Назым Хикмет - Радий Фиш

Анкара походила на Ноев ковчег. Спасаясь от потопа, то бишь иностранной интервенции, в этом глухом анатолийском городке собрались люди самых разных взглядов и направлений, никогда не сходившиеся вместе в нормальное время. У них были свои особые цели и свои виды. И чувствовалось — стоит миновать опасности, они перегрызут друг друга.

Сидя в открытой кофейне перед меджлисом, Назым с Валей приготовились наблюдать за парадом национальных частей, только что сформированных из партизанских отрядов.

Видные депутаты меджлиса, министры, генералы показались на балконе. С минуты на минуту ждали появления Мустафы Кемаля. Вдруг сзади кто-то проговорил:

— Ах, если б нашелся молодец и шлепнул его!

Речь явно шла о главнокомандующем. Поэты оглянулись — за столиком сидели господа в таких же, как у Назыма, папахах.

Через несколько лет, когда иттихадисты организовали покушение на Мустафу Кемаля, ставшего первым президентом Турецкой республики, Назым вспомнит эти слова.

Мустафа Кемаль вышел на балкон в сопровождении охраны. Худой, подтянутый, в высокой папахе.

Промаршировала перед ним пехота, проскакала черкесская конница. Провезли с десяток полевых орудий.

Назым хоть и слышал, что говорили за соседним столиком, счел появление Мустафы Кемаля в окружении телохранителей недемократичным. Не столько охрана его покоробила, сколько само появление — отдельно от всех. Его юношескому максимализму пришлись не по душе диктаторские замашки главнокомандующего. Между тем Мустафа Кемаль в те дни отнюдь еще не был полновластным диктатором…

…Деньги, полученные в Инеболу, подошли к концу. Друзья переселились из отеля «Ташхан» к знакомым «спартаковцам» — они, как и в Инеболу, снимали большую комнату на окраине и жили коммуной. Спать укладывались на раскладных кроватях вокруг стола. И до петухов обсуждали мировые проблемы.

Как-то приятели остановились на улице перед витриной с закусками, не в силах оторвать взгляда от лобио, салатов, жареной по-албански печенки.

— Ну и обманщики же вы! — раздалось у них за спиной. Они обернулись, словно пойманные с поличным. За их спиной стоял двоюродный дед Назыма генерал Хюсейн Хюсню-паша, прославившийся в 1909 году во время подавления инспирированного англичанами восстания в Стамбуле. Вместе с другим двоюродным дедом поэта, Исмаилом Фазылом-пашой, он снимал виллу за городом. Оба были видными людьми в свите Мустафы Кемаля. Они не раз приглашали Назыма и Валю зайти пообедать, но те никак не могли собраться.

Внимательно поглядев на них, паша перевел взгляд на витрину. Опустил руку в карман, вынул пачку денег и протянул Назыму бумажку в двадцать пять лир. По тем временам это были большие деньги, можно было прокормиться вдвоем дней десять.

— Ну, ну, не ломайтесь! Считайте, что вам повезло, — как раз сегодня я получил жалованье. Это вам на двоих. И не забудьте — мы ждем вас послезавтра у себя!

Когда паша удалился размеренной величественной походкой, приятели кинулись в закусочную. Впервые за много дней наелись до отвала.

Через день пришлось идти в гости к старикам. Следующее свидание Исмаил Фавыл-паша назначил им в меджлисе.

— Хочу представить вас Мустафе Кемалю!

Минута в минуту, ровно в назначенный час, Назым и Валя подошли к дверям Великого Национального собрания. Услышав имя Фазыла-паши, их проводили в большой салон.

По стенам стояли диванчики, кресла. У окна они увидели Мустафу Кемаля в окружении приближенных.

Исмаил Фазыл-паша подошел к приятелям и за руки подвел к главнокомандующему.

— Вот молодые поэты, о которых я вам говорил, мой паша!

Мустафа Кемаль был одет точно так же, как во время парада, — защитный френч, галифе, краги из черной кожи.

Главнокомандующий протянул им руку. Она оказалась неожиданно мягкой. У человека с глазами цвета вороненой стали такая мягкая, женственная рука! Они по очереди пожали эту руку, руку одного из самых храбрых, самых дальновидных генералов Турции, и по-военному щелкнули каблуками.

Вез всяких предисловий Мустафа Кемаль сказал:

— Кое-кто из молодых поэтов, чтобы не отстать от моды, стал писать бессодержательные стихи. Мой вам совет: пишите ради ясной цели…

Он что-то хотел добавить, но подбежал адъютант и протянул ему телеграмму. Паша заинтересовался, приложил к папахе ладонь и ушел.

Писать ради ясной цели… В Стамбуле они слышали выступление поэта Мехмеда Акифа. Он тоже призывал писать ради ясной цели. Его целью было прославление ислама… Во времена «младотурок» и в годы мировой войны многие писали ради иной цели — объединения всех тюркских народов под эгидой Турции. Их целью был пантюркизм…

Мустафа Кемаль не сказал, ради какой цели следует писать стихи. Ради достижения независимости? В этом они были согласны. Но независимостью, по крайней мере формальной, обладала до войны и Османская империя.

Через несколько дней они встретились на улице с дальним родственником Назыма.

— Сейчас же напишите по оде в честь Мустафы Кемаля. Я ему отнесу. Получите по пятьдесят золотых!

Распрощавшись с родственником, Назым скверно выругался. При всем его тогдашнем уважении к Мустафе Кемалю пятьдесят золотых не были для него той целью, ради которой стоит писать хвалебные оды. Уничтожить нищету и невежество, добиться равенства и счастья для крестьян Анатолии — вот единственная достойная цель. Назым называл ее социализмом, но что он тогда знал о нем?..

В 1929 году после того, как Назым выпустил в Стамбуле свою первую книгу, фирма «Колумбия» записала два стихотворения в его собственном исполнении на пластинку. Дядюшка Назыма генерал Али Фуад рассказывал: как-то под вечер, когда один из адъютантов Мустафы Кемаля заглянул в кабинет, он увидел, что президент, облокотившись о стол, слушает пластинку.

…Топот смолк   там, где желтые донники      пожирает закатный огонь.Конники, конники, красные конники,ветрокрылые красные конники,конники,конь…Жизнь прошла,   пролетела, как всадник.   Ручей замолчал,и погасла небес бирюза.Черной ночи парчаопустилась   на его голубые глаза.И плакучая ива   молчаливо      склониластан, закутанный в сумрачный плащ…Ива, ива, плакучая ива!Не гляди так тоскливо,печальная ива,ты, плакучая ива,не плачь…

Это были стихи, навеянные известной русской песней, в которой говорилось о смерти бойца из буденновских войск.

Когда голос Назыма смолк, Мустафа Кемаль обернулся. В глазах этого жестокого генерала, видевшего не одну солдатскую смерть, блестели слезы.

— Черт возьми, какой поэт! Жаль, что он коммунист!..

Назым Хикмет получил приглашение в президентский дворец. Мудрый политик Мустафа Кемаль понимал, что поэтический талант Назыма Хикмета — огромная сила, вокруг которой можно сплотить радикальную интеллигенцию.

Но поэт не пришел в президентский дворец. Основанная Мустафой Кемалем правящая Народно-республиканская партия стала единственной легальной партией Турции. Укрепив с помощью государства позиции национальной турецкой буржуазии, эта партия стремилась любой ценой не допустить перерастания национально-освободительного движения в социальную крестьянскую революцию. Ее цель была буржуазная республика.

Целью, к которой стремился Назым Хикмет, было уничтожение классов и социального неравенства. Партия, с которой на всю жизнь связал себя поэт, была загнана в подполье, а кости пятнадцати ее основателей, утопленных в Черном море, лежали на траверсе мыса Сюрмене в районе Трабзона.

Путь к этой цели, к самому себе, к своему методу в поэзии лежал для Назыма через Анатолию…

В Анкаре молодые поэты получили назначение в один и тот же лицей в Болу: Валя — преподавателем французского в старших классах, Назым — турецкого языка и литературы в начальных.

До Болу добирались тем же способом, что и в Анкару, с Черноморского побережья — сами пешком, вещи на муле. Посреди дороги Назыму вдруг стало плохо, он не мог больше идти. Валя хотел посадить его на мула, но проводник заупрямился: мул гружен, не сбрасывать же поклажу на дорогу.

Полдня до города Гереде Валя тащил Назыма на себе.

В Гереде больного напоили бульоном, укрыли одеялами, и наутро Назым как ни в чем не бывало разбудил приятеля:

— Солнце встало, пора в путь!

Валя Нуреддин до конца своих дней не забыл этого эпизода. В самом деле, не каждому в жизни выпадает случай тащить на своей спине великого поэта. Впрочем, тогда даже Валя не подозревал, что ему выпала такая честь.

В Болу они поселились неподалеку от лицея в старом караван-сарае, где слышались ржанье лошадей, рев ослов.

Это был небольшой зеленый городишко на полдороге между Анкарой и Стамбулом, славившийся религиозностью и фанатизмом. Вид Назыма — безусое лицо, повстанческая папаха, чувяки, застегивавшиеся на ремешок, бакенбарды — был достаточным поводом, чтобы заподозрить в нем «неверного», о чем при первом же свидании не преминули ему сказать директор лицея и преподаватель закона божьего.