообще не переносил скученности и панически боялся давки, так бы ему и не увидать никогда глаз этой несчастной, но как раз в этот день он был наказан своим бригадиром и стоял на лесах строящегося минарета и веревкой в ведре поднимал снизу цементный раствор, когда на площадку притащили эту женщину.

Дальнозоркий по своему возрасту Баринов хорошо видел вдаль.

И с расстояния в сорок или тридцать метров, он хорошо разглядел лица родственников этой несчастной. Разглядел и узнал, вздрогнув.

– Да это же наш редактор отдела прозы Николай Владимирович Соколовский! – испуганно прошептал Баринов, сам себе закрывая ладошкой рот, непроизвольно открывшийся в изумлении.

Его дочка, которую, как припомнилось Баринову – звали Светой, – уже лежала растерзанная на груде битого кирпича, и все родственники и соседи ее бросали в нее в бедную, бросали…

А Николай Владимирович, тот самый Николай Владимирович, который некогда души не чаял в своей Светочке, вдруг поднял с земли большой тяжелый кирпич – небитый, а целиковый, и подойдя к дочери, вдруг с силой бросил этот снаряд прямо ей в голову.

Баринов зажмурил глаза.

Толпа внизу восторженно ликовала.

А ведь он так любил свою дочку!

Баринов помнил, как восемнадцать лет назад, когда они только закончили Восточный факультет, счастливый Коля Соколовский проставлялся им – бедным филологам-востоковедам – проставлялся за доченьку, только что родившуюся в роддоме при больнице Рауфуса.

А вот теперь.

Баринов зачем-то, сам того не зная зачем, слез с лесов, протискался сквозь толпу.

– Коля! Коля! – крикнул Баринов Соколовскому, но тот даже и ухом не повел, ни одним мускулом на лице не дрогнул.

– Его не Коля зовут, – дернув Баринова за рукав, сказал один из родственников, – ты его так больше не зови, он теперь уже три месяца как Магомед…

– А и хрен то со всеми вами, – махнул рукой Баринов, – пошли вы все к черту!

2.

Ходжахмет велел вызвать к себе этого новоявленного пророка – Шекспира.

Саша волновался.

Старцев много рассказывал ему о Ходжахмете.

Как же!

Саша ведь даже с родной сестрой Ходжахмета – с Ларисой – женой генерала Старцева был очень хорошо знаком.

На этом-то и попробовали Старцев с Сашей построить его новую легенду.

Пускай, очень зыбкую, пускай очень рискованную, но по мнению Саши очень и очень действенную.

Саша сам предложил идти наиболее рискованным способом и даже настолько рискованным, что Старцев – сам автор и проводник нескольких головокружительных операций что были не на грани, а за гранью риска, когда процент успеха едва превышал цифру десять, когда нормальные аналитики из Центра разработок – эти монстры ума и кладези оперативной мудрости не давали никакого позитивного шанса на удачу, Старцев сам лез в пекло и выходил живым. Но то было – сам. А здесь посылать на безнадежное дело товарища. Это совсем иной коленкор.

Однако, Саша настоял на том, что по одной из резервных легенд он сыграет на родственных чувствах Ходжахмета.

Беседа длилась уже больше часа.

И было выпито не менее десяти пиал зеленого чая.

– Так значит, ты, Узбек, ты служил у генерала Старцева шофером? – оглаживая бороду спросил Ходжахмет.

– Да, господин, в армии я был шофером, остался на сверхсрочную, окончил школу прапорщиков, попал в Москву – возил генерала из Министерства, а потом меня перевели в гараж ГРУ, где приглянулся я что ли Алексею Петровичу, после того, как предшественник мой разбил "волжанку", где жена Алексея Петровича – Лариса ехала.

Этот случай можно было проверить, семь лет назад Лариса Старцева и вправду попала в аварию на Рублевском шоссе, когда "волгу" с черными военными номерами подрезал какой-то лихой бизнесмен на "гелентвагене". И после этого инцидента, когда Лариса получила сотрясение мозга, генерал взял себе другого шофера, кстати, нерусского, из азиатов, потому как русские очень любят лихачить, а азиаты – они люди степенные и неторопливые.

– Значит, ты, Узбек, ты служил у Алексея Петровича Старцева шофером… – не то с вопросительной, не то с утвердительной интонацией при этом глядя куда-то в пол и перебирая свои вечные четки, повторил Ходжахмет.

– Да, господин, я служил у Алексея Петровича, то есть у генерала, служил я, – закивал Саша.

– А скажи, Узбек, – не глядя на Сашу, продолжил Ходжахмет, – скажи, разговаривал ли ты с госпожой, когда возил ее?

– С Ларисой Александровной? – переспросил Саша.

– Да, с Ларисой Александровной.

– Случалось мы и разговаривали, – как можно естественнее ответил Саша, – бывало генерал меня на целый день жене отдавал – съездить туда-сюда, а на Рублевском шоссе пробки огромные, бывало в этих пробках настоишься по часу, а то и по два, вот и разговаривали мы с ней бывало.

– И о чем же вы разговаривали? – тихо спросил Ходжахмет.

– О разном, – пожал плечами Саша, – о разном разговаривали.

– Ну, а о себе, что жена генерала рассказывала? – настойчиво выпытывал Ходжахмет.

– Рассказывала, что сама она из Ульяновска, что с мужем познакомилась после того, как брат ее с афганской войны не вернулся, что фронтовой дружок брата приехал к ним с матерью в Ульяновск проведать их, да и влюбился и женился на сестре дружка своего боевого…

Ходжахмет напряженно улыбался в бороду и его темно-коричневые сильные пальцы нервно перебирали четки.