Рыцарь надежды - Кристина Додд

Решив, что он и так преуспел в том, чтобы Эдлин возненавидела его, леди Корлисс пообещала:

— Я что-нибудь найду для нее. А теперь уходите, пока вы все окончательно не испортили.

Как любой хороший солдат, он понял, что необходимо отступить, и безропотно оставил их.

Эдлин уставилась на дверь, которую он закрыл за собой, и с отчаянием в голосе сказала:

— Вы ничего не понимаете.

— На самом деле мне кажется, что понимаю. — Леди Корлисс обняла Эдлин за плечи и притянула к себе. — Но существуют только три сословия, из которых можно выбирать.

Эдлин как-то обмякла в объятиях леди Корлисс.

— Что вы имеете в виду?

— Ваш жених, мне кажется, уже сказал об этом. Существуют мужчины работающие, мужчины, которые посвятили себя церкви, и мужчины, которые воюют. Леди не может связать свою судьбу ни с крестьянином, который собирает зерно с полей, ни с человеком церкви. Итак, остается только воин.

— Зачем вообще выходить за кого-то замуж? — взорвалась Эдлин.

— Леди Эдлин, я наблюдаю за вами с того самого дня, когда вы сделали пожертвование на этот монастырь и попросили меня возглавить его. Вы — женщина необузданных страстей в вере, в радости или в горе. Вы не просто живете, а упиваетесь жизнью и притягиваете людей жаром своего сердца. Прошлый год оказался тяжелым для вас не только из-за трагедии, связанной с вашим прошлым замужеством, но и потому, что вам пришлось приспосабливаться к нашим порядкам. О, с каким трудом вам это давалось, дорогая моя! — Леди Корлисс неожиданно улыбнулась. — Я очень рада, что мне не пришлось иметь с вами дело как с монахиней.

— Выходит, что я плоха?

— Совсем нет, но вам приходилось удерживать тот безумный огонь, который есть не у всякого, в себе. Я наблюдала, как он печально угасал из-за отсутствия топлива. Но это пламя необходимо вам, вы не сможете без него жить. — На мгновение сжав ее руку, леди Корлисс добавила: — Я видела, какие желания разгорались в вас за последние две недели, и недоуменно искала причину. Теперь я полагаю, что все дело в этом мужчине.

— Я вовсе не пылаю страстью к нему, — пробормотала Эдлин. Господи, чем она занимается, разговаривая с леди Корлисс о страсти, вспыхивающей между мужчиной и женщиной? Тема разговора заставляла ее чувствовать себя крайне неуютно, и она испытывала смущение, словно виноватый ребенок.

— Выйдя за него замуж, вы сможете свободно отдаться своей страсти. Вам не надо будет ничего скрывать. — Леди Корлисс отпустила ее, давая понять, что разговор окончен. — Лучше пойдем и подыщем что-нибудь из одежды для вас.

— Вы на самом деле выгнали бы меня из монастыря и не отдали бы мне моих детей?

Леди Корлисс тем временем уже вела Эдлин по направлению к монастырской крытой аркаде.

— А как вы думаете?

— Я думаю, что вы так же безжалостны, как и любой воин.

— Примите мою благодарность за это сравнение, леди Эдлин.

Пока они шли, леди Корлисс делала знаки рукой, приглашая идти за собой всех встречающихся, и монахини пристраивались за ними. К тому времени, когда они подошли к аркаде, они оказались окруженными многочисленными леди: вдовствующие графини, оставшаяся старой девой младшая дочь графа, изгнанная жена некоего лорда, две леди, чьи мужья давным-давно сражались не на той стороне. Холодная сумрачная комната наполнилась женщинами, и, когда леди Корлисс спросила их об одежде, которая подошла бы невесте, их голоса зазвучали совершенно по-детски. Раздались веселые возгласы, предвещающие неожиданный праздник. Прежде чем Эдлин сообразила, что происходит на самом деле, дверь оказалась запертой, ее раздели и поместили туда, где обычно совершали обряд омовения. В тот момент, когда ее отмывали, над площадью эхом пронеслись слова. В церкви первый раз огласили имена вступающих в брак.

Монахини вытащили мокрую Эдлин, вытерли ее тело и волосы и приступили к длительной процедуре расчесывания ее каштановых локонов. Пока женщины трудились над ней, они успели вдоволь посудачить и выразить крайнее удивление по поводу ее стройности, несмотря на перенесенную беременность, да еще и двойней. Одна из них предположила, что лорду Хью, пожалуй, захочется ее откормить. Леди Невилл, вдова графа, рассмеялась и сказала:

— Я видела, как он смотрел на нее на площади. Кажется, он вполне доволен ее внешностью.

Снаружи опять донеслись их имена, громогласно произнесенные в церкви уже во второй раз. Монахини достали пышные одежды, которые где-то припрятывали. Они надели на нее тонкую белую льняную сорочку до колен, совсем не прилегавшую к телу. Вместо этого она коробом торчала на груди, а вышивка по ее вороту, изображавшая виноградную лозу с листьями, царапала кожу. После продолжительных споров и серьезных обсуждений высокородные монахини остановили свой выбор на двух платьях — плотно облегающем тело платье-коттэ со шнуровкой на боках со светло— и темно-зелеными полосами, выгодно подчеркивающими цвет ее глаз; и другом, простом, без всяких украшений шерстяном платье нежно-голубого цвета.

— Только не зеленое, — твердо сказала леди Невилл. — Этот цвет хорош для женщины легкого поведения, а сегодняшний день и без того у всех на устах.

Уши и щеки Эдлин заполыхали ярким пламенем.

Леди Невилл забеспокоилась:

— Не расстраивайтесь, леди Эдлин. Только невежа поверил в это.

Раздался приглушенный шум голосов монахинь — некоторые выражали сомнение, и леди Корлисс выручила Эдлин из затруднительного положения:

— Безусловно, голубое лучше. Это цвет Богоматери.

Монахини важно закивали головами в знак согласия.

— А открытая шнуровка на боках и разрез на юбке прямо посередине наверняка сделают лорда Хью беспомощным перед ней, — добавила почтенная настоятельница.

Молоденькие девицы задохнулись от восторга. Вдовы и покинутые жены даже не попытались скрыть свой смех.

Над площадью в третий, последний, раз пронеслись их соединенные вместе имена. Оставалась только сама церемония венчания.

Теперь они заторопились. Надев на ее голову кружевную мантилью, волосы оставили распущенными в знак того, что хотя она уже и не девственница, но леди, чья честь и достоинство вне сомнений. Она с горечью заметила разительную перемену, происшедшую всего за несколько часов. От позора ее спас какой-то лорд ничего не стоящими заявлениями о своей верности и благородстве.

Тонкой работы чулки были белого цвета. Туфли из великолепно выделанной кожи оказались для нее слишком велики, но со столь искусно вытисненным узором, что монахини, не обратив внимания на ее жалобы, натолкали в них тряпок. Итак, она была готова к церемонии, после которой опять окажется движимым имуществом мужчины.