Королевский фаворит - Поль Феваль

— Что же, это похвальное желание, сеньор Асканио.

— И я устремил взор на мисс Арабеллу Фэнсгоу.

— Дочь милорда!

— На очаровательную дочь милорда.

Балтазар не смог удержаться от улыбки.

« Славная будет пара «, — подумал он.

— Ну, что же? — сказал Асканио.

— Ну, что же? — повторил Балтазар.

— Что ты на это скажешь?

— Ничего!

— Твоя сдержанность красноречива. Ты меня одобряешь и соглашаешься мне служить?

— Почему же нет? Что надо сделать?

— Ш-ш! — сказал падуанец, вставая и обходя комнату на цыпочках, чтобы убедиться, все ли двери заперты и не подслушивает ли их кто-нибудь.

Исполнив этот долг скромного влюбленного, он возвратился к Балтазару и вынул из кармана маленькую надушенную записочку, перевязанную розовой ленточкой. Прежде чем передать ее Балтазару, Асканио поцеловал ее с обеих сторон.

— Друг, — сказал он, — я вверяю тебе счастье моей жизни.

— Оно будет в хороших руках, сеньор Асканио.

Он взял любовное послание и спрятал, но потом, подумав, прибавил:

— Может быть, вы хотите, чтобы письмо было передано сейчас же?

— Сейчас! Вот идея, которая делает тебе честь, Балтазар, и будь покоен, я не окажусь неблагодарным.

Балтазар вышел, чтобы передать любовное послание.

Едва за ним затворилась дверь, как Асканио бросился к дверям кабинета лорда Фэнсгоу. Сначала он приложил ухо к замочной скважине, но не услышал ничего. Тогда, переменив тактику, он заменил ухо глазом.

— Монах! — прошептал он. — Да, это действительно монах! И вечно этот капюшон на лице!.. Невозможно увидать его лица. Этот человек, вероятно, имеет несомненную причину скрываться!

Он выпрямился и сложил руки на груди. Лоб его был нахмурен, брови все более и более сдвигались. Все лицо выражало внутреннюю работу человека, старающегося найти разгадку трудной задачи.

« Под всякой тайной, — говорил он себе, — скрывается пожива для того, кто сумеет приподнять ее покрывало. Бывают, правда, удары кинжала. Но, ба! Я все же во что бы то ни стало должен открыть тайну почтенного отца «.

И он снова стал глядеть в скважину.

« Странно! — думал он. — Даже в присутствии милорда он не снимает капюшона! Это личность до крайности интригует меня. Я дал бы десять пистолей, чтобы сорвать эту постоянно скрывающую его занавеску. Я встречаю его повсюду: у короля, у инфанта, даже у самого графа… И у милорда также! Это переходит всякие границы… Он должен иметь какой-то расчет, чтобы так дефилировать между враждебными партиями. Уж не конкурент ли он мне?

Вдруг он услышал за дверями звон металла и снова поспешил наклониться к замочной скважине.

— Золото! — обрадовался он, всплеснув руками.

Англичанин открыл шкатулку, стоявшую на столе напротив двери. Он несколько раз опускал в нее руки и каждый раз вынимал полную пригоршню золота. Монах был неподвижен. Когда Ричард Фэнсгоу вынул сколько ему было надо, он пересчитал деньги и передал их с поклоном монаху.

— Он еще ему кланяется! — проворчал Макароне. — Кто знает, он, может быть, говорит ему еще и: «Ваше святейшество, вы очень добры, что избавляете меня от моих гиней, и я вам от всего сердца благодарен за это».

В эту минуту монах и лорд Ричард направились к двери. Падуанец едва успел вовремя отскочить в сторону.

Дверь отворилась.

— Я очень благодарен вашему преподобию, — сказал лорд Ричард Фэнсгоу, — и прошу принять уверения в моей преданности.

— До завтра, — произнес монах.

— Когда будет угодно вашему преподобию, я всегда к вашим услугам.

Монах вышел. Ричард Фэнсгоу с довольным видом потер руки.

Что же касается падуанца, то он был буквально поражен. «Он дал монаху пятьсот гиней, — подумал он, — и еще сам же благодарит его!»

Глава XVIII

КАБИНЕТ

Лорд Ричард Фэнсгоу вернулся к себе в кабинет, не заметив падуанца, который затаился в углу.

«У него очень веселый вид, — подумал Макароне. — Ясно, что это какая-нибудь интрига, нити которой нет у меня в руках. Уж не образуется ли шестая партия?»

В эту минуту Балтазар возвратился.

— Ну что? — поспешно спросил падуанец.

— Я отдал письмо.

— Удостоили ли…

— Конечно.

— Как! Прелестная Арабелла прочитала строки, написанные рукою ее нижайшего раба?

— Она сделала больше.

— Что я слышу! — обрадовался Макароне, вставая. — Неужели я могу надеяться на такое счастье? Неужели она согласилась написать ответ?

— Она сделала больше, — снова повторил Балтазар.

Падуанец принял театральную позу.

— Балтазар! — вскричал он. — Говори скорее, а не то мое бедное сердце разорвется!

— Мисс Арабелла назначает вам свидание, сеньор Асканио.

— Свидание! О счастье! О райское блаженство! Где? Когда? Отвечай же!

— Завтра вечером в саду отеля, вот вам ключ от решетки.

— Не сон ли это? Кажется, что мне действительно удастся все устроить! — радовался Макароне, схватывая ключ.

— Будьте скромны! — сказал Балтазар.

— О, я буду нем как могила! — отвечал Асканио, кладя руку на сердце.

Потом он прибавил очень холодно:

— Приятель Балтазар, я теперь не при деньгах, но можешь считать меня своим должником на пятьдесят реалов. Теперь поговорим о другом: монах ушел…

— Хорошо, я доложу о вас милорду.

— Погоди немного. Этот монах сильно интересует меня. Балтазар, не можешь ли ты узнать, кто он?

— Может быть.

— И что он делает у милорда? — продолжал Макароне.

— Это не невозможно!

— Я тебя награжу по-царски, Балтазар. Подумай об этом, и проводи меня.

Лорд Ричард Фэнсгоу был старик с холодным, ничего не выражающим лицом. Его редкие и почти белые волосы росли только на затылке, оставляя открытым большой, но узкий и покатый лоб. Его борода, подстриженная по английской моде того времени, сохранила так же, как и усы, свой естественный цвет — белокурый, с рыжеватым оттенком. У него был острый подбородок и тонкие бледные губы, расстояние от носа до рта было совершенно непропорционально общему овалу лица. Маленькие, серые, близорукие глаза, постоянно полузакрытые веками без ресниц, бросали хитрые взгляды из глубоких орбит.

Общий вид этой физиономии дополнялся прямым носом, опускавшимся перпендикулярно к верхней губе. Этот, чисто британский, нос был настоящий нос дипломата. Глаза могли улыбаться, рот сжиматься, бледный цвет щек переходить из бледного в ярко-красный под влиянием радости или гнева, нос же всегда оставался неподвижен и был точно мертвый. Бывают нескромные носы, раздувающие ноздри или меняющие цвет и тем выдающие тайные мысли своих господ, но нос лорда Ричарда никогда не делал ничего подобного, вы могли бы уколоть его, но он все-таки остался бы неизменен, вы скорее сломали бы его, чем заставили покраснеть.