Дни и ночи - Константин Симонов

И все же Сабуров не вспомнил, как он полз, даже сейчас, когда Аня рассказала ему это. Значит, он все-таки стащил с себя обломки и пополз. Как странно, что он ничего не помнит.

Потом Аня рассказала, как его принесли в батальон и как она увидела его на носилках и подошла к нему.

Сейчас, рассказывая об этом, она посмотрела на него таким прямым взглядом, каким смотрят, когда уже ничего не выбирают и ничего не боятся.

- Я увидела, как вы лежите. И мне стало страшно, что вы умерли. Я вас стала целовать. Потом вы открыли глаза и сразу же закрыли. И я вас еще поцеловала, но вы уже не открывали больше глаза.

Потом Аня рассказала, как она вместе с санитарами несла его к берегу и как они переплывали на барже и в них стреляли, потому что было уже почти светло.

- Совсем как тогда стреляли. Помните? - спросила она.

- Помню.

- И я очень боялась,- сказала она.- Когда переправились, я сказала санитарам, чтобы они вас доставили непременно сюда, боялась, что вы куда-нибудь еще попадете и я вас уже не найду.

- Почему вас так долго не было? - спросил Сабуров.

- Я не могла,- произнесла она виноватым тоном.- Я переправилась обратно и думала, что на следующую ночь буду здесь, но переправу разбили. А потом там набралось столько раненых, что, пока их всех не переправили, меня оставили с ними там. Целых шесть дней. А вы лучше себя чувствуете?

- Да,- подтвердил Сабуров.- Я уже сегодня сидел и даже пробовал ходить.

Они помолчали. Потом она сказала:

- Вы знаете, мама тоже здесь...

- Вы мне говорили тогда еще...- как о чем-то очень далеком, сказал Сабуров.- Здесь, в этой деревне?

- Да. Мама хотела тоже прийти сюда, но я пошла одна. Я все сказала ей о вас.

Она сказала это "все" так, что Сабуров почувствовал, что это и в самом деле очень много.

- А у меня,- сообщила Аня,- теперь тоже орден.

- Ну? - улыбнулся Сабуров.- Где же он? Уже выдали?

- Да.

- Покажите.

Она приоткрыла халат, и он увидел у нее на гимнастерке орден Красной Звезды, только не запыленный, с потрескавшейся эмалью, как у него, а совсем новенький, блестящий.

Аня, скосив глаза, тоже посмотрела на орден. У нее был очень довольный вид. Сабуров улыбнулся. Она увидела его улыбку и тоже улыбнулась.

Он приподнялся на подушке на локтях.

- Милый,- сказала Аня, дотянувшись до его плеч обеими руками.- Милый,повторила она.

Он снял ее руку со своего плеча и поцеловал долгим поцелуем, от которого она покраснела, но руку не отняла и даже не потянула к себе, а продолжала смотреть на него внимательным, счастливым взглядом.

- Если бы не война...

Он хотел сказать, что если бы не война, то он сейчас же увез бы ее далеко отсюда и никогда бы больше не отпустил.

- Если бы не война, мы не встретились бы, да? Ведь да? - настойчиво повторила она, словно боясь, что он будет спорить.

- Да,- согласился он.- Я это и хотел тебе сказать. Он первый раз сказал ей "ты".

- Я знаю, что я сделаю,- сказала Аня, по-прежнему не отрывая от него взгляда.- Мне сегодня дали отпуск на целые сутки. Я вас...- она запнулась. Она слышала, как он вместо "вы" сказал ей "ты", и поняла значение этой перемены, и ей, в свою очередь, тоже хотелось сказать ему "ты", но его небритое, усталое, похудевшее в дни болезни лицо было такое взрослое, почти старое, что она не решилась.- Я вас отсюда возьму,- сказала она.

- Возьмешь? Куда?

- К маме. Вы будете дальше лечиться у мамы... у нас,- поправилась она.- Вам уже, наверное, можно переехать. Мама будет за вами ухаживать. И я, когда буду дома. Я буду уезжать вечером и ночью возить раненых, как всегда, а с утра ухаживать за вами.

- А когда же ты будешь спать? - улыбнулся Сабуров.

- Потом, когда вы выздоровеете.

Она соскочила с койки, сделала шаг к двери, потом вернулась, быстро и коротко поцеловала его в губы и выбежала.

Сабуров, ожидая услышать какое-нибудь замечание или увидеть насмешку на лицах людей, лежавших с ним в одной палате, выжидающе огляделся по сторонам. Но никто не заговорил и не усмехнулся.

Сабуров закрыл глаза, ему казалось, что так, с закрытыми глазами, ему легче будет дождаться возвращения Ани.

А она в это время стояла в том же здании школы в маленькой комнате нижнего этажа перед главным врачом.

Главный врач принадлежал к распространенной среди хирургов категории циников. Он был плотный, с румяным лицом и словно нарисованными черными усами и бровями. Хороший хирург, спасший на своем веку немало людей, он тем не менее считал своим долгом говорить, что относится к медицине скептически, делал операции с подчеркнутым хладнокровием, говорил об ампутированных руках и ногах с усмешкой и любил отпускать двусмысленные шутки, не стесняясь присутствия женщин. Аня это знала, и главный врач представлялся ей человеком меньше всего способным выслушать и понять то, что она ему хотела сказать.

Поэтому, войдя к нему, она вся напряглась и сжалась в комок, с твердой решимостью все равно сказать то, что она хотела, и не дать ему обидеть ни себя, ни Сабурова, ни, больше всего, то новое, что вошло и наполнило ее жизнь радостью.

- Товарищ военврач, у меня к вам просьба.

- Надеюсь, вам ничего не нужно ампутировать,- сказал он с привычной улыбкой.- Все обращаемые ко мне просьбы обычно ограничиваются этим.

- Нет,- ответила она.- Здесь лежит... один капитан, капитан Сабуров...

- Сабуров? Ага, помню. С ушибами. Ну?

- Он выздоравливающий.

- Совершенно верно. Очень приятно. Так что же из этого? - У меня здесь мама живет в деревне...

- Тоже очень приятно. Но какое отношение имеет одно к другому?

- Я прошу,- продолжала Аня, подняв на него глаза,- я хочу, пока он выздоравливающий, взять его к нам.

У нее были такие ясные, обрекающие на молчание глаза, что главный врач, у которого с языка уже готова была сорваться неопрятная шутка, промолчал.

- Я его хочу взять к нам. Я вас очень прошу...

- Зачем? - уже серьезно спросил он.

- Ему там будет лучше.

- Почему?

- Ему там будет лучше,- упрямо повторила Аня.- Я знаю, ему там будет лучше. Я вас очень прошу.

- Он что, ваш родственник?

- Нет, но... мне это очень нужно. Я должна быть с ним вместе,отчаянно сказала она, решившись с этой минуты на любые слова, к каким бы он ее ни вынудил, и на любые признания, даже ложные.

Главный врач считал в порядке вещей то, что у его сестер и санитарок бывали романы с выздоравливающими, и не преследовал их, присвоив себе лишь право беззлобно, но грубовато шутить над этими маленькими тайнами. Но с такой откровенной, бесстрашной просьбой к нему обращались впервые.

Он растерялся от неожиданности и от взгляда Ани, смотревшей на него с такой свирепой надеждой, что он почувствовал себя почти как за операционным столом во время трудной операции.