«Мы одной крови». Десант из будущего - Юрий Валин

В 14 часов начался штурм Маячной высоты. Около 16 часов ее пришлось оставить. Фашистам удалось взять и южную половину поселка, захватить тяжелораненых в подвалах. Практически плацдарм был рассечен надвое.

С более спокойного северного участка обороны комдив снял две роты. Из них и учебной роты была сформирована ударная группа. Перед контратакой Гладков дал последнюю радиограмму с плацдарма: «Противник захватил половину Эльтигена. Часть раненых попала в плен. В 16.00 решаю последними силами перейти в контратаку. Если останемся живы, в 22.00 буду выполнять ваш 05»[77]. С таманского берега помогли огнем, и после пятиминутного артналета сводная группа контратаковала. В рукопашном бою противник был выбит, половину поселка и раненых вернули…

Выносить умерших из Подвала было невозможно — в провале выхода лежали бронебойщики, стерегли самоходку. Марина слышала, как считали патроны. Оставалось восемь пэтээрошных…

…Потихоньку стихало. Вечер, наверное. В дыму пасмурное небо было не разглядеть. Гельман не вернулся, продуктов тоже не несли. Марина вскрыла пять банок из НЗ.

— Худо, — сказал сержант с раздробленным бедром. — Видать, выдыхаемся.

— Уйдут. Бросят нас, — прохрипел сапер, следя за Мариной блестящими горячечными глазами. — Пойдут на прорыв и бросят.

— Глупости не болтай, — резко сказала Марина и тряпкой вытерла розовую пену с губ сапера. — Тебе вообще разговаривать нельзя.

— А что можно-то? Ну, че опять плачешь-то?

— Глаза такие — от дыма слезятся. Капли мне в госпитале капали…

— Не ври, нашла о чем…

Сапера перебил гортанный настойчивый голос — грузин-лейтенант бредил вторые сутки. Ни слова не понять. Как принесли, все дергался, встать пытался, успел Ефимовну уговорить, начал письмо диктовать, и все… Уже, наверное, свою Ингури видит. Невеста, что ли? Видный парень, жгучий…

Качнулась плащ-палатка, натянутая у прохода, впустила холод и дым. Сгибаясь, вошли двое: начальника санитарной службы Марина знала, второй офицер незнакомый — среднего роста, в новом ватнике, продранном лишь на одном локте. С Большой земли, что ли?

Начальник санслужбы кашлянул, поморгал, пытаясь хоть что-то рассмотреть в тусклом свете пары коптилок:

— Товарищи! Тут такое дело… Нам поставлена задача на прорыв. Через час уходим…

В тишине слушали. Ждали этого, теперь молчали, лишь дыхание десятков людей, хриплое, натужное Подвал наполняло. Мгновение, даже не стонал никто. Потом разом закряхтели, зашевелились даже те, кто шевелиться не мог. Встать смогли трое, поковыляли к выходу.

— Бушлат возьми, — сказала Марина полуголому, с забинтованной грудной клеткой, бойцу.

— Куда его? На голову? — прохрипел раненый, — шевелить одной рукой он совсем не мог — осколком ключицу перебило.

Ефимовна молча накинула ему на одно плечо шинель. Раненые выбирались наружу, в сырость и перестук выстрелов.

— Будьте живы, — сказал, не глядя ни на кого, начсанслужбы и пошел следом.

Второй, новенький, стоял, смотрел на Подвал, словно запомнить хотел. Так бывает — с непривычки духота и кровь как обухом бьет. Бывает, из траншеи бойцы зайдут, дуреют, хоть нашатырь подноси.

Марина смочила тряпку, склонилась к лейтенанту — замолк грузин. Сейчас отмучается. После смерти иной раз красивее становятся. Чаще, конечно, наоборот.

— С документами, кто может, разберитесь, — сухо сказал новый офицер. — По национальностям, званиям. Лишнего оставлять не нужно.

— Да нам все едино. В одном теперь мы звании, — кашлянул сапер.

— По-разному выйти может, — сказал офицер. — Если кому полегчает, к берегу выбирайтесь. Ночью катера подойдут.

Марина чувствовала, что у нее дрожат руки. Спрятать бы их куда. Шел бы он, командир чертов. Какой берег? Уж уползли все, кто мог.

— Эй! — сказал офицер. — Санинструктор…

Марина обернулась.

— Со мной идете. — Незнакомец смотрел из-под каски. — Бойцы поймут. Здесь все сознательные.

— Не могу, — сказала Марина, да вышло что-то ужасно невнятное. — Так нельзя. Бросать нельзя. Да и не дойду я никуда.

— Звание? — кратко и вроде бы негромко рявкнул офицер.

— Сержант Шведова, — Марина машинально попыталась выпрямиться, тюкнулась макушкой о потолок.

— За мной, Шведова. Личное оружие, патроны. Не на танцульки.

— Правильно, — сапер усмехнулся, скашлял на подбородок. — Но ты ее и на танцульки опосля тож своди.

Марина суетливо вынула из сумки последнюю банку тушенки, отдала Ефимовне. Выдернула из груды тряпья свой карабин, ремень с подсумками…

— С Богом, — зачем-то сказала в спину Ефимовна…

Висела над развалинами ракета. У развалин школы коротко простучал автомат, ему ответил немецкий пулемет. Марина пыталась застегнуть ремень. В траншее сидело трое бойцов — видимо, ждали офицера. Хлопнула, заливая все мертвенным светом, очередная ракета. Марина в первый раз разглядела лицо офицера. Костистое лицо, немолодое, уже за тридцать, глаза холодные, отсутствующие. Сразу видно — штабной.

— Не плачьте. — Он двумя точными движениями помог застегнуть ремень с подсумками. — По траншее к КП моряков. Там медсанбат собирается. Найдете?

— Да. Товарищ… майор. — Марина наконец разглядела майорские звезды. — Мне, наверное, лучше остаться. У меня ноги… Я же не дойду…

— Чушь. Добежишь. Без разговоров, бегом арш!

Марина потрусила по траншее, качаясь, отталкиваясь рукой от влажной стенки края, машинально перешагивая через пустые цинки. Потом ползла по взрытому песку, цепляясь штанами за расщепленные доски, за проволоку. Ночь блестела, туманилась мерцанием ракет и слез. Шли, ползли, двигались в ту же сторону фигуры десантников. Их было еще много…

Отпустил Подвал санинструктора Шведову. Может, не все еще. Не все…

6 декабря 21.20. Десантники готовы к прорыву. Около 2000 человек, включая раненых. Все раненые вооружены. По плану остатки 1339-го и 386-го морских батальонов прорвали румынскую оборону. Слева и справа шли соответственно остатки 1337-го и 1331-го полков. Тыл прикрывали гвардейцы 335-го полка — около сотни бойцов. В центре боевого порядка шел медсанбат с 200 ранеными.

В 22.00 взлетела красная ракета, и десант пошел на прорыв…

…Марина шаталась, шатались все, кто шел на север. Недоедание, последние дни постоянного обстрела и напряженных боев обессилили бойцов. Румынские траншеи остались позади, но в это не верилось. Легко как-то вышли. Первые несколько минут казалось, что врага вообще нет. Шли колонной, между воронок и окопов. Потом впереди судорожно ударил пулемет, через несколько мгновений захлопали гранаты, вспыхнула короткая яростная стрельба. За спиной, на оставленном плацдарме тоже стреляли — группы прикрытия отвлекали немцев и мамалыжников. Повисли очередные ракеты — Марина видела спины бойцов, грязные повязки, автоматы, пристроенные, чтобы можно было стрелять одной рукой. Сзади тоже двигались бойцы. Санинструктор из 31-го помогала идти слепым[78]. Марина опекала своих: прыгал, опираясь на доску долговязый Яша, шел пожилой боец с забинтованными, обожженными и раздробленными кистями обеих рук — на него повесили «сидор» с дисками, остальные раненые, что в группу Шведовой вошли, разом как-то растворились среди бойцов. Перебрались через траншею — Марина первый раз видела так близко мертвого врага — румын валялся, вывернув шею, точно в стену траншеи хотел ввинтиться. Червяк бл…й…

Впереди была степь — темная, непроглядная. За спиной стреляли. Яша назойливым шепотом объяснял, как ему нужно подавать диски «если що». По лицу бил холодный дождь, Марина облизывала губы, падала, вставала, поднимала других, роняла карабин, поднимала его, искала и поднимала Яшкину доску… Ветви низкорослого кустарника, ставшие на холоде жестче стальной проволоки, раздирали руки и одежду. Потом под ногами захлюпало, зачавкало[79]…

— Стоп! Переобуться треба, — просипел Яша. — Потопим обувку. А у меня и так одна сапога. Папаше Лукичу-то что…

Сели на доску. Марина перемотала портянки «папаше» Лукичу, разодрала запасную рубашку, намотала потуже Яшке и себе. Мимо брели люди. Все перемешалось, легкораненые, пулеметчики, связисты, все одинаково грязные, изнуренные до последней степени.

…Вода соленая, тяжелая, как студень. Где по колено, где выше. Скользкая доска у Яши вырывалась, он падал, хватаясь за Лукича, оба с матом плюхались в воду — Марина здоровенных мужиков удержать не могла. Ползли — черная соль лезла в рот, — плевались, вставали. Помог кто-то черный, неразличимый в темноте. Шаги, еще шаги, грязь… Рядом стонали и матюкались бойцы — эти вроде и здоровые, но вот сил волочить пулемет не имели. Поминутно роняли — тело МГ уже в какую-то черную корягу превратилось. Старший пулеметчик ленты, навешанные на шею, все пытался не окунуть…