Заговор королевы - Вильям Энсворт

Ее руки, настоящие руки Медичи, были малы и белы, и мы находим излишним объяснять читателю, каковы должны были быть ноги при таких руках, скажем только, что ножки Маргариты походили на ножки феи и верх ноги был точно такой же прекрасной формы, как и нижняя ее часть.

Мы едва решаемся попытаться изобразить ее костюм, такой же блестящий, как и ее красота. Мы боимся быть подавленными тяжестью его роскоши. Многочисленные бриллианты горели в ее черных косах. Унизанный жемчугом, ее лиф походил на серебристые латы. Золотая парча составляла материю ее платья, фасон которого был у нее совершенно особенный, так как известно, что она никогда не показывалась два раза в одном и том же платье. Как бы то ни было, она старалась сделать себя прекрасной, хотя нравилась и без малейших усилий с ее стороны и не могла не привести всех в очарование, когда желала этого. Ее прекрасную шею окружало ожерелье из камней; в одной руке, обтянутой перчаткой, она держала платок, обшитый золотыми кружевами, а в другой — довольно большой веер.

В отношении талантов Маргарита могла выдержать сравнение с самыми знаменитыми королевами, о которых говорит история. Одаренная природным красноречием своего деда Франциска I, она проявила в собственных мемуарах несомненные литературные способности, а ее ответ Краковскому епископу, написанный экспромтом на латинском языке, дает понятие о ее классическом образовании и доказывает, что она была достойна своего происхождения от той, от которой она унаследовала имя и государство — от любезной и добродетельной Маргариты Валуа, супруги Генриха д'Альбера, короля Наварры, создавшей "Гектамерон" и "Зеркало грешной души" и прозванной жемчужиной всех жемчужин.

Маргарита любила искусства и занималась поэзией, и если ее тетка могла похвастать дружбой Меланхтона и Климента Мора, то сама она была предметом восхищения и удивления Ронсара и Брантома, не считая целого полчища меньших светил поэзии. Но если она имела множество друзей, ее восхвалявших, то у нее было также много врагов и хулителей, и, чтобы удостовериться, с каким ожесточением преследовала ее клевета, стоит только справиться со страницами "Сатирического развода", изданного под именем и с согласия ее супруга Генриха IV. Ее жизнь — смесь набожности и легкомыслия — представляет одну из тех странных аномалий, образцы которых иногда встречались между особами ее пола. Эти аномалии, — не касаясь искренности Маргариты, которая никогда не была лицемеркой подобно остальным членам ее семейства — можно объяснить только одним способом, а именно тем, каким поэт Шелли старается соотнести гнусные поступки и постоянные молитвы и земные поклоны жестокого Санси. Религия, — замечает он в предисловии к своей прекрасной трагедии, озаглавленной этим словом и заслуживающей быть в одном ряду с "Королем Лиром" Шекспира, — не имеет у католиков ничего общего с прочими добродетелями. Самый гнусный бездельник может быть строгим святошей и, нисколько не оскорбляя исповедуемой им веры, считать себя таковым. Религия глубоко укоренилась в народе и — исходя из темперамента людей, ее исповедующих, — обращается в страсть, в верование, в утешение, но никогда не служит средством к обузданию дурных страстей.

Маргарита как мы уже сказали, не была лицемерна. Ее излишества, которые она не старалась скрывать, доказывают это. У нее религия обратилась в страсть. Половину жизни она проводила в удовлетворении своих прихотей, другую половину — в благочестивых занятиях или в том, что носит название благочестия. Она была способна каждый день присутствовать на трех обеднях: одной большой и двух малых, исповедаться три раза в неделю и исполнять разные обряды добровольного покаяния, но это страстное благочестие нисколько не препятствовало ее более чем легкому поведению, напротив, казалось, оно придавало какую-то заманчивость ее прихотям, и, пресыщенная удовольствиями, она удалялась с большим рвением на молитву и выходила из своей молельни с обновленной жаждой наслаждений. Мы не будем касаться тех горестей, которые она позднее испытала, ни того тяжелого периода ее жизни, когда она являлась супругой без мужа, королевой без государства, пустой тенью прошлого, великим и благородным призраком. Мы будем говорить о самом блестящем времени ее жизни, когда заботы еще не коснулись ее и горести не уничтожили ее красоты.

Читатель уже знает искусство Кричтона в суетном, но в те времена очень уважаемом занятии — в танцах. Впрочем, в то время занятие это было далеко не таким легким, как ныне, потому что фигуры танцев заимствовались в Италии, Испании, Германии и почти во всех провинциях Франции и, следовательно, были гораздо разнообразнее. Кричтон слыл за самого ловкого танцора того двора, каждый член которого заслужил бы без сомнения подобную же известность при всех прочих дворах Европы. Генрих III страстно любил это развлечение. Екатерина Медичи тоже очень любила танцы, и Маргарита Валуа, как нам известно, не менее охотно им предавалась. И потому все придворные, желавшие отличиться перед своей королевой, постоянно упражнялись в этом искусстве, и нелегко было затмить таких совершенных танцоров.

Точно так же, как в фехтовальной зале, или на поприще науки, или на турнирах, на охоте и во всех упражнениях, требующих ловкости, Кричтон превосходил здесь всех своих соперников. Должно быть, Терпсихора присутствовала при его рождении.

В каждом из танцев он являл одинаковое искусство, не знавшее соперников. Был ли Кричтон в данном случае воодушевлен присутствием и приветствиями многочисленного общества, или же он хотел выплеснуть всю свою неистощимую энергию, но он превзошел самого себя. Его движения были так легки и эластичны в быстрой наваруазе (получившей название от своей прелестной родины), что казалось, будто его нога едва прикасается к паркету. Если же он останавливался, то, казалось, только для того, чтобы это минутное прикосновение придало ему новую легкость, подобно Антею, который приобретал новую силу, прикасаясь к земле, своей матери. Танец закончился такими необычайными па, что каждый танцор, менее искусный, чем шотландец и его августейшая дама, почувствовал бы головокружение.

Весь этикет был забыт. Невообразимый энтузиазм охватил всех зрителей, "виват" и "браво" раздавались со всех сторон. Своды большого зала огласились рукоплесканиями, и действие, произведенное на толпу придворных блестящим танцем этой знаменитой пары, совершенно походило на то, какое производят самые блестящие богини балета.

Никогда Маргарита не казалась такой оживленной, даже сами ее фрейлины удивлялись ее необыкновенному увлечению.