Час мёртвых глаз - Гарри Тюрк

- Вам придется еще минутку потерпеть..., - внезапно попросил она его. Когда она вернулась, на ней вместо юбки и полотняной блузки было пестрое платье. Она надела светлые, ажурные туфли и тщательно зачесала назад волосы. Она выглядела как девушка, которая нарядилась на воскресенье.

- О..., сказал Биндиг пораженно, - вы...

Она подошла к нему. Снова как девушка, убрав руки за спину. Она покрутилась перед ним и спросила, наклонив голову вбок: - Мое лучшее платье. Оно вам нравится?

Он был очень неуверен, когда сказал: - Прекрасное... Вы должны были бы носить его каждый день...

Женщина поразила его. Он не хотел показывать это, но она достаточно хорошо это знала. Она была так же неуверенна, как и он, и скрывала свою неуверенность за многими пустыми словами, за звучным смехом и блеском своих глаз. Она скрывала за этим то чувство, которого она сама еще точно не знала. Ей это удавалось настолько хорошо, что он сказал, наконец: - Вы мастерица перевоплощения! Я не предполагал, что вы вообще можете смеяться.

Тут она опустила руки и сказала тихо, так же как она обычно говорила всегда: - Как долго у меня не было гостя, ради которого стоило бы надевать хорошее платье...

Он кивнул. Эта деревня была мертвой деревней. Жизнь в ее стенах не была настоящей жизнью. Однажды в Хазельгартене не осталось бы больше ничего, кроме закопченных остатков стен и воронок от снарядов. Он не сомневался в этом, и ему пришлось выдавить из себя слова: - Когда война закончится, у вас часто будут гости. Я надеюсь, что я тогда тоже однажды смогу приехать...

На стене над кухонным шкафом висели старые, невзрачные часы с кукушкой. Их стрелки остановились на восьмом часе. Крышка корпуса раскрылась, и кукушка восемь раз высунула свою голову наружу; при этом был слышен каркающий шум, едва ли похожий на кукование.

Они оба посмотрели на часы, и тогда Анна внезапно произнесла: - Кукушка прокуковала. Время для еды! Как долго вы можете оставаться?"

- Я... Он замолчал и быстро подумал, перед тем как продолжить. Перед собой он увидел ухмыляющееся лицо Тимма.

- У нас это не так точно, - ответил он, - у меня еще есть время. Мы…

- Тогда будем есть, - попросила Анна. Она принесла блюда на стол и села напротив него. Она приготовила копченое мясо с травами. Когда они поели, женщина принесла консервированные вишни. Она посыпала на них сахар и сказала: - Не нужно было, на самом деле, чтобы вы приносили сахар. Надо надеяться, у вас не будет из-за этого проблем.

- Какие могут быть из-за этого проблемы? Он засмеялся. Она сказала: - В любом случае я благодарю вас. И у меня тоже есть для нас сюрприз…

Он сразу почувствовал себя так, как будто был знаком с этой женщиной уже много месяцев. Как будто они были хорошими друзьями. Сначала это смущало Биндига, но он быстро поборол это свое замешательство.

Сюрпризом была бутылка вина. Это было крепкое сладкое фруктовое вино, и она рассказала ему, что раньше в деревне жил один крестьянин, который сам его делал. Когда Биндиг выпил один стакан, он понял, что это вино было опаснее, чем джин, который они иногда получали. Он сказал ей об этом, но она только смеялась. Она наполнила стаканы снова и выпила за его здоровье. Он замечал, как ее движения становились легче и решительнее. Она слушала его, когда он рассказывал о джине и о том, как они грузили его в Голландии на грузовики роты. Он рассказывал о доме и о роте. О Цадо, а также об истории с портретом Гинденбурга.

- Он не даст Вам отпуска к рождеству. И ваша девушка будет ждать зря, - сказала Анна. Она подняла стакан и выпила. Она прекратила, когда он сказал: - Я и без того не должен был требовать отпуска к Рождеству. И девушки у меня тоже нет. Так что, никто меня не будет ждать.

- Нет девушки, - произнесла женщина задумчиво, - почему?

- Это длинная история. И не очень хорошая.

- У вас красивые руки. Совсем не как у солдата... Она не уклонялась от его взгляда. Она смотрела на него. Но в ее взгляде не было никакого вызова. Он был задумчив. Немного печален, как думал Биндиг.

- Ваш муж на войне? - спросил он. Довольно долго было тихо. Потом женщина покачала головой.

- У меня больше нет мужа. Он мертв. Погиб, два года назад.

- О, простите меня, пожалуйста...

- Ничего не нужно прощать, - сказала она, - я одна из тех женщин, которые рады тому, что их муж больше не живет.

- Я не понимаю. Почему?

- Это тоже длинная история. И тоже не очень хорошая. Вам нравится вино?

- Прекрасное.

- Тогда давайте выпьем еще раз.

Вино было не таким, как джин. Оно не делало голову тяжелой. Оно опьяняло приятным образом. Оно помогало мыслям течь легче и делало губы более разговорчивыми. Оно позволяло звучать смеху, и оно уносило в забвение все то, что было вокруг этого хутора, вокруг дома, вокруг комнаты, в которой они сидели.

- Завтра я уйду из Хазельгартена, - сказал, наконец, Биндиг. Женщина немного приоткрыла рот. Ее вопрос звучал тоскливо. - Почему? Куда?

- Я солдат, - сказал Биндиг, - завтра я отправляюсь на боевое использование. Женщина смотрела на ее руки. Он слышал, как она тихо спросила: - Как долго это будет? Долго?

Он слегка пожал плечами. Вино сверкало в стаканах. - Я не знаю, вероятно, только несколько дней. Если я через несколько дней не вернусь назад, я больше не приду.

- Это должно означать...

- Да, - сказал он. – Именно это.

- Вы снова должны идти в тыл к русским?

Он кивнул. Почему он не должен был говорить это ей? Она была достаточно долго в деревне и знала, что рота состояла из парашютистов. Об остальном она могла догадаться сама. И, кроме того, Цадо уже тогда, когда они были у нее, рассказал ей, какого рода солдатами они были.

- Это жестоко..., - услышал он ее голос. – Люди сидят напротив другу друга и не знают, увидятся ли они еще раз. Как будто люди забыли, насколько ценна жизнь... Он поспешно отхлебнул вина. Женщина тоже подняла свой стакан, но на этот раз пила только мало.

- Это все ничем не поможет! - попытался он приободрить ее. – В конце концов, нет никого другого, кто сделал бы это за нас. Мы здесь для этого только одни …

Кукушка снова каркала. Он возвестила о десятом часе. Они ели и пили. Иногда они говорили о какой-то чепухе. Потом опять они только спокойно сидели, и один смотрел на другого, стыдливо отворачивая взгляд, если тот встречался со взглядом другого.

Когда женщина однажды поднялась и отодвинула занавеску, она тихо произнесла: - Идет снег. Это зима.

Биндиг подошел к ней. Он немного согнулся, чтобы выглянуть наружу под ее поднятой рукой, придерживавшей штору. При этом он коснулся ее. Он только бросил быстрый взгляд на снежинки, кружившиеся в луче света, который падал из окна. Он надеялся, что первый снег заставит себя еще немного ждать. Одно мгновение он размышлял, что при предстоящем десантировании им нужно было бы надеть белые маскхалаты. В них было бы холодно. И бывали дела, когда приходилось снимать согревающие перчатки.

В то время как он все еще с удивлением чувствовал, что женщина не уклонялась от его прикосновения, он услышал, как она сказала: - Ты вернешься? Она произнесла это очень тихо, и он сначала не понял ее слов. Он размышлял о "ты", с которым она обратилась к нему. Но тогда он понял, что здесь в этот момент она не могла бы сказать ничего другого. Женщина, думал он, и несколько секунды он растерянно думал, что он теперь должен сделать. Он слышал ее дыхание. Он чувствовал его в затылке. Его плечо все еще касалось легко ее руки, державшей штору. Снежинки перед окном танцевали запутанный хоровод в слабом луче света. Это зима, думал Биндиг. Потом он внезапно обернулся и посмотрел на нее.

- Я спросила тебя кое-что, - сказала она. Ее глаза были большими и темными. Она смотрела на его рот, не в его глаза.

Он сделал маленькое движение в ее сторону, но она не уклонилась от него.

- Да, - медленно сказал он, - ты спросила меня о том, вернусь ли я. Я этого не знаю.

Женщина опустила руки. Он смотрел мимо нее, на стол, где стояли стаканы. Потом он медленно положил ей руки на плечи и привлек ее к себе.

- Как я могу знать, вернусь ли я? - спросил он. Глаза женщины были совсем близко. Но это было так, как будто они вовсе не были так близко перед ним, как будто бы не дышал там этот полуоткрытый рот с полными губами. Так, как будто все было бесконечно сильно удалено и недостижимо.

- Хорошо..., - сказала она, наконец. - Но я все же должна сказать тебе, что я хочу вновь увидеть тебя...

- Вновь увидеть? - повторил он.

- Да. Она сразу стала совсем близкой к нему. Она прижалась к нему, и он почувствовал ее тепло. В ее дыхании еще ощущалось вино, которое она выпила. Она произнесла: - Да. Если ты завтра утром уйдешь от меня, то я хочу знать, что ты вернешься.

Он хотел прижать ее к себе с диким, бурным движением. Но это было ничем иным, как мягким, долгим. Тогда она откинула ему волосы назад. Он еще чувствовал вкус ее губ, когда сказал: - Теперь я могу очень отчетливо вспомнить о том, как я тебя увидел впервые...