Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

И тут Юэнян, а вместе с нею Сюээ, жена Лайсина, жена Лайчжао — Шпилька, Чжунцю, Сяоюй, Сючунь и остальные повалили Цзинцзи и принялись избивать палками и вальками. К ним подошла и Симэнь Старшая, жена Цзинцзи, но не встала на защиту мужа. Тогда Цзинцзи, не зная, как избавиться от женщин, снял штаны и предстал пред ними нагим. Ошеломленные женщины побросали палки и разбежались кто куда.

Негодование и стыд охватили Юэнян.

– Эх ты, ублюдок бесстыжий! — заругалась она.

Цзинцзи промолчал, а про себя подумал: «А ловко я сообразил. Иначе мне живым не выбраться». Он вскочил на ноги, подобрал штаны и убежал в переднюю половину дома. Юэнян велела слуге пойти за ним следом и сказать, чтобы сдавал счета приказчику Фу.

Цзинцзи и сам, конечно, понимал, что тут ему больше делать нечего. Собрав вещи и постель, ни с кем не простившись, он со злостью покинул дом Симэнь Цина и направился прямо к дяде Чжану.

Да,

Только гнев, только милость в векахНикогда не рассыплются в прах.

Услыхала Пань Цзиньлянь, что Цзинцзи выгнали из дома, и затосковала, загрустила пуще прежнего.

И вот однажды, помня совет Сюээ, Юэнян велела позвать старуху Ван.

С тех пор как сын старухи, Ван Чао, воротился с купцами с верховьев реки Хуай, она бросила чайную торговлю. Дело в том, что Ван Чао украл у проводника сто лянов серебра, и они зажили по-другому: купили двух ослов, установили жернова да сита и заработала у них мельница.

Как узнала старая Ван, что ее зовут в дом Симэнь Цина, тотчас же приоделась и пошла.

– Давно тебя не видала, сынок, — обратилась к Дайаню старуха, когда они вышли из дому. — У тебя и прическа появилась. Женился?

– Нет еще.

– Кому ж я понадобилась, когда батюшки-то не стало? — спрашивала Ван. — Уж не матушка ли Пятая сыночка ожидает, меня в повивальные бабки просит?

– Есть когда матушке Пятой ребенком обзаводиться! — отвечал слуга. — Ей бы только с зятем путаться! Вот хозяйка и просит тебя, мамаша, продать ее.

– О Небо, помилуйте! — воскликнула старуха. — Подумать только! А я что говорила! Умрет хозяин, эта потаскуха вдовой жить не станет. Собаку ничем не отучишь — все будет дерьмо подбирать. Ишь, какой фортель выкинула! Эта она, стало быть, с мужем хозяйкиной дочки спуталась, да? А его-то как зовут?

– Чэнь Цзинцзи.

– Помню, помню. В прошлом году я к батюшке насчет Хэ Девятого просить ходила. Батюшки тогда дома не было. Так эта потаскуха проклятая меня даже к себе не позвала. Ломанной иголки не подала. Служанку крикнула. Та мне чашку слитого чаю вынесла. С тем и ушла. Небось, мечтала два века в богатом доме наслаждаться, ан и ей пришел срок. Вот коварная блудница! Так-то и чужого человека не встречают. А кто, как не я тебя на путь истинный направила, за порядочного человека просватала.

– Тут они с зятем такой скандал устроили, что матушка сознание потеряла, — продолжал Дайань. — Они бы доконали хозяйку. Но зятя уже выгнали. Теперь и до нее черед дошел.

– Ее ведь тогда в паланкине доставляли, — заметила Ван. — Надо будет опять паланкин нанять. Потом у нее, кажется, есть сундуки и корзины с добром. И их надо будет ей вернуть.

– Само собой! — поддержал слуга. — Но об этом вы уж с матушкой говорите.

Так с разговором добрались они до ворот дома Симэнь Цина и направились прямо в покои Юэнян.

Ван приветствовала хозяйку поклоном и села. Служанка подала ей чаю.

– Не стала бы тебя беспокоить, мамаша, да дело у меня есть, — начала Юэнян и рассказала про Пань Цзиньлянь. — Как пришла смутьянка, так смутьянкой и уйдет. С кем, говорят, дело начинал, с тем надо и кончать. Попрошу тебя, возьми с собой. Хочешь — сватай, а хочешь — отпусти на все четыре стороны. Пусть сама себе пропитание ищет. С кончиной мужа за столькими в доме не углядишь. Оно, конечно, покойник, не тем будь помянут, столько в нее денег вбухал, что с лихвой хватило бы такую, как она, из серебра отлить. Ну, если просватаешь, деньги мне принеси. Панихиду заказать сгодятся — и то дело.

– Вам, сударыня, эти деньги не в диковинку, ясно, — вставила Ван. — Вам зло изгнать, от греха избавиться, вот главное. Все поняла. Сделаю, как вы прикажите. — Старуха помолчала немного и продолжала. — А ведь нынче как раз и день счастливый. Сегодня и возьму. Да! Вот что. У нее ведь сундуки и корзины с добром были. Ее в паланкине несли. Надо будет паланкин нанять.

– Сундук, ладно, отдам, — согласилась Юэнян. — А паланкина никакого не нужно. И без него обойдется.

– Матушка не в духе нынче, — заметила Сяоюй. — Потому так и говорит. Надо будет нанять, когда до дела дойдет. А то соседи из окон глазеть будут. На смех подымут.

Юэнян промолчала. Служанке Сючунь велено было позвать Цзиньлянь.

Увидев в покоях хозяйки мамашу Ван, Цзиньлянь удивилась и после приветствия села.

– Собирайся-ка да побыстрее! — Без лишних слов сказала ей старуха. — Матушка вон распорядилась взять тебя и нынче же.

– Только мужа схоронили и уж ни с того ни с сего гонят? — недоумевала Цзиньлянь. — В чем, скажите, я провинилась, что дурного сделала?

– Нечего нам голову-то морочить! — одернула ее старуха. — Не притворяйся, будто знать не знаешь и ведать не ведаешь. Змея знает, зачем логово роет. Ты отлично понимаешь, что творила, Цзиньлянь, так что довольно тебе дурочкой-то прикидываться. Хватит лукавить. Такое злодейство все равно на лице написано. И прекрати пререкаться. Меня краснобайством не удивишь. Нечего переливать из пустого в порожнее. Как веревочке ни виться, а кончику быть. Первой та решетина загнивает, какая из-под стрехи вылезает. Как за деревом тень, так за человеком слава. Никакая муха не влезет в яйцо, ежели будет оно цело. Для тебя любовник меда слаще. Я ушлю тебя куда подальше.

– Ты бей, да пощечин не давай, — отвечала Цзиньлянь. — К чему придирки, а ругать ругай. Один петух сдохнет, другой запоет. Кто потопает, тот и полопает. Железный обруч — не венец, по доброй воле носить не будешь. Все дары циновкой не прикроешь. Гора с горой не сходится, а человек с человеком столкнется. Яблочко от яблоньки недалеко откатывается. Не гони беззащитную на поруганье, не слушай наветы болтунов. Ведь настоящий мужчина не питается подаяньем, настоящая женщина не красуется в приданом. Кто напраслину возведет, тот лиха хлебнет.

После этих пререканий Юэнян пошла в спальню Цзиньлянь и сама наблюдала за ее сборами. Хозяйка отдала Цзиньлянь два сундука, стол с выдвижными ящиками, четыре комплекта нарядов, несколько шпилек, заколок и браслетов, а также перину и одеяло. Все ее туфельки были положены в сундук. Цюцзюй хозяйка взяла к себе, а покои Цзиньлянь заперла на замок.

Цзиньлянь оделась, простилась с Юэнян и, представ перед дщицей Симэнь Цина, громко зарыдала. Потом она направилась к Мэн Юйлоу. Сколько лет они прожили как сестры, и вот пришел день расставанья. Обе не удержались от слез. Юйлоу тайком от хозяйки подарила Цзиньлянь пару золотых шпилек, ярко-голубую кофту и красную юбку.

– Не придется нам, наверно, свидеться, сестрица, — говорила Юйлоу. — Желаю тебе доброго человека встретить. Да! Всякому пиру конец приходит. Ну, иди! Если просватают, дай знать, ладно? Когда мне уходить придется, может, загляну. Ведь как сестры жили!

Они расстались со слезами. Сяоюй вышла проводить Цзиньлянь за ворота и потихоньку сунула ей пару золотых шпилек.

– Как ты добра ко мне, сестрица, дорогая! — благодарила ее Цзиньлянь.

У ворот ее ждал нанятый старой Ван паланкин. Впереди несли сундуки и стол. Только Юйлоу да Сяоюй вышли проводить Цзиньлянь за ворота.

Они вернулись, когда Цзиньлянь села в паланкин.

Да,

Наша жизнь — сплошные муки,Но из горестей и бедТолько смерти и разлукиБезутешней в мире нет!

Так вот. Поместила старуха Цзиньлянь во внутреннюю комнату. И спать стала ложиться рядом.

Сын хозяйки, Ван Чао, к тому времени вырос в здоровенного детину и носил мужскую прическу, но ходил пока в холостяках. А спал он в соседней с ними комнате.

На другой же день Цзиньлянь нарядилась как и прежде, подвела брови и, встав у занавески, начала присматриваться к прохожим. От нечего делать она садилась на кан. То принималась пудриться да румяниться, а то начинала перебирать струны лютни. Когда же старуха уходила из дому, Цзиньлянь играла в домино или шашки с Ван Чао. Хозяйке было не до нее. Она либо муку сеяла, либо корм ослам задавала. А Цзиньлянь, целыми днями не отходившая от Ван Чао, увлекла парня.

Дождется бывало Цзиньлянь, когда старуха уляжется, встанет — будто малую нужду справить, — а сама в соседнюю комнату и прямо на кровать, к Ван Чао под бок. Проснется старуха, прислушается.

– Что это там за скрип? — спрашивает.

– Да это кот мышку под ситом ловит, а она пищит, — отвечает Ван Чао.

– Да! И мукой с отрубями обзаведешься, а душе все равно нет покою, — пробормочет спросонья старуха. — В ночь-полночь будят, грызуны проклятые! Спать не дают.