Гашек - Радко Пытлик

В своих речах Гашек утрировал ходячие политические фразы и обороты, бывшие в употреблении у публичных ораторов. Он великолепно воспроизводил обветшалый риторический пафос семидесятых и восьмидесятых годов, словесный набор из передовиц и воззваний, жаргон митингов, клише газетных полемик; впечатление пародия возникает почти непроизвольно благодаря тому, что эти автоматизированные выражения и ходячие фразы соотносились с контрастной ситуацией, с нигилистическим духом богемной забавы.

Гашековская мистификация оживает здесь на более высоком уровне, в плоскости политической, в форме пародии на выборы. Оратор и кандидат партии играл свою роль блестяще. Он приписывал разным авторам вымышленные высказывания и цитаты, обещал добиться национализации дворников[63], а также расширения судоходства по Влтаве; предостерегал против всевозможных провокаций, запретил, например, упоминать в дебатах слово «корона». (В австрийском парламенте существовало правило, согласно которому династические вопросы па его заседаниях не обсуждались.) Мелкие банальные детали остроумно «остранялись» в его предвыборных выступлениях и подчеркивались кабаретной манерой подачи.

К сожалению, речи Гашека не записывались и не стенографировались. Но, очевидно, даже самая совершенная запись не могла бы передать неповторимую атмосферу импровизации. Речь состояла из пышных тирад, но вместо подготавливаемого эффектного завершения кончалась какой-нибудь избитой истиной или гротескной несуразностью. Она была полна пауз и выжидания, подчас оратор не знал, что сказать дальше, и хватался за какой-нибудь выкрик из зала, чтобы использовать его для выпадов против конкретных лиц. Прямой контакт с публикой достигался выспренними риторическими вопросами, нередкими вставными номерами и эпизодами; зачастую оратор ссылался на присутствующего свидетеля, вызывал для подтверждения своих выводов все новых и новых «актеров», создавал неожиданные завязки, причем никто не знал заранее, чем все это кончится.

Позднее, воспользовавшись предложением издателя Лочака, Гашек решил написать обширный и обстоятельный труд — «Историю партии умеренного прогресса в рамках закона», где красочно обрисовал похождения своей богемной компании и создал галерею портретов известных политиков и общественных деятелей.

Отдельные главы «Истории» он пишет осенью 1911-го и весной 1912 года. (Можно считать, что это так, поскольку большую их часть он диктует жене Ярмиле.) В это время его ожидает еще один журналистский эпизод. Из-за отсутствия других возможностей постоянного заработка он становится хроникальным репортером газеты «Ческе слово». О том, как он расстался с этой газетой, мы узнали в предыдущей главе. Бегло упомянем теперь о характере его журналистской деятельности.

К корреспонденциям и информационным заметкам, которые он опубликовал как сотрудник отдела городской хроники, в полной мере относится то, что было сказано и о его мистификациях из «Света звиржат»: фантазия свободно соединяется здесь с документальной подачей фактов. При чтении этой рубрики у нас возникает впечатление, будто «подлинный» мир становится лишь поводом для юмористической и гротескной стилизации. (Многие из хроникальных корреспонденции содержат мотивы, развернутые затем в юморесках или «Похождениях бравого солдата Швейка».) Часто в заметках упоминаются конкретные лица. Приведем некоторые из этих заметок: «Прыгайте в трамвай на ходу! Не остается ничего иного, как обратиться с таким призывом. Мы постоянно писали: Не прыгайте! — но теперь должны писать: Прыгайте, ради бога, прыгайте постоянно и неустанно. Как только увидите, что вагон тронулся, прыгайте на здоровье! Почему? Да потому что вчера на проспекте Палацкого во Вршовицах на полном ходу пытался вскочить в трамвай ученик коммерческой школы Ян Кратохвил с Краловских Виноград, но сорвался и разбил голову о мостовую. Итак, кто хочет последовать его примеру, пусть себе бодро прыгает и впредь. Мой друг и коллега из „Право лиду“ редактор Новотны[64] тоже любит прыгать в трамвай на ходу. Пусть эти строчки будут для него предостережением, ибо и социал-демократический редактор может стать калекой».

«Жертва антимилитаризма. Тротуар на проспекте Палацкого во Вршовицах настроен весьма антимилитаристски. Вчера на нем поскользнулся поручик 73-го пехотного полка Франтишек Когда и вывихнул ногу. Ведется строгое расследование с целью установления степени виновности тротуара».

Заметка «О несчастном свидетеле» напоминает швейковский анекдот: «Иному свидетелю, бывает, настолько не повезет, что, желая доказать свою невиновность, он сам увязнет в этом деле и так запутается в собственных показаниях, что начинает дрожать, и наконец обнаруживается: у него у самого рыльце в пушку. Подобный случай произошел вчера ночью в градчанском полицейском участке.

Предшествовала этому драка, добрая потасовка на исторической почве Градчан, среди старинных черепичных крыш и галерей, на Погоржельце, в доме № 139. Есть там трактир, стоящий испокон веков. И с незапамятных времен там происходят драки — хоть и не каждый день, но довольно часто, то есть всякий раз, когда большинство посетителей возмечтает помериться силами в этой исторической атмосфере, дышащей памятью о славных сражениях. Некогда именно здесь через пролом в городской стене ворвались в Прагу шведы, здесь дали бой французы, здесь сражалось войско короля Фридриха Прусского и потерпели поражение ландскнехты епископа Пассау-ского[65], в этих местах были побиты орды чужих и отечественных солдат, а вчера здесь дрался Йозеф Капаяин, поденщик из Бржевнова, тридцати одного года от роду. Он упорно сражался за старую славу атаманскую, кружкой разбил трактирщику Алоису Тихому голову и дубасил его почем зря, пока не подоспел полицейский патруль, который взял драчуна под стражу и двинулся к выходу. «Кто согласен выступить в мою защиту?» — возопил Капалин в наводящей ужас тишине Градчан. «Я, Пепичек», — послышалось из толпы, и к полицейским подошел 32-летний бржевновский рабочий Кинцль. «Никуда вы не пойдете!» — протестовал патруль. «Клянусь всемогущим, — воскликнул Кинцль, — я пойду и засвидетельствую, что мой друг невинен, как лилия». С этого и начались несчастья бедного свидетеля. Едва он из обычного гражданина превратился в свидетеля, его счастливая звезда закатилась. Когда патруль только появился на месте происшествия, парки быстро и незаметно вывели его за ворота, но теперь Кинцль добровольно вверг себя в лапы правосудия, в градчанский полицейский участок — в эту яму со львами. И вот уже он вместе с Капалином в маленькой комнатенке перед заваленным бумагами столом. Свидетель резковат, но говорит убедительно. Он многократно оскорбляет патруль, при сем торжественно заявляя, что дружище Капалин невиновен, а вместо Капалина надо было арестовать его, Кинцля, но, мол, его все равно не задержали, хоть у него в руке и был нож. Уж он бы кое-что доказал этим ножом всякому, кто захочет утверждать, будто Капалин виновен. «Ведь на самом деле Капалин — ангел невинный, а вот я, господа, подлая тварь. Капалин вообще никогда не дерется». Вопреки ожиданиям кончилось все довольно грустно, трагично, скверно, жестоко, ужасно и паскудно. Верная дружба не была вознаграждена по заслугам. Согласно испытанному девизу: «Виноват — не виноват, лупи всех подряд!», который не раз выкрикивался ими во время драки, — оба приятеля оказались в заключении. Я роняю на сии строки слезы, ибо знаю, что при всем том ни одна из градчанских улиц не будет названа улицей Кинцля».

«Историю партии умеренного прогресса в рамках закона» Гашек пишет в форме пародии на социологическое научное исследование. Широкий замысел потребовал иного метода, чем тот, которым он пользовался, сочиняя короткие юморески для календарей. Связующей нитью повествования становятся уже упомянутые выше эпизоды «апостольского и миссионерского странствия трех членов партии умеренного прогресса». Веселые анналы перемежаются с «предвыборными» воззваниями и речами, а также с карикатурными портретами известных политиков и общественных деятелей.

В целом книга напоминает мозаику: тут и пародии па политическую и журналистскую риторику; и историко-социологические экскурсы, выглядящие в авторской трактовке как смесь значительных событий и мелких фактов пражской хроники; и карикатуры на политических деятелей и представителей художественного миро, основанные на противоречии между официальной личиной и интимной стороной их жизни; и забавные рассказы о богеме, в которых не только возникают образы родственников и друзей автора, но и вырисовывается его собственный иронический портрет. В своем памфлете Гашек под реальными именами выводит широкоизвестных людей, не щадя их частной жизни. Он выступает в роли придворного шута: «Когда я собирал материалы к этой обширной истории новой партии, многие понимали, что будут фигурировать на ее страницах, и вели себя в связи с этим весьма по-разному. Одни хотели, чтобы я непременно о них упомянул, полагая, что это будет некая библиография с перечислением всех их заслуг перед партией. Другие, сообразив, что о них пойдет речь, с угрозой восклицали: „Только попробуй!“ А третьи, прослышав, что я собираюсь о них писать, буквально тряслись от страха, То были люди, которые знали, на что я способен…»