Империя - Гор Видал

Блэз нервничал. Он никогда еще не встречался с губернатором; конечно, он давно уже к нему пригляделся («привязался», сказал он себе по-французски). Эта подвижная фигура, воплощенная энергия, постоянно мелькала на бесчисленных подмостках. Шеф потребовал взять у губернатора интервью, сочтя, что настало время Блэзу испытать свои силы в этом лживом искусстве, и вручил ему перечень вопросов, которые следовало задать; скомканный клочок бумаги уже успел истлеть в его потной ладони. Он нервничал и сам недоумевал почему. Разве он не привычен уже к общению с сильными мира сего? Все-таки он не кто-нибудь, а Сэнфорд и, не в последнюю очередь, Делакроу. Он помнил, с каким презрением относился отец ко всем политикам, и это глубокое чувство было однажды столь же глубоко и щедро вознаграждено в Ньюпорте, штат Род-Айленд, когда президент Честер А. Артур допустил промах, посетив казино, где на него никто не обратил ни малейшего внимания. Того хуже, когда президенту настала пора уезжать, ему пришлось стоять в полном одиночестве у подъезда, пока экипажи Асторов, Бельмонтов[78], Делакроу и Вандербильтов[79] проезжали мимо, а он взывал: «Карету президента!». Полковника Сэнфорда эта ситуация привела в восторг. Но Блэзу недоставало отцовского патрицианского высокомерия.

В половине девятого субботним утром в отеле «Пятая авеню» стояла необычная тишина. Поодаль, в холле, посетителей почти не было, лишь несколько претендентов на должность мирового судьи в захолустье штата толпились в «Углу молитв». Они напомнили Блэзу тех случайных и неприметных личностей, задержанных за ночь, которых ему приходилось видеть в полицейском участке на Малберри-стрит.

Два сотрудника нью-йоркской полиции охраняли вход в отдельный кабинет, где поглощал завтрак губернатор, бывший комиссар городской полиции; завтрак весьма обильный, иначе не скажешь, состоявший из жареного цыпленка, залитого яичницей с яркими крупными желтками, и солидной порции жареного картофеля. Меню Блэз выяснил у метрдотеля заранее. По-видимому, губернатор был любитель поесть на манер жителя западной границы: он предпочитал «жратву» простую, обильную и неизменно жареную.

Внезапно в дверях кабинета возник громадный округлый, заключенный в темную жилетку живот, набитый жареным мясом; приложение к животу, губернатор и полковник Теодор Рузвельт сказал что-то полицейским, его слова заставили их нахмуриться, а их бывший начальник разразился хохотом, показавшимся Блэзу похожим на крик совы, стремительно бросающейся вниз на зазевавшегося грызуна. Рядом с губернатором стоял бледный и по обыкновению, если не более, изможденный Платт. К удивлению Блэза они завтракали без помощников, иными словами — без свидетелей, сразу подумал он. Мрачно-подозрительное мировоззрение Шефа оказалось заразительным и, не исключено, обоснованным.

Полицейские отдали губернатору честь и он подошел к Блэзу, не обращая внимания на вездесущих просителей — соискателей должностей.

— Мистер Сэнфорд из «Джорнел»? Наша любимая газета, не правда ли, мистер Платт?

— Бывают и хуже, — тихо выдавил Платт, направляясь к своему любимому дивану; он был похож на человека с мотыгой, возвращающегося после тяжких трудов в поле на отдых.

— Мистер Сэнфорд, — приветствовал он Блэза, коснувшись его тщедушной рукой. Затем опустился на свой трон в «Углу молитв», готовый править и царствовать, в то время как номинальному правителю штата предстояло очаровывать и развлекать молодого журналиста. Просители окружили Платта; босс скорбным взмахом руки простился с губернатором и Блэзом.

— Мистер Сэнфорд, почему бы нам не прокатиться вместе до дома моей сестры? Мы могли бы поговорить по дороге. — С этими словами Рузвельт правой рукой взял Блэза за левый локоть; жест был загадочный, стороннему наблюдателю он мог показаться изъявлением близких отношений или, на худой конец, расположения, но жертва, а Блэз счел себя именно жертвой, восприняла его как проявление физического контроля, поскольку губернатор таким образом вынудил его стремительно шагать с ним рядом, да к тому же нога в ногу; снова в мыслях у него возникло видение полицейского участка на Малберри-стрит. Но хотя губернатор и вел себя как подобает полицейскому, он едва ли был здоровенным детиной, каким полагается быть стражу порядка. Он был таким же коротышкой, как и Блэз, несколько лет кряду молившийся хотя бы о лишней половинке дюйма, однако он перестал расти в шестнадцать лет. Но в тех местах, где у Блэза выпирали мускулы, у Рузвельта была одна гуттаперчевая начинка; фигуру его увенчивали массивная голова и шея, причем первая как бы произрастала из второй как ответвление ствола. Живот был тучен, конечности толсты, но не мускулисты. Тем не менее Рузвельт оказался стремителен в движениях и целеустремлен, как атлет, спешащий к началу соревнования на неведомую спортивную арену. Блэза позабавило, что манера губернатора говорить точно соответствовала тому, как ее расписывали в газетах. В холле, когда вокруг него теснились незнакомые люди, жаждавшие пожать ему руку или пожелать успехов, губернатор обнажал свои громадные скалоподобные зубы и произносил три отчетливых слога «О-чень-рад!». Если ему говорили то, что он одобрял, он восклицал «Потрясающе!», как актер, играющий роль английского джентльмена. На улице он даже охотно откликался на обращение «Тедди» — вне пределов семьи никто не отваживался его так называть.

Легкий апрельский дождичек смочил Пятую авеню, но не губернатора Рузвельта, который впрыгнул в экипаж, опираясь, как о поручень, о правую руку Блэза. К вящей радости Блэза экипаж оказался с поднятым верхом; в его воображении уже возникла картина «здорового образа жизни» — так называлась лекция, прочитанная недавно губернатором где-то на Среднем Западе, — езды по Пятой авеню под проливным дождем и возгласов «Потрясающе!», обращенных к стихиям.

— Вам следует пожить на Западе, — губернатор сказал именно то, чего от него ожидал Блэз. — Юноше, такому как вы, следует укреплять свое тело и свои моральные устои.

Блэз вдруг почувствовал, что краснеет — вовсе не от слов «моральные устои», на эту тему он, выросший во Франции, сам мог прочитать лекцию губернатору, но от слова «тело». Ведь он мог похвастать мускулатурой, какая не снилась его йельским однокашникам, — даром природы, вероятно, но в гораздо большей степени явившейся результатом его собственных усилий; не снилась такая мускулатура и тому жирному пудингу, что колыхался с ним рядом. Вблизи Рузвельт не выглядел молодо, впрочем, на взгляд Блэза, сорок лет вовсе не были оптимальным возрастом для мужчины. Глубокие морщины разбегались из-под пенсне с золотыми дужками. Коротко стриженные волосы тронуты сединой. Усы в китайском стиле скобками обрамляли или, скорее, прятали полные, красные, отменно чувственные губы. Яркие юркие глаза неопределенного цвета; ясно, что не светлые. Тело производило впечатление болезненной тучности.

— Я могу побить вас в индейской борьбе, — неожиданно для себя сказал Блэз.

Губернатор, до этой минуты глядевший в окно в надежде быть узнанным кем-то из скрытых зонтиками прохожих, изумленно уставился на Блэза. Пенсне сползло с носа на грудь и повисло на цепочке, подобно маятнику. Глаза голубые, наконец-то установил Блэз.

— Вы? Городской неженка? — он громко расхохотался, затем сказал: — Вызов принят.

Оба устроились на заднем сиденье таким образом, чтобы каждый мог положить локоть на центральную подушку и сцепиться ладонями. Блэз был абсолютно уверен в себе; он знал, что сильнее, и рука пожилого соперника начала медленно клониться книзу. Рузвельт был тяжелее, но в конце концов, предчувствуя поражение, просто сжульничал. Когда его рука была уже почти совсем внизу, он незаметно просунул ногу под складное сиденье напротив и, используя этот рычаг, быстро прижал руку Блэза к подушке.

— Вот так! — радостно крикнул губернатор.

— Вы просунули ногу под сиденье.

— Я не…

— Смотрите! — На глазах Блэза нога Рузвельта, словно пружина, отскочила на прежнее место.

— Это случайность. Она соскользнула. — Какое-то мгновение Рузвельт выглядел огорченным, как мальчишка, которого уличили во лжи. Но он тут же совладал с собой и громко возгласил:

— Здорово, молодой человек! Ладно, вы не городской неженка. Вы другой. Сэнфорд. Который Сэнфорд?

Началась и быстро завершилась игра в генеалогию. Полковник, чистейший сноб, как и большинство народных избранников, Сэнфорда воспринял спокойно, но его слегка обеспокоили Делакроу. Когда они вылезали из экипажа у номера 422 по Мэдисон-авеню, каменного дома его младшей сестры миссис Дуглас Робинсон (Блэз тщательно все записывал), Рузвельт спросил:

— Боксом занимаетесь?

— Да, — честно признался Блэз.

— Как только завтрак утрамбуется, мы с вами спустимся в подвал и натянем перчатки.