Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин

сигнализации, когда за «Осу» схватился. Не поверил — в другой карман руку запустил, наизнанку вывернул.

Нет ключей! Точно — там на полу остались!

И «Оса» тоже где-то потерялась.

Застонал Володька, за волосы схватился. Хотел фонариком стекло разбить, да вовремя вспомнил о сирене — только её историчного воя сейчас не хватало. Заметался, забегал вокруг машины, не зная, что делать. Не было бы сигнализации — так бы, без ключа завёл, уехал бы к чертям из проклятого места.

Да что же это за дом такой?

Что за нечисть там сейчас бродит?

Остановился Володька, из-за машины в сторону чёрного дома поглядывая — не идёт ли оттуда кто. Вспомнил про свой тесак, по бокам себя похлопал — здесь тесак, не выпал. Вытащил его из ножен, в руку крепко взял — вооружился. Велел себе успокоиться.

Может, зря напугался? Там, может, бабка дряхлая живёт. Одна-одинёшенька. На улицу не суётся почти, перебивается тем, что вокруг дома дикое нарастает — много ли старухе надо? Запустила себя. Из ума, наверное, давно выжила. Нормальный человек разве тут останется?

Чуть успокоился Володька, хоть и не поверил, что в пустой деревне может кто-то, пусть даже неприхотливый и безумный, выжить.

Но во что тогда верить? В домового, что ли?

Сел Володька у колеса «Нивы», тесак перед собой в землю воткнул, к жуткому дому лицом повернулся. Посветил на часы фонариком. И решил рассвета ждать — немного осталось.

По утру обычно все страхи вместе с туманом стаивают.

* * *

Ожидание тянулась долго. Чего только Володьке не чудилось, не думалось. Гнал он прочь жуткие мысли, на звёзды глядел, к машине прижимался тесней, «Отче наш» читал, сколько помнилось — до «остави нам долги наша». Когда густой туман по земле пополз, не вытерпел Володька, встал, ушёл из деревни на высокий холм, пересидел там мглу, встретил рассвет и дня дождался. Как солнце пригрело, да птицы защебетали, так сразу веселей сделалось.

Вернулся Володька к «Ниве», потоптался перед ней нерешительно, на пугающий дом поглядывая. Но, делать нечего, отправился за ключами и «Осой».

* * *

«Осу» он нашёл под лестницей. Подобрал, сдул с неё пыль и труху, стёр паутину. И долго потом стоял, слушая, что творится наверху.

В «парадном» было довольно светло — солнце как раз в окошко заглядывало, а входную дверь Володька распахнул и подпёр кирпичом, чтобы она, упаси Боже, не захлопнулась.

Тихо было в доме. Пережитое ночью теперь дурным сном представлялось.

Володька убрал «Осу» в кобуру, тесак в другую руку переложил, за перильца взялся. На первую ступеньку, его кровью забрызганную, ногу опустил. Подождал чего-то, наверх поглядывая, по сторонам озираясь.

Тикает, кажется?

Разве отсюда услышишь…

Преодолевая страх, он поднялся по лестнице. Отворил дверцу, ткнул в пустоту тесаком, потом сам вошёл. Сразу услышал тиканье часов, но посмотрел не на них, а на печку — не свешивается ли что с лежанки, не высовывается ли из-под задёрнутой занавески.

Нет…

Он и эту дверь открытой оставил, рассыпающийся валенок под неё сунул. Держась от печки подальше, вступил в комнату.

Вот прямо тут брелок с ключами выпал. Тут и должен лежать.

Но нет его…

Володька ругнулся про себя, ещё крепче сжал тесак. На часы-ходики посмотрел — тикают себе, маятником бодро покачивают, несмотря на солидный возраст; гиря в самом низу — скоро встанут. На веник-голик внимание обратил — не тут он вчера стоял. За перегородку в кут опасливо сунулся — ухваты проверил. Присел, под кровать заглянул. В запечье фонариком посветил.

Нет нигде ключей.

Зато ящик стола на полу валяется — перевёрнутый. Очки, шахматный конь, тетрадка — всё рассыпалось. Володька в пустых домах старался не безобразничать, порядок не портить. И он точно помнил, что вчера вернул этот ящик на место.

Может, под ним ключи?

Нет. Нету…

Володька выпрямился, встал посреди комнаты, на печку глядя, догадываясь, где найдёт потерянное. Покосился на дверь, бегство своё вымеряя. К печи шагнув, серую занавеску кончиком тесака тронул, приподнял немного, привстал на цыпочках, пытаясь разглядеть, кто там на лежанке прячется. Но печь высокая — снизу не увидишь.

Отступил Володька от печи. Попробовал лавку подвинуть — тяжела. Табурет взял — низковат. Стол приподнял — а вот это в самый раз будет.

Он подтащил стол к печи, поставил рядом с рыжей выбоиной. Влез на него, с замиранием сердца занавеску приподнял; дыханье сдерживая, заглянул на лежанку. Хоть и знал, что увидит, а всё равно перепугался.

Чёрные ступни с отросшими ногтями; корявые, будто еловые сучья, руки; сопревшие тряпки — то ли халат, то ли сарафан какой, а поверх него короткое, давно изношенное пальто. И страшное высохшее лицо, редкие всклокоченные волосы, тонкая шея, будто из верёвочек свитая. Не старуха — мумия!

Отпрянул Володька, едва со стола не свалился. Но увидел ключи от машины — старуха их держала в правой руке, сжимала костяными пальцами, обтянутыми чёрной кожей. Устоял Володька, не упал. Со страхом и отвращением справился, за ключами потянулся. И замер с протянутой рукой, в страшное лицо глядя.

— Эй, — позвал он тихонько, голоса своего пугаясь. — Эй.

Высохшая старуха лежала смирно, будто колода.

Володька тронул её пальцем — она была холодная. На шее ни одна верёвочка не билась, не трепетала. И грудь, как Володька ни присматривался, не двигалась.

Мёртвая была старуха.

Утром, наверное, и померла. Ночью побродила по дому, пошумела, гостя напугав. Потом на печь забралась и дух испустила.

Сколько же она здесь в одиночестве жила?! И как? Чем?

Заполз Володька грудью на кирпичную лежанку, до ключей дотянулся, к себе их потащил. Но сухие пальцы, на лапу похожие, держали крепко — совсем,