Мастер-снайпер - Стивен Хантер

Шмуль всю ночь пролежал на животе среди незнакомых людей. Никто не обращал на него никакого внимания, но поблизости от него парашютисты организовали полевой лазарет, и в промежутках между вспышками сражения он видел, как туда отходили раненые, по одному или по двое, а некоторых приносили их товарищи, которые затем поспешно возвращались в бой. Из лазарета постоянно раздавались стоны.

С рассветом на территории появились очаги огня — Шмуль понял, что горят здания. А потом, уже совсем утром, по дороге, гремя и поднимая облака пыли, подошли танки. Раненые приветствовали их, как могли, но машины, которые с первого взгляда показались ему такими мощными, выглядели печальными и потрепанными, когда проползали мимо него. Он представлял себе более подходящих спасителей, чем этот потрепанный караван испускающих дым обшарпанных созданий с подтекающим маслом. Майор Аутвейт выглядывал из-за башни первого танка, мрачный и черный, как трубочист.

Танки вступили в пункт № 11, и Шмуль потерял их из виду в клубах дыма. Затем раздались взрывы, такие сильные, каких он в жизни не слышал.

— Они, должно быть, взорвали там все до последнего гаража, — сказал один из раненых.

Затем за Шмулем пришел солдат.

— Сэр, капитан Литс хочет вас видеть.

— Ага, — сказал Шмуль, смущенный тем, что оказался таким чистым среди грязных окровавленных солдат.

Но вскоре это его смущение сменилось чувством замешательства. Он обнаружил, что очень трудно сопоставить то, что он видит, с тем, что он помнил. Его ужаснули масштабы разрушения. Он увидел буквально выпотрошенный мир, развалины, дымящиеся балки, перепаханную землю, испещренные пулями здания, и еще более невероятным было то домашнее спокойствие, с которым вели себя выжившие американские солдаты, которые лежали на солнышке, лениво держа во рту сигареты, писали письма, читали вестерны, ели сухие пайки.

Его проводник подвел его ко рву, где рядами лежали убитые немцы, над которыми деловито кружилась черная туча мух. Шмуль видел трупы и раньше, но вполне определенные трупы: прежде всего, это были евреи, но, что более важно, они были костлявыми, белыми, съежившимися, они ужасали именно тем, что выглядели такими нереальными, — просто куклы или деревянные поленья. Здесь же реальность никуда не делась: кости, мозги и кишки, иссиня-черные, черно-красные, зеленовато-желтые, некоторые свежие, а некоторые уже покрывшиеся запекшейся кровью. Все это напоминало Шмулю мясную лавку и ритуальные жертвоприношения перед праздниками: вывешенные куски говядины, дымящиеся груды ливера, холодный белый рубец. Однако в мясной лавке присутствует порядок, аккуратность, осмысленность; здесь же все было неряшливым, грязным и случайным.

— Зрелище не из приятных. Даже если это и они, — заметил Литс, мрачно стоя на краю рва. — Это солдаты, люди из «Мертвой головы». Или, скорее, то, что от них осталось. Извините, но настало время посмотреть.

— Конечно. А как же еще, — согласился Шмуль.

Он подошел к краю. Мертвые, немцы были всего лишь плотью, которую трудно ненавидеть. Шмуль не испытывал ничего, кроме неприятного ощущения от отвратительных деталей насильственной смерти, запаха опорожненного кишечника и роящихся мух. Через некоторое время ему стало легче ходить среди них. Они были одеты в свои пестрые камуфляжные куртки с четким и неподходяще ярким, почти веселым рисунком — коричнево-зеленые пятна на сером фоне. Вскоре он увидел старого друга.

«Привет, любитель курить трубку. У тебя дыра размером с ведро в самом центре, и ты не очень-то счастлив от этого. Вот так убивают неевреи — полностью и бесповоротно. Серьезное дело, это производство смерти. Нас они морили голодом или травили газом — экономили пули. Они пробовали на нас пули, но пришли к заключению, что это напрасная трата средств. Своих, курильщик трубки, они убивают пулями и взрывами и тратят на это миллионы».

Следующим был мальчишка, который бил его на складе. «Ты был злым, называл меня еврейским дерьмом, пинал меня». Мальчишка лежал синий и разорванный пополам, ноги и нижняя часть туловища отсутствовали. Что могло послужить причиной такой ужасной смерти? Он определенно был самым искалеченным. «Ты бил меня, мальчик, и если бы в тот момент тебе показали эту картинку: еврей Шмуль в американской форме, теплый и невредимый, бессловесно стоит над половиной твоего туловища, — ты бы принял это за шутку, за насмешку. Однако вот он я, и вот он ты, и по тому, с какой злостью ты на меня уставился, я думаю, что ты все знаешь. Ага, вот и Шеффер, гауптштурмфюрер Шеффер, почти нетронутый, явно не поврежденный, неужели ты умер от страха в своей хрустящей и яркой камуфляжной куртке? Нет, вот небольшая аккуратная дырочка, проделанная чуть выше твоей верхней губы».

— Нет, — сказал наконец Шмуль, — его здесь нет.

Литс кивнул и после этого повел его к пробитому пулями корпусу барака, который когда-то был научным центром Фольмерхаузена. Дверь была сорвана с петель, а крыша с одной стороны провалилась, но Шмуль сумел разглядеть на койках тела на пропитанных кровью простынях.

— Гражданские, — сказал Шмуль. — Какая досада, что вам пришлось их убить.

— Это не мы, — возразил Литс — И это была вовсе не случайность.

Он наклонился к полу и поднял пригоршню стреляных гильз.

— Они здесь повсюду. Девятимиллиметровые, от МР сорокового. Это сделали эсэсовцы. Полная секретность. Ну а теперь еще одна остановка. Сюда, пожалуйста.

Обходя воронки и горы обломков, они прошли через всю территорию к бараку, где жили эсэсовцы. Он все еще дымился и обрушился сам по себе вскоре после восхода солнца. Но один конец продолжал стоять. Литс подвел Шмуля к оставшейся части барака и предложил заглянуть в разбитое выстрелами окно.

— Видите? На полу. Он обгорел, и большая часть лица изуродована. Он в купальном халате. Это ведь не Репп?

— Не Репп.

— Верно. Реппа в купальном халате не застанешь. Это инженер, да? Фольмерхаузен?

— Да.

— Ну что ж, ничего не попишешь.

— Вы упустили его.

— Угу. Он каким-то образом ускользнул. Сволочь.

— И концы оборвались.

— Может быть. Может быть. Мы попробуем что-нибудь откопать в этих развалинах. И вот еще... — Он что-то протянул Шмулю. — Вы знаете, что это такое?

Шмуль взглянул на маленький металлический предмет, лежащий на раскрытой ладони Литса. Он чуть не засмеялся.

— Конечно, знаю. Но что...

— Мы нашли этот предмет здесь. Под Фольмерхаузеном. Он, должно быть, лежал на столе, который тот свалил, когда падал. На нем надпись на идише, не так ли?

— На иврите, — поправил Шмуль, — Это игрушка. Она называется драйдел. Волчок, его крутят. — Он делал это и сам сотни, тысячи раз, когда был мальчишкой. — Это для детей. Вы делаете небольшую ставку и крутите волчок. Ставите, на какую из четырех букв упадет волчок. Обычно играют во время хануки.

Драйдел был похож на игральную кость с осью посередине, буквы почти стерлись от прикосновений маленьких пальчиков.

— Игрушка очень старая, — сказал Шмуль. — Возможно, довольно ценная. По крайней мере, в качестве чьей-то фамильной вещи.

— Понятно. А что означают эти буквы?

— Это первые буквы слов одной религиозной фразы.

— И что это за фраза?

«Великое чудо свершилось здесь».

15

Репп почувствовал голод и остановился. Съесть хлеб сейчас или попозже? Ну а почему бы и не сейчас? Он усиленно шел полночи и большую часть дня, подгоняя себя, и скоро должен выйти из леса на Баварскую равнину. Хорошее продвижение, прикинул он, даже с опережением графика; добрый знак, учитывая его несколько, э-э, поспешный уход. Он сел на поваленное дерево на лугу. Наконец-то он вышел из хвойной зоны и оказался в районе вязов и тополей. Репп знал свои деревья, а тополя были у него любимцами, особенно в погожий летний день, как этот, когда бледное солнце зажигает их каким-то магическим образом — они мерцают лимонным светом, прозрачным и мистическим, в котором проглядывают контуры ветвей. Спокойная, суровая красота дня делала это зрелище еще более прекрасным, — чистая красота, без излишеств, без каких-то там веяний, без вычурности, и Репп улыбнулся всему окружающему, заодно и тому, что его собственная чувствительность к этому не загрубела от войны. Репп любил природу: он полагал, что она способствует здоровью, укрепляет тело и очищает голову. В тяжелые времена, вот как сейчас, природа приобретала особое значение для его высших инстинктов, хотя очень редко естественная красота природы интересовала его сама по себе, без связи с более прозаическими потребностями, такими как линия огня, расположение автоматического оружия, схемы минных полей и так далее.

Он откусил хлеб. Черствый, хотя вкус великолепный. Очень хорошо, что хлеб оказался в мешке, когда появились американцы. Времени хватило только на то, чтобы схватить мешок, забросить его за плечи и направиться к туннелю. Репп долго полз по голой земле под градом падающих американских пуль. Наконец он скатился в канаву возле входа в туннель.