Русский транзит 2 - Вячеслав Барковский

- Так значит, старик ваш в академики лезет? Вот почему...- начал взволнованно Петя Счастливчик, но вдруг замолчал, наморщил лоб.-Юрьев, надо сейчас же рассказать старику о начинке, которую он так усердно проталкивает на Урал. Правда, боюсь, это его не слишком обрадует, но все эти ребята, что имеют здесь свой интерес, могут и его - вслед за теми двоими, что подписали акт...при этом Счастливчик осторожно указал пальцем в небо, которое, устав от ночного сумрака, начинало трепетно светлеть, робко источая свежесть и радостную готовность жить.

Петя вновь набрал номер директора.

- Игорь Сергеевич? С вами говорит биолог Крестовский. По просьбе сотрудника вашего института Юрьева я исследовал вещество, которое вы передали ему на радионуклидный анализ. Так вот, в этом самом веществе мною обнаружены доселе неизвестные отечественной науке бактерии - результат мутации стрептококковых микробов, которые встречаются у человека на слизистой оболочке зева. Вы слушаете меня? Так вот, эти бактерии поражают ткани и кожу человека, почти мгновенно разрушая их. Результат - гангрена и смерть уже через несколько часов после заражения... Дело очень серьезное. Контейнеры с мутагеном ни в коем случае нельзя впускать в страну, тем более на Урал, его вообще нельзя трогать, слишком опасно. Утром я намерен поставить в известность все те инстанции, которые должен заинтересовать данный вопрос: и ГорСЭС, и прокуратуру... Если с вашей стороны что-то можно сделать, то действуйте, не мешкая. Да, и будьте осторожны: вполне вероятно, что те люди, которые подсунули вам данную экспертизу, захотят от вас избавиться...

В продолжение своего монолога Счастливчик слышал на той стороне провода лишь свистящее дыхание Игоря Сергеевича. Потом внезапно раздались короткие гудки.

- Все. Повесил трубку. Кажется, проняло,- покачал головой Петя.

Игорь Сергеевич сидел на краю кровати, напоминавшей небольшой ракетодром, со стартовой площадки которого уже с десяток лет не поднялось в небо ни одной даже захудалой ракеты, с радостным хрустом прошивающей стратосферу...

Он был в своей шелковой пижаме в синюю и лиловую полоску, купленной когда-то в Германии с тайным намерением выходить в ней под вечер к объекту вожделения, вложив в карманы белые руки с безвольными пальцами эстета. Пижама должна была несколько скруглить и смягчить образ глыбастого светоча отечественной науки, ученого с почти европейской известностью в глазах какой-нибудь несмышленой, но уже страстно мечтающей о кандидатской диссертации дурочки, не умалив при этом должного величия.

Игорь Сергеевич никак не мог попасть ногами в тапочки.

Его жена, Кира Мироновна, так и не проснулась. Ночью ее вообще ничем нельзя было разбудить. Эта иссушенная Пицундой, ночными попойками и косметикой женщина предзакатной красоты, безжалостно изъеденной молью времени, эта равнодушная дочь бывшего крупного партийного секретаря по советской науке, эта тварь, да-да, именно тупая и жестокая тварь, всю жизнь делавшая из Игоря Сергеевича тряпку на людях, чтобы все ее любовники могли вытирать о него ноги, спала глубоко, как напахавшийся за день мужик. И при этом она дико - с утробным бульканьем храпела.

Что делать, Игорь Сергеевич обязан был терпеть эту женщину, которая последовательно, с завидным упорством и высокомерием делала из рядового кандидата физико-математических наук доктора, членкора, директора, при этом не скрывая к нему своего презрения. А потом вдруг ей это надоело. Остался последний шаг, низенькая, но самая важная ступенька, так, полпинка под зад, чтобы он, небрежно поправляя львиную свою гриву, взлетел на Олимп, раскланиваясь перед блистательной публикой, внезапно возникшей в партере и в ложах... и она отступилась.

Отступилась так же играючи, как вела его когда-то все выше и выше, расчищая дорогу к солнцу своим высоким родством и яростным темпераментом дикой кошки.

Да она просто плюнула на Игоря Сергеевича! Плюнула на то, что ему, седовласому и царственному, было просто неприлично не стать теперь академиком. При этом она кричала, истерически хохоча ему прямо в глаза, что он вообще никто и ничто и в жизни, и в постели (о! она еще об этом вспоминала!), и уж, тем более, в науке. Действительно, все статьи его и крупные работы были кем-то для него написаны, все эксперименты поставлены и проведены без его участия. Он лишь с элегантной небрежностью присваивал себе чужие идеи и, многозначительно, с провидческим прищуром помолчав, отдавал их в доработку подчиненным, на которых указывала ему жена, подчиненным, готовым на все ради дальнейшего роста.

Только в самом конце, уже на выходе, эти, порой фундаментальные работы, опубликованные в солидных академических изданиях, венчала его фамилия.

Одно время он подписывал эти работы вместе с непосредственными исполнителями: он первый, а они следом, причем те, кто писали, могли запросто попасть в "и др.". Но потом, набрав солидный научный вес, он спохватился и стал предпочитать оставаться единственным автором, если, конечно, работа того стоила. Но ведь и те люди получали свое: одни защищали диссертации, другие уезжали на Запад... Нет-нет, Игорь Сергеевич старался не обижать людей.

Надо признаться, что в молодые годы он и не рвался в большую науку, прекрасно сознавая свои возможности. Это она, Кира, толкала его вверх, заставляла расти... И он вошел во вкус. Он научился быть спокойным и солидным, научился многозначительно молчать, качая головой - то саркастически, то с отеческим поощрением, особенно когда не мог понять сути вопроса,- и все коллеги за пределами его института постепенно уверовали в то, что он действительно крупный ученый. Хотя цену ему прекрасно знали все ближайшие подчиненные, вплоть до последней лаборантки.

И вот брошенный на произвол судьбы Игорь Сергеевич должен был теперь в одиночку добиваться академства. Лишенный столь мощной поддержки в лице жены, прекрасно знавшей академическую кухню и входившей в нее с черной лестницы, в лице этой опытной интриганки, могущей влиять на самых неприступных, самых идейных и принципиальных товарищей через своего папочку, знавшего всю их подноготную, Игорь Сергеевич спешил теперь, не разбирая дороги, к заветной цели. Выставив вперед свои тонкие руки и с детской обидой на лице округлив ничего не видящие от слез глаза, он, то и дело спотыкаясь и падая, смертельно боялся навсегда опоздать к пиршеству жизни.

Только его секретарша Екатерина Сергеевна и могла в эти последние месяцы утешить Игоря Сергеевича. Увы, времена молоденьких аспирантш и соискательниц безвозвратно ушли.

А как было хорошо когда-то изображать из себя льва! Прежде, так сказать в великие и незабвенные времена, он всегда мог себе позволить запереться в директорском кабинете с какой-нибудь из подающих недежды сотрудниц, беззаветно влюбленных в науку и, естественно, в жреца этой науки. Там он по-барски угощал ее коньяком и конфетами, жаловался на проклятую заграницу, от которой ему отбоя нет: все приглашают и приглашают... Потом прозрачно намекал на вдруг возникшее у него ощущение единства душ и со смехом, словно в шутку, лез к ней под юбку, внимательно оценивая ответную реакцию.

В случае возмущенного отпора со стороны обольщаемой, он сначала все сводил к немного неудачной, но зато веселенькой шутке, так сказать, к невинной шалости, а потом, в течение всего каких-нибудь двух месяцев выводил щепетильную в межзвездное пространство - за ворота института с более чем сдержанной характеристикой и телефонными разговорами о полной профессиональной непригодности.

Сотрудницы, поверившие на кабинетном диванчике в единство душ, или, по крайней мере, только сделавшие вид, вскорости защищали свои работы на ученых советах и, в общем, совсем неплохо устраивались как на рабочем месте, так и в личной жизни, поскольку многие из молодых специалисток могли вдруг оказаться в первых рядах на получение ведомственной жилплощади, и это, безусловно, было хорошим подспорьем молодым семьям. Да, Игорь Сергеевич старался не забывать своих... Это случилось два года назад.

Как-то на одном из многочисленных институтских собраний он высмотрел русоволосую, крепкую девицу, страшно активную, бывшую в студенческие годы, вероятно, комсомольским вожаком.

Месяца два Игорь Сергеевич с интересом и благосклонностью приглядывался к этой самой Оксане Николаевне, прежде чем выдвинуть ее в профсоюзные лидеры. Старику хотелось, чтобы сия налитая пьянящей легкостью молодость и уверенная в себе красота находились как можно чаще рядом с ним... Нет, даже не так: он просто желал их всегда иметь при себе.

И он стал носить заграничные клетчатые пиджаки и делать романтические прически в салоне на Невском: седина была ему очень к лицу. Игорь Сергеевич теперь много шутил, мягко улыбался и говорил притчами.

Оксана смотрела на него своими блестящими черными глазами и смеялась, обнажая крупные жемчужины ровных, как с рекламной фотографии, зубов. Теперь они сидели в президиуме рядом, и он ощущал терпкий и пряный запах ее молодого тела.