Сокол и Ласточка - Борис Акунин

Зато один из старых матросов, столпов корабельного общественного мнения, прошамкал беззубым ртом:

— Эпин-то наш дело знает. Важно рану зашил. Колет иголкой, будто колючкой.

Другой подхватил:

— Верно! Колючка и есть. Доктор-Колючка!

Раздался дружный смех, и я понял, что имя корабельного врача стало его прозвищем. А еще я понял, что команда приняла новичка. Теперь можно было немного расслабиться – дела складывались лучше, чем я ожидал.

Я уже упоминал о том, что покачивание волн и морской воздух являются для меня превосходным снотворным. Обычно большую часть плавания я провожу в полудреме, а то и в самом настоящем сонном забытье. Магический мир потусторонних видений то затягивает меня в свой омут, то выпускает обратно. Я предаюсь мимолетным грезам и неспешным размышлениям. Палящее солнце, пронзительный ветер, проливной дождь – всё мне нипочем. Могу спать хоть по двадцать часов в сутки, делая перерывы, только чтоб немного размять крылья или подкрепиться.

В каюте было душно, тесно, неуютно. Я облюбовал себе отличное местечко под кормовым фонарем, откуда удобно наблюдать за палубой и любоваться пенной дорожкой за кормой.

Однако моему мирному уединению сильно мешала корабельная дворняжка, облаявшая меня при первом визите на “Ласточку”. Это сварливое и невоспитанное создание, кажется, ревновало меня к матросам. Дело в том, что после истории с оторванным пальцем частица почтения, которым команда прониклась к доктору, распространилась и на мою персону. Никто мне не докучал, не приставал с идиотскими дразнилками типа “попка-дурак”, а некоторые моряки при вечерней раздаче чарки даже угощали меня ромом, обнаружив мою симпатию к этому славному напитку.

Вот брехливая Селедка меня и невзлюбила.

Первый раз она едва не застала меня врасплох. Подпрыгнула, щелкнула зубами прямо у меня перед клювом, так что от неожиданности я свалился за борт и, не будь у меня крыльев, наверняка утонул бы, на что мерзавка несомненно рассчитывала.

Я, конечно, вернулся и с размаху клюнул ее по уродливому приплюснутому темени, но после этого конфликта пришлось переменить место дислокации. Отныне я сидел на салинге бизани, где гнусная тварь не могла причинить мне вреда и только тревожила мой сон назойливым лаем.

Забегая вперед, скажу, что милосердное Провидение со временем избавило меня от этого врага. Во время бури у португальских берегов Селедка пала жертвой своей собачей кармы – волна смыла дворняжку за борт, туда ей и дорога. Ничто больше не нарушало мои дремотный покой. Дни слились в единый умиротворяющий поток.

Раз или два в день я наведывался к моей питомице, чтобы проверить, как у нее дела. Всё шло неплохо, “лекарь” отлично справлялся со своими обязанностями, в чем я мог убедиться, заглядывая в дневник, который исправно вела Летиция.

Перевернув клювом очередную страницу и убедившись, что не пропустил ничего важного, я возвращался к месту своей спячки и с наслаждением смыкал веки.

Правы японцы, когда говорят: “Сон – лучшая часть жизни”.

Из-за этой сонной размягченности я утратил бдительность. И в результате произошло то, что произошло.

Глава десятая ДНЕВНИК ЛЮСЬЕНА ЭПИНА

Почти все сведения, изложенные в этой главе, почерпнуты мною из тетради, в которой Летиция вела дневник плавания на “Ласточке”, записывая сведения о маршруте, новообретенном врачебном опыте, а также самые яркие события. Сих последних в начале пути было много, но постепенно, как это всегда бывает в море, свежесть восприятия приелась, вытесненная рутиной и монотонностью. На третий день, обогнув мыс Дю-Раз, западную оконечность Бретани, фрегат вышел на простор Бискайского залива, берег скрылся из виду, а вместе с ним и само течение времени словно подернулось зыбкой дымкой. Если б не чередование света и тьмы да звон склянок, можно было бы подумать, что время вообще остановилось.

Как говорят моряки, в плавании счет дней идет от порта до порта и от шторма до шторма, но бури нас не беспокоили, а от мыса Дю-Раз до Лиссабона, где “Ласточке” предстояло освежить запас воды и припасов, идти предстояло дней десять, а то и пятнадцать, если ветер поменяет направление или ослабнет.

Начало дневника я опускаю, оно слишком похоже на словарь морских и медицинских терминов, а никаких существенных событий не описано. Пожалуй, перейду сразу к 6 марта, когда у Летиции состоялось важное объяснение с капитаном.

Прибавлю лишь, что велся дневник по-швабски, ибо никто на корабле не знал этого южногерманского наречия, а значит, можно было не опасаться нескромных глаз.

6 марта, понедельник.

Девятый день плавания.

Ветер WSW, порывистый. Пеленг мыса Финис-терре в полдень. За сутки пройдено 94 мили.

Сегодня мы перешли от теории к практике. Добрейший отец Астольф хвалит меня за смышленость и цепкость памяти, уверяя, что обыкновенный лекарский ученик тратит на вводную часть медицинской науки не менее полугода.

Начали мы с самого легкого – лечения запоров. Научилась изготавливать слабительный отвар из Fructus Rhamni cathartici и Grana molucca, а также пользоваться малым клистиром. Возможность попрактиковаться в этом занятии мне предоставил герр Кабан, желудок которого из-за возраста стал плохо переваривать “соленую лошадь”, так что бедняк с самого отплытия еще ни разу не справил нужды.

Кстати уж об этой малоприятной материи.

Сколь много неудобств доставляет мне отсутствие латрины на корабле! Если б не деликатность моего славного соседа, удаляющегося из каюты всякий раз, когда природа требует от меня исполнения унизительного долга, просто не знаю, как бы я обходилась. Других уединенных мест здесь нет, да никто кроме меня в них и не нуждается.

Ночью, после третьей склянки.

Только сегодня – на девятый день! – мне наконец удалось по душам переговорить с Д. Должно быть, он сам понял, что ведет себя глупо. Нельзя же капитану вечно прятаться от члена экипажа! Д. через дневального вызвал меня на квартердек во время своей вахты, когда вся команда обедала и рядом не было никого кроме рулевого Акулы (это старый матрос, почти совсем глухой).

Д. сказал мне очень решительно: “Давайте наведем ясность в наших отношениях. Мне категорически не нравится, что вы на моем корабле, а я категорически не нравлюсь вам, но тут уж ничего не поделаешь. Предлагаю кое о чем условиться…”.

Здесь я его прервала, спросив: “С чего вы взяли, что вы мне не нравитесь? Ничего подобного!”.

Эта маленькая дань вежливости произвела на неотесанного Д. сильнейшее впечатление – моряки совсем не приучены к лукавости светского общения и склонны принимать пустую учтивость за чистую монету. Капитан просветлел и даже улыбнулся – по-моему, впервые за время нашего знакомства.

“В самом деле? Тем лучше. Поймите, – перешел он на доверительный тон, – я ужасно рискую. Если кто-то на борту, по вашей неосторожности или по случайности, узнает, нам обоим несдобровать. Вот мое первое условие: ежели такое произойдет, я от вас отопрусь и скажу, что сам был обманут. Вас высадят в первом же порту”.

“Неосторожности с моей стороны не будет, о случайностях я тоже позабочусь. Ну а если что, будь по-вашему. Однако, – подпустила я в голос суровости, – если вы, желая избавиться от докуки, сами меня втихомолку выдадите, пеняйте на себя”.

Он поморгал, даже не попытавшись протестовать. Очевидно, подобная мысль уже приходила ему в голову.

“Второе условие, – продолжил Д. после паузы. – Хоть вы и зафрахтовали мое судно, не суйте нос в мои дела и перестаньте допекать всех расспросами о курсе “Ласточки”, направлении ветров, преодоленном расстоянии и прочих материях, до которых лекарю нет никакого дела! Это выглядит подозрительно”.

Вероятно, он прав, подумала я. Моя любознательность может быть неправильно воспринята.

“Хорошо. Что еще?”.

Тут он немного смутился и забормотал довольно бессвязно: “Если у нас с вами мир и мы пришли к доброму согласию… А также поскольку вся команда, слава Богу, здорова и дел у доктора немного… Может быть, вы согласитесь… Вы ведь привыкли вращаться во всяких таких кругах… В общем, не могли бы вы немного поучить меня манерам, принятым в возвышенном обществе?”.

Я изумилась и чуть было не спросила: “Зачем это вам?”. Однако вовремя вспомнила, что капитан Дезэссар мечтает о дворянстве – об этом рассказывал арматор Лефевр. Та же болезнь, которой страдает мой сводный братец Мёнхле. Никогда не могла понять желания прицепить к своему имени частицу “фон” иди “де”, как будто таким смешным манером можно действительно сделаться благородней! Люди истинно благородные не нуждаются во внешних атрибутах достоинства – оно обретается в их душе и неотделимо от нее.