Влюбленные безумны - Наталья Андреева

Александра совсем уже другим взглядом посмотрела на лежащую перед ней сияющую груду. Еще каких-нибудь пять минут назад все это было ей не нужно. Отдать всё Элен? Ну, уж нет! Материнское чувство сильнее гордости. Оно сильнее всего. Ей надо вырастить сына, и ради этого она пойдет на любую сделку со своей совестью. Машинально Александра погладила живот, потом стала сгребать драгоценности обратно в шкатулку.

Странно, но она даже успокоилась. Ее избавили от вещи, которая жгла ей руки. Которая словно толкала ее на поступки против чести и совести. Теперь все будет по-другому. Она станет вести жизнь чистую и светлую, полную трудов и забот о сыне. Она будет помогать Мари, заниматься хозяйством, проверять счета, ходить в избы к простым крестьянам и помогать им чем только возможно. Нянчить их детей, лечить их, учить. Теперь все это можно и нужно делать. А обо всем остальном забыть.

Проснулась она с этими же светлыми мыслями и позвонила Вере, чтобы принесли кофе.

– Что, завтрак скоро? – зевая, спросила она. – Мари уже встала?

– Мария Васильевна встали в шесть утра, – почтительно ответила Вера.

– Как в шесть?

– В поле поехали, глянуть, как отсеялись крестьяне.

– Мари поехала в поле?!

– Потом в деревню, к старосте. В девять заехали, кофе выпили. Дрова в лесу рубят, так они туда поехали. Нехорошо, говорят, рано.

Александра поспешно встала. Итак, сестра сама занимается хозяйством! Вот откуда эти перемены! Неудивительно, что Мари огрубела и сама стала похожа на крестьянку!

– Одеваться, – велела она Вере.

Завтракать Александре пришлось в гордом одиночестве. Домочадцы, как она узнала, вставали рано. Прислуживал графине старый слуга, делая это крайне неловко. Александра, успевшая за эти три года привыкнуть к роскоши, чувствовала себя не в своей тарелке. День был солнечный, и после завтрака она с радостной улыбкой на лице вышла на залитую ярким светом веранду.

– Я дома, – счастливо сказала она, облокотившись на перила и глядя в сад.

Он весь был залит солнечным светом. Была середина мая, пожалуй, самое прекрасное время во всей весне. Все уже ожило и распустилось, но еще не потеряло своей новизны и свежести: трава, деревья, первые цветы. Птицы, радуясь началу новой жизни, пели, словно соревнуясь друг с другом: кто громче и кто слаще? И над всем этим великолепием сияло огромное, щедрое, золотое майское солнце…

– Кхе-кхе… – раздалось вдруг старческое покашливание.

Она оглянулась и невольно вздрогнула: в одном из плетеных кресел сидел Василий Игнатьевич Иванцов.

– Bonjour, papá, – сказала она по-французски то, чего никак не могла выговорить по-русски. Чужой язык был ее спасением в общении с этим чужим ей человеком. Как же он постарел! А ведь ему только пятьдесят три года! А по виду – старик. Совсем старик. Ей даже стало его жалко.

– Пардон? – прищурится на свет Василий Игнатьевич. – Не имею чести знать?

– Графиня Ланина, – с насмешкой сказала она. – Александра… Васильевна, – добавила она с легкой заминкой.

– Графиня… кхе-кхе, – смущенно кашлянул Василий Игнатьевич, поднимаясь с кресла.

Александра заметила, как неуверенно он стоит на ногах. Меж тем она не чувствовала запаха спиртного. Неужели болен? А ведь она еще помнила его полным сил, полновластным хозяином дома. Теперь дом оказался в цепких руках Мари, а Василий Игнатьевич сдал совсем.

– Надолго ли к нам, графиня? – запинаясь, спросил он.

– Пока окончательно не выяснятся обстоятельства, в которых я нахожусь, я побуду здесь, – твердо сказала она.

– Что ж… – Василий Игнатьевич растерянно посмотрел на нее. Похоже, он ее не узнавал.

– Вы меня не помните? Я Шурочка. Ваша… – она запнулась, – младшая дочь.

Вот сейчас он затопает ногами и закричит: отродье!

– Шурочка, да, как же… Помню-с… Что ж, – Василий Игнатьевич вновь деликатно кашлянул. – Надо спросить у Мари: что ж с этим делать?

– Я уже спрашивала. Моя сестра сказала, – Александра намеренно сделала ударение на слове «сестра», – что нет никаких препятствий. Что же касается денег…

– Денег! – глаза Василия Игнатьевича жадно блеснули. – Нельзя ли у вас одолжиться, графиня? – спросил он, воровато оглянувшись на дверь.

– У меня при себе нет, – слегка растерялась она. – Но если вы подождете…

– Я подожду! Подожду! – замахал руками Иванцов. – Сколько надо будет, столько и подожду! Сделайте одолжение, графиня! Хоть бы рубликов пять, – умоляюще посмотрел на нее Василий Игнатьевич.

Она поспешно ушла к себе в комнату, где лежали деньги, чтобы не видеть этого жалкого, просящего взгляда. Она и не думала, что ей так неприятно будет его унижение. Поверженный враг оскорбляет победителя, если он жалок. «Правильно ли я делаю? Ах, да не все ли равно!» – думала она, возвращаясь обратно на веранду.

Получив от нее деньги, Василий Игнатьевич поспешно ушел. Видимо, Мари держала отца и вообще весь дом в ежовых рукавицах. Приехала она только к обеду, уставшая. В доме тут же поднялась суета, словно подстегнутые ударом хлыста, слуги носились по комнатам, старясь наперегонки услужить хозяйке.

– Вели подавать обед, – хмуро сказала Мари старшему официанту и первой прошла в столовую.

Александра поймала злой взгляд, которым Мари встретила вошедшего в столовую отца. Тот был сильно пьян и заметно пошатывался. За столом они сидели втроем. Обед был скверным, многое из поданного на стол было прокисшее и испорченное, так что Александра не могла это есть. Видимо Мари оказалась прижимистой хозяйкой и до последнего хранила свежие еще припасы, пока они тоже не испортятся. Только тогда их подавали на стол.

После того, как обед закончился, Мари задержалась в гостиной.

– Я хотела бы с тобой поговорить, – сухо сказала она Александре.

– Внимательно тебя слушаю.

– Я знаю, что отец просил у тебя денег. И знаю, что он их получил. Прошу тебя впредь этого не делать. Этим деньгам можно найти гораздо лучшее применение.

– Я это уже поняла.

– Не надо думать обо мне плохо, – резко сказала Мари. – Быть может, ты не знаешь, но у отца был удар. Доктор сказал, что ему нельзя пить. Так что сделай одолжение, не давай ему денег.

– Я не знала. Так вот почему он так постарел! Завтра я поеду в город и заложу свои драгоценности. У меня к тебе тоже будет просьба.

– Какая? – насторожилась Мари.

– Я хочу, чтобы на стол отныне подавали все свежее. Я беременна и мне надо хорошее питание, чтобы ребенок родился здоровым. Я дам тебе на это денег.

– Скажите, какие мы нежные, – разозлилась Мари. – Я и забыла, что ты графиня! Да, я вынуждена экономить! Потому что я везде сама, одна. Если бы ты знала, чего мне стоило поднять это хозяйство!

– Я вижу, что ты много сделала, – мягко сказала Александра.

– Нет, ты не видишь! Что ты можешь видеть?! – крикнула вдруг Мари. – Как я встаю каждый день в шесть утра?! Как езжу с одного поля на другое, с одного луга на другой, следя за хозяйственными работами? А потом… – она судорожно сглотнула. – Осенью каждый день в овин, на гумно, где идет молотьба, потом на скотный двор, на мельницу, в лес, и так изо дня в день, с утра до ночи, – она словно захлебнулась. – С утра до ночи, – повторила Мари. – А в праздники я сижу за бумагами, занимаясь канцелярской работой, разбираю счета, подсчитываю убытки. С год у меня были одни только убытки!

– Почему же ты не обратилась к Лежечеву? – тихо спросила Александра. – Ведь он теперь твой родственник. И он богат.

– Я обращалась, – поморщилась Мари. – Но Владимир Никитич справедливо заметил, что не может содержать нас с отцом при том, что мы имеем свое хозяйство, которое он, по благородству своему, и так освободил от долгов. Я поняла, что требовать с него большее – это верх неприличия. И я стала тем, чем стала. И знаешь, мне так легче. У меня уже нет времени думать о своей несчастной загубленной жизни, вечером я без сил валюсь в постель и тут же засыпаю. Зато теперь уже виден результат моих трудов.

– Если я могу тебе чем-то помочь… Я завтра привезу денег.

– Что ж… Я их возьму! – с вызовом сказала Мари. – Прежде не взяла бы, а теперь возьму. Нищета благородству не родня, я это давно поняла. Соседи меня поначалу за это презирали, а теперь… Теперь относятся, как они говорят, с истинным почтением. И даже просят порою разобрать их споры. Я стала среди них чем-то вроде старосты. Только староста у каждого на деревне, а я в уезде, одна на всех. Никто уже не замечает, что на мне юбка, а не штаны, – усмехнулась Мари. – Так ты не забудь, что я просила насчет отца. Не надо ему этого.

– Хорошо. Я не буду давать ему денег.

– Он их все равно пропьет или проиграет в карты. Все во вред себе.

– Он все еще играет в карты?!

– По мелочи, с соседями, но для меня и эта мелочь чрезвычайно значима. А теперь, извини, я тебя оставлю. После обеда я обычно имею привычку отдыхать… Ты ждешь господина Соболинского? – внимательно посмотрела на нее Мари.