Вамфири - Брайан Ламли

Впервые в жизни Хелен стало страшно, и она почувствовала, что в нем действительно есть нечто странное.

— Да... — прошептала она. — Это происходит каждый месяц...

Глаза его открылись чуть шире, и ей показалось, что зрачки их сверкают алым светом. Но это, конечно же, было игрой света.

— А... кровотечение, — казалось, до него только сейчас дошел смысл ее слов. — Да-да...

Он пошатнулся, повернулся к ней спиной и неуверенной походкой бросился прочь, быстро спустился по лестнице и пропал.

Хелен услышала лишь радостный визг щенка, который не смог подняться по лестнице и вынужден был ждать внизу. Потом, по мере того как удалялся от сеновала Юлиан, постепенно стих и лай сопровождавшего его щенка. Только тогда Хелен смогла наконец вздохнуть спокойно.

— Юлиан! — крикнула она ему вслед. — Ты забыл свои очки и шляпу!

Но если даже он и слышал ее, то не счел нужным ответить.

Весь остаток дня она пыталась найти его, но безрезультатно. И в конце концов она отказалась от своего намерения. У нее тоже была гордость. Раз Юлиан не искал встречи с ней, то и она сделала вид, что ей нет до него никакого дела. Так продолжалось до конца их пребывания в поместье, и, возможно, это было даже к лучшему. Ведь тогда, два года назад, она действительно была невинной девушкой и не имела представления о том, как следует вести себя в подобных ситуациях.

И все-таки при одном воспоминании о нем она вновь ощущала жар его горячей руки, лежавшей на ее животе. Вот и теперь, снова направляясь в Девон, наблюдая за проносящимся за окнами машины пейзажем, она поймала себя на том, что ей по-прежнему интересно, лежит ли на сеновале солома...

Джордж тоже втайне думал о Юлиане. Анна могла говорить все что угодно, но не в ее силах что-либо изменить. Этот парень и в самом деле был очень странным, причем во многих отношениях. И дело было не только в его медлительности, расслабленности, хотя, конечно, и они раздражали, так же, как и его скрытность, манера действовать украдкой. Он, безусловно, был болен. Не психически и даже, наверное, не физически, но болен в целом. Иногда, если понаблюдать за ним, когда сам он об этом не подозревал, он производил впечатление таракана, застигнутого врасплох внезапно включившимся ярким светом, или медузы, распростертой на берегу после прилива. Можно даже сказать, что в нем чувствовалось нечто безумное. Но если болезнь его не была ни психической, ни физической и в то же время охватывала обе эти сферы, в чем же она все-таки заключалась?

Это трудно объяснить. Может быть, здесь были затронуты и разум, и тело, и душа? Джордж, правда, не относился к числу людей, веривших в существование души. Не то чтобы он был неверующим, но все же предпочел бы получить доказательства. Возможно, перед смертью он и обратится к молитве, но только в этом случае, а пока...

Что касается учебы Юлиана в школе, то здесь Анна говорила правду, во всяком случае то, что было действительно известно. Он с необыкновенной легкостью досрочно сдал все экзамены, но не это стало причиной его преждевременного ухода из школы. Один из конструкторов Джорджа, Ян Джонс, работал в Лондоне, и его сын учился в той же школе, что и Юлиан. Он рассказывал о нем совершенно дикие истории, хотя Анна, конечно, не слышала, да и не могла их слышать. Юлиан «соблазнил» одного из учителей, полуопустившегося гея, которого ему удалось каким-то образом разжечь. До крайности возбужденный, он, вероятно, обезумел, потому что старался уложить любое существо мужского пола, встречавшееся на его пути. Во всем случившемся он обвинил Юлиана.

Но это еще не все.

На занятиях по искусству Юлиан рисовал такие картины, что учительница, очень кроткая леди, дошла до того, что напала на него, а потом ворвалась в его спальню и сожгла все его картины. Во время одного из выездов на природу (Джордж не знал, что они все еще практикуются в школе) Юлиан был замечен в том, что предпочитает развлекаться весьма своеобразно: его обнаружили бродящим в одиночестве с трупом бродячего котенка в руках. Руки и лицо его мерзко пахли какой-то дрянью и внутренностями убитого котенка. Юлиан уверял, что убил котенка какой-то неизвестный ему человек, но ведь они находились в тот момент в совершенно безлюдном месте, где на мили кругом не было никого.

Мало того, он, похоже, бродил во сне и до смерти пугал младших мальчиков. В конце концов школа вынуждена была нанять ночных сторожей для спальных корпусов. Директор школы долго разговаривал с Джорджиной, и после этой беседы она дала согласие на уход Юлиана из школы. Таким образом, его исключили из школы ради сохранения ее доброго имени.

Было еще множество других случаев, менее значительных, но суть их оставалась той же.

Все эти истории явились одной из причин нелюбви Джорджа к Юлиану. Но была еще одна, очень важная причина — нечто такое, что существовало почти с момента рождения Юлиана. Несмотря на то, что с тех пор прошло много лет, это происшествие глубоко запало Джорджу в душу.

Он, как сейчас, видел перед собой умирающего старика, прижимающего к груди скомканные простыни, и слышал его последние слова: «Крестить его? Нет, вы не должны это делать! Сначала изгоните из него злых духов!»

В случае необходимости Анна могла быть достаточно жесткой, но по натуре своей она была в высшей степени добрым человеком. Даже если у нее и были основания, она никогда не позволяла себе говорить то, что могло причинить вред кому бы то ни было. Вот и сейчас, ей пришлось признаться самой себе — но только самой себе! — что ее неотступно преследуют мысли о Юлиане.

Откинувшись на сиденье, она вытянула ноги и подставила лицо свежему ветерку, залетавшему через полуоткрытое окно машины. И вновь вернулась к мыслям о нем, признаться, весьма странным — о большой зеленой лягушке, о боли, которую она время от времени чувствует в левом соске.

На воспоминаниях о лягушке сосредоточиться было трудно, да, честно говоря, ей и не хотелось думать об этом. Сама Анна не способна была и муху обидеть. Конечно, пятилетний ребенок не знает, что творит. Но так ли это? Все дело в том, что, насколько ей известно, Юлиан всегда ясно отдавал себе отчет в своих действиях. Даже когда был совсем еще младенцем.

Она называла его «забавным малышом», но, надо признать, Джордж был прав. Юлиан был не просто забавным, здесь было нечто иное. Во-первых, он никогда не плакал. Нет, не совсем так. Когда он был совсем маленьким, он плакал, если хотел есть. И плакал, если оказывался на солнце. По-видимому, он с младенчества страдал фотофобией. Ах да, он плакал еще однажды — во время обряда крещения. Хотя в тот раз это было похоже скорее на вопль ярости, чем на плач младенца. Насколько Анна знала, его так и не окрестили как положено.