Оно - Стивен Кинг

Время шло… Эдди не мог сказать, сколько его утекло. Ричи и Паучиха смотрели друг на друга. Эдди чувствовал связь между ними, чувствовал ураган слов и эмоций, бушующий где-то вдалеке. Он не мог понять, что именно там происходит, но ощущал накал событий.

Билл лежал на полу, из носа и ушей шла кровь, пальцы подергивались, длинное лицо побледнело, глаза оставались закрытыми.

Паучиха уже кровоточила в четырех или пяти местах, тяжело раненая, но еще очень даже живая, а потому опасная, и Эдди подумал: «Почему мы просто стоим? Мы могли бы добить эту тварь, пока она не может оторвать глаз от Ричи! Почему никто не шевельнется, черт побери?»

Он ощутил дикую радость — и чувство это было более резким и… близким. «Они возвращаются! — хотел закричать он, — но рот слишком пересох, а горло слишком сжало. — Они возвращаются!»

Потом голова Ричи начала медленно поворачиваться из стороны в сторону. Тело под одеждой вдруг затряслось. Очки сползли на кончик носа, на мгновение зависли… упали и разбились о каменный пол.

Паучиха шевельнулась, ее лапы, покрытые жесткой шерстью, сухо застучали по полу. Эдди услышал крик жуткого торжества, а мгновением позже в его голову ворвался голос Ричи:

(помогите! я не могу удержаться! помогите! кто-нибудь, помогите нам!)

Тут Эдди побежал к Паучихе, здоровой рукой выхватывая из кармана ингалятор, его губы растянулись в гримасе, воздух со свистом и болью проходил по гортани, которая, судя по ощущениям, сузилась до игольного ушка. Внезапно перед ним возникло лицо матери, и она закричала: «Не подходи к этой твари, Эдди! Не приближайся к Оно! От таких тварей можно подхватить рак!»

— Заткнись, мама! — прокричал Эдди высоким, пронзительным голосом — никаким другим просто бы не смог. Голова Паучихи повернулась на этот звук. Глаза Оно на мгновение оторвались от глаз Ричи.

— На тебе! — провопил Эдди остатками голоса. — На, получи!

Он прыгнул на Оно, одновременно нажимая на клапан ингалятора, и на мгновение детская вера в лекарство вернулась к нему, вера, что лекарство может решить все проблемы, что оно улучшит тебе настроение, если тебя отколошматили большие парни, или помяли в давке у двери, когда все хотели поскорее покинуть школу, или когда ты сидел рядом со стоянкой у гаража братьев Трекеров и только смотрел, как играют другие, потому что мать не разрешала играть в бейсбол. Это было хорошее лекарство, сильное лекарство, и, прыгая в морду Паучихи, ощущая зловонное дыхание Оно, чувствуя, как его сокрушает направленная на них ярость Оно, желание уничтожить их всех, он пустил струю из ингалятора в рубиновый глаз.

Почувствовал-услышал крик Оно — уже не ярости, а только боли, вопль дикой боли. Увидел капельки, рассыпавшиеся по этой кроваво-красной выпуклости, увидел, как капельки становятся белыми, увидел, как они разъедают поверхность глаза (так разъела бы ее карболовая кислота), увидел, как гигантский глаз начинает опадать, будто взбитый кровавый яичный белок, и из него бежит отвратительный поток крови и гноя.

— Возвращайся, Билл! — крикнул Эдди напоследок, и ударил Оно, почувствовал жар Оно, почувствовал влажное тепло и понял, что его здоровая рука проскочила в пасть Паучихи.

Снова нажал на клапан ингалятора, теперь пустив струю в горло, в вонючий пищевод, и тут же пришла внезапная, ослепляющая боль, резкая, как падение тяжелого ножа: челюсти Оно сомкнулись и отхватили руку Эдди у плеча.

Эдди, с хлещущей из обрубка руки кровью, упал на пол, смутно осознавая, что Билл поднимается, а Ричи, качаясь из стороны в сторону и спотыкаясь, бредет к нему, как пьяница на исходе долгой ночи.

— …Эдс…

Издалека. Не важно. Он чувствовал, как все уходит из него вместе с потоком крови… ярость, боль, страх, сумбур и обида. Он полагал, что умирает, но ощущал… ах, Господи, ощущал такое просветление, такую чистоту… казался себе только что вымытым окном, которое пропускает весь восхитительно-пугающий свет внезапно наступившего дня; этот свет, о Боже, этот совершенно естественный свет, который каждую секунду, появляется на горизонте, если не в одном, то в другом месте.

— …эдс боже мой билл бен кто-нибудь он остался без руки его…

Он посмотрел вверх, на Беверли, и увидел, что она плачет, слезы текли по ее грязным щекам, когда она подсовывала под него руку; он обратил внимание, что она сняла блузку и теперь пыталась остановить поток крови, и что она кричала, зовя на помощь. Потом он посмотрел на Ричи и облизнул губы. Слабость, нарастала слабость. Он становился все чище и чище, опорожняясь, все инородное вытекало из него, вот он и становился чище, и свет мог проходить сквозь него, и, будь у него достаточно времени, он мог бы прочитать проповедь на сей счет, поделиться своим знанием. «Не плохо, — начал бы он. — Это совсем не плохо». Но сначала ему хотелось сказать другое.

— Ричи, — прошептал он.

— Что? — Ричи стоял на четвереньках, в отчаянии глядя на него.

— Не зови меня Эдс, — ответил Эдди и улыбнулся. Медленно поднял левую руку и коснулся щеки Ричи. — Ты знаешь, я… я… — Эдди закрыл глаза, думая, как закончить фразу, и, пока думал об этом, умер.

К семи утра скорость ветра в Дерри достигла тридцати семи миль в час, а при отдельных порывах увеличивалась до сорока пяти. Гарри Брукс, представитель Национальной метеорологической службы в международном аэропорту Бангора, позвонил в штаб-квартиру НМС в Огасте. Ветер дует с запада, сообщил он, образуя странный полукруг… раньше ему такого видеть не доводилось… выглядит, как ураган местного значения, практически полностью бушующий в административных границах Дерри. В 7:10 все основные радиостанции Бангора передали первое штормовое предупреждение. Взрыв трансформатора у гаража «Трекер бразерс» обесточил часть Дерри, которая, относительно Пустоши, находилась по другую сторону Канзас-стрит. В 7:17 уже в Олд-Кейп с оглушительным треском рухнул старый клен, раздавив магазинчик «Ночная сова» на углу Мерит-стрит и Кейп-авеню. Пожилого покупателя, Раймонда Фогарти, убило свалившимся на него холодильным шкафом с пивом. В октябре 1957 года Раймонд Фогарти, тогда священник Первой методистской церкви Дерри, отпевал Джорджа Денбро. Клен также оборвал достаточно проводов, чтобы оставить без электричества и Олд-Кейп, и более модный район Шербурн-Вудс, расположенный чуть дальше. Часы на церкви Благодати не отбивали ни шесть часов, ни семь. В 7:20, через три минуты после того, как рухнул клен, и через час пятнадцать минут после внезапного выплеска нечистот из унитазов Олд-Кейпа, часы на церкви Благодати пробили тринадцать раз. А через минуту голубовато-белая молния ударила в шпиль. Хитер Либби, жена священника, так уж вышло, в тот самый момент выглянула в окно на кухне и сказала, что «шпиль взорвался, будто его начинили динамитом». Выкрашенные белым доски, обломки балок, швейцарская часовая машинерия полетели вниз, остатки шпиля загорелись, но дождь, точнее, тропический ливень, быстро затушил огонь. Улицы, ведущие вниз по склонам холмов к центру города, превратились в бурлящие реки. Рев воды в подземной части Канала, под Главной улицей, заставлял людей тревожно переглядываться. В 7:25, когда оглушающий грохот падения шпиля Баптистской церкви Благодати еще отдавался по всему Дерри, уборщик, который приходил в «Источник Уоллиса» каждое утро, за исключением воскресенья, чтобы вымыть пол, увидел нечто, заставившее его с криком выбежать на улицу. Этот парень, ставший хроническим алкоголиком одиннадцатью годами раньше, когда окончил первый семестр в университете Мэна, получал за свою работу, если говорить о деньгах, сущие гроши. Настоящая зарплата по молчаливой договоренности состояла в его праве выпить хоть все пиво, которое оставалось с вечера в бочонках за стойкой. Ричи Тозиер мог вспомнить уборщика (а мог и не вспомнить); звали его Винсент Карузо Талиендо, но, когда он учился в пятом классе, его больше знали как Козявку Талиендо. И когда он мыл пол в то апокалиптическое утро, подходя все ближе и ближе к стойке бара, прямо у него на глазах все семь кранов, три — «Будвайзера», два — «Наррагансетта», один — «Шлица» (известного поддатым завсегдатаям «Уоллиса» как «Слитс») и один — «Миллер лайт», наклонились вперед, словно их потянули невидимые руки, а в следующее мгновение из них хлынули струи золотисто-белой пены. Вине рванул к стойке, не думая о призраках или фантомах. Его беспокоило другое: утренний заработок утекал псу под хвост. А потом резко остановился, глаза Винса округлились, крик ужаса огласил пустынную, пропахшую пивом пещеру «Источника Уоллиса». Пиво уступило место крови. Она пузырилась в хромированных раковинах, перехлестывала через край, стекала вниз по стойке бара. А из кранов лезли волосы и куски плоти. Козявка Талиендо наблюдал за этим действом как зачарованный, не мог даже набрать в грудь воздуха, чтобы снова закричать. Потом послышался глухой удар: взорвался один из бочонков, что стояли за стойкой. Дверцы всех шкафчиков в баре распахнулись. Повалил зеленоватый дым, как после какого-нибудь циркового фокуса. Козявка решил, что с него хватит. С криком выбежал на улицу, превратившуюся в неглубокий канал. Плюхнулся на задницу, вскочил, в ужасе обернулся. Одно из окон бара со звоном разлетелось вдребезги, словно разбитое пулями. Осколки засвистели вокруг головы Винса. Мгновением позже разлетелось второе окно. Вновь каким-то чудом его не задело… и он тут же понял, что пришла пора навестить сестру, которая жила в Истпорте. Тотчас отправился в путь, и путешествие Винса по Дерри и из него потянуло бы на отдельную сагу… но скажем лишь, что в конце концов из города он выбрался. Другим повезло меньше. Алозиус Нелл, которому не так давно исполнилось семьдесят семь, сидел вместе с женой в гостиной их дома на Стрефэм-стрит, наблюдая, как гроза бушует над Дерри. В 7:32 у него случился инфаркт. Неделей позже его жена рассказала брату, что Алозиус уронил кофейную чашку на ковер, выпрямился, глаза его широко раскрылись, и он закричал: «Постой, постой, моя милая девочка! И что это, по-твоему, ты делаешь? Отстань от этого мальчика, а не то я задеру твои нижние юбч…» — потом упал со стула и раздавил собой кофейную чашку. Морин Нелл, которая хорошо знала, как барахлило его сердце в последние три года, сразу поняла, что для него все кончено, и, расслабив мужу узел галстука, побежала к телефону, чтобы позвонить отцу Макдоуэллу. Но телефон не работал. Из трубки шел звук, напоминающий вой полицейской сирены. И хотя Морин чувствовала, что, возможно, совершает святотатство, за которое ей потом придется держать ответ перед святым Петром, она попыталась сама совершить над мужем последние обряды. Морин не сомневалась, как потом она сказала брату, что Бог ее поймет, даже если святой Петр — нет. Алозиус был хорошим человеком и хорошим мужем, а если и пил слишком много, так это давала о себе знать ирландская кровь. В 7:49 несколько взрывов потрясли Торговый центр Дерри, построенный на месте Металлургического завода Китчнера. Никто не погиб; центр открывался в 10:00, а бригада из пяти уборщиков обычно прибывала к 8:00 (и в такое утро, если б и прибыла, то наверняка не в полном составе). Детективы, которые потом проводили расследование, идею террористического акта отвергли. Они предположили — очень обтекаемо, — что причиной взрывов послужило проникновение воды в систему электроснабжения Торгового центра. Но какой бы ни была причина, о покупках в Торговом центре жители Дерри могли забыть надолго. Один взрыв полностью уничтожил ювелирный магазин Зейла. Кольца с бриллиантами, браслеты с золотыми пластинами, жемчужные ожерелья, обручальные кольца и электронные часы «Сейко» разлетелись в разные стороны градом сверкающих побрякушек. Музыкальный автомат пролетел весь восточный коридор и приземлился в фонтан у магазина «Джей. К. Пенни», где исполнил пузырящуюся интерпретацию главной темы из «Истории любви», прежде чем замолкнуть навсегда. Тот же взрыв пробил дыру в кафе «Баскин-Роббинс», соединив тридцать один сорт мороженого в один густой суп, который ручейками растекся по полу. Взрыв, который прогремел в «Сирсе», сорвал часть крыши, а поднявшийся ветер подхватил ее, как воздушного змея, и протащил тысячу ярдов, пока крыша не срезала верхушку силосной башни фермера, которого звали Брент Килгаллон. Шестнадцатилетний сын фермера выбежал из дома с «кодаком» матери и сфотографировал результат. «Нэшнл энкуайер» заплатил за эту фотографию шестьдесят долларов, на которые мальчишка купил новые шины для своего мотоцикла «ямаха». Третий взрыв разнес магазин женской одежды «Покупай-или-проиграешь». Горящие юбки, джинсы и нижнее белье разлетелись по залитой водой автомобильной стоянке. Последний взрыв прогремел в расположенном в Торговом центре отделении «Дерри фармерс траст». И тут отлетела часть крыши. Взвыла сирена охранной сигнализации и не умолкала четыре часа, пока подъехавшие электрики не отключили автономную линию подвода электроэнергии. Ссудные контракты, банковские документы, депозитные расписки, счета, бланки поднялись в небо и улетели, подхваченные ветром. И деньги: по большей части десятки и двадцатки, но хватало и пятерок, и купюр в пятьдесят и сто долларов. Банковские служащие говорили, что потери составили чуть больше семидесяти пяти тысяч долларов. Позже, после массовой перетряски руководства (и весомой помощи ФКСССА[336]), некоторые признавали — исключительно в частных беседах, неофициально, — что ветром унесло более двухсот тысяч долларов. Ребекка Полсон из Хейвен-Виллидж нашла купюру в пятьдесят долларов, трепыхающуюся на коврике у двери черного хода, две двадцатки в курятнике и сотенную, прилепившуюся к стволу дуба на ее заднем дворе. Они с мужем использовали эти деньги, чтобы внести два взноса за купленный в кредит снегоход «Бомбардье-Скиду». Доктор Хейл, вышедший на пенсию врач, который жил на Западном Бродвее почти пятьдесят лет, погиб в 8:00. Доктор Хейл хвалился, что из этих пятидесяти лет последние двадцать пять он ежедневно совершал двухмильную прогулку от своего дома на Западном Бродвее до Дерри-парк и обратно. Ничто не могло его остановить, ни ветер, ни дождь, ни град, ни снег, ни ледяной вихрь с северо-запада, ни мороз. Отправился он на прогулку и 31 мая, несмотря на то что экономка всячески пыталась его отговорить. Последние слова в этом мире он произнес, обернувшись, когда выходил за дверь, натягивая шляпу на уши: «Нельзя быть такой глупой, Хильда. Подумаешь, с неба что-то капает. Если б ты жила здесь в пятьдесят седьмом, то знала бы, что такое настоящая гроза!» И едва доктор Хейл вышел на улицу, крышка смотрового колодца перед домом Мюллеров внезапно отделилась от земли, как полезная нагрузка ракеты «Редстоун».[337] Крышка так быстро и аккуратно отсекла голову доброму доктору, что он прошел еще три шага, прежде чем мертвым рухнул на тротуар. А ветер все усиливался.