Пушкинский круг. Легенды и мифы - Наум Синдаловский

Но грустная легенда о станционном смотрителе, случайно услышанная Пушкиным во время одного из дружеских застолий, всколыхнула еще и воспоминания самого поэта. Путешествуя по России, Пушкин не раз останавливался на почтовых станциях, смертельно скучал в ожидании смены лошадей, разговаривал со смотрителями. Ближайшая к Петербургу такая станция находилась на Белорусском тракте, в деревне Выра. По местному преданию, поэт однажды задержался на ней, пережидая непогоду по дороге в Михайловское. Согласно тому же преданию, имя герою своей повести Самсону Вырину, несколько изменив его, он будто бы дал по названию этой придорожной станции.

В «Станционном смотрителе» Петербург впервые назван своим подлинным именем. Но в контексте нашего повествования гораздо важнее другое. Впервые в русской художественной литературе сюжетом повести стало городское предание. Не с этих ли пор живой интерес, с которым Пушкин вслушивался в многоголосую петербургскую молву, стал вполне сопоставим с его ненасытной жадностью к сказочным небылицам Арины Родионовны?

«Медный всадник»

В ноябре 1824 года в Петербурге произошло самое разрушительное за всю его историю наводнение. Вода поднялась на 410 сантиметров над уровнем ординара и затопила практически весь город. Только по официальным данным было полностью разрушено и повреждено более четырех тысяч домов. Наводнение оставило тяжелый след в памяти петербуржцев. О нем долгое время ходили самые невероятные слухи, многие из которых трансформировались в народные предания, легенды и просто мифы.

Это было далеко не первое наводнение в Петербурге. Еще первые жители Петербурга хорошо знали, какую опасность представляют повторявшиеся из года в год и пугающие своей регулярностью наводнения, старинные предания о которых с суеверным страхом передавались из поколения в поколение. Рассказывали, что древние обитатели этих мест никогда не строили прочных домов. Жили в небольших избушках, которые при угрожающих подъемах воды тотчас разбирали, превращая в удобные плоты, складывали на них нехитрый скарб, привязывали к верхушкам деревьев, а сами «спасались на Дудорову гору». Едва Нева входила в свои берега, жители благополучно возвращались к своим плотам, превращали их в жилища, и жизнь продолжалась до следующего разгула стихии. По одному из дошедших до нас любопытных финских преданий, наводнения одинаковой разрушительной силы повторялись через каждые пять лет.

Механизм петербургских наводнений на самом деле удивительно прост. Как только атмосферное давление над Финским заливом значительно превышает давление над Невой, оно начинает выдавливать воду из залива в Неву. Понятно, что наводнения связывали с опасной близостью моря. Поговорки: «Жди горя с моря, беды от воды; где вода, там и беда; и царь воды не уймет» явно петербургского происхождения. Если верить легендам, в былые времена во время наводнений Нева затопляла устье реки Охты, а в отдельные годы доходила даже до Пулковских высот. Известно предание о том, что Петр I после одного из наводнений посетил крестьян на склоне Пулковской горы. «Пулкову вода не угрожает», — шутя сказал он. Услышав это, живший неподалеку чухонец ответил царю, что его дед хорошо помнит наводнение, когда вода доходила до ветвей дуба у подошвы горы. И хотя Петр, как об этом рассказывает предание, подошел к тому дубу и топором отсек его нижние ветви, спокойствия от этого не прибавилось. Царю было хорошо известно первое документальное свидетельство о наводнении 1691 года, когда вода в Неве поднялась на 3 метра 29 сантиметров. Нам, сегодняшним петербуржцам, при всяком подобном экскурсе в историю наводнений надо учитывать, что в XX веке для того, чтобы Нева вышла из берегов, ее уровень должен был повыситься более чем на полтора метра. В XIX веке этот уровень составлял около метра, а в начале XVIII столетия достаточно было сорока сантиметров подъема воды, чтобы вся территория исторического Петербурга превратилась в одно сплошное болото.

Природа Петербурга постоянно напоминала о себе разрушительными наводнениями, каждое из которых становилось опаснее предыдущего. В 1752 году уровень воды достиг 269 сантиметров, в 1777-м — 310 сантиметров, в 1824-м, как мы знаем, Нева поднялась на 410 сантиметров. Такие наводнения в фольклоре называются «Петербургскими потопами». Еще в XVIII веке в Петербурге сложилась зловещая поговорка-предсказание: «И будет великий потоп».

Наиболее опасным при наводнениях была их непредсказуемость и стремительность распространения воды по всему городу. Спасались от разбушевавшейся стихии, как от живого противника, бегством, перепрыгивая через заборы и другие препятствия. Сохранился анекдот о неком купце, тот, опасаясь воровства, бил несчастных людей палкой по рукам, когда они бросились спасаться от воды через ограду его дома. Узнав об этом, Петр I «приказал повесить купцу на всю жизнь на шею медаль из чугуна весом в два пуда, с надписью: „За спасение погибавших“». Впрочем, для некоторых такие наводнения считались «счастливыми». Известны случаи, когда иностранные купцы приписывали количество погибших от наводнения товаров, чтобы извлечь из этого выгоду у государства. Один из иностранных наблюдателей писал на родину, что «в Петербурге говорят, что если в какой год не случится большого пожара или очень высокой воды, то наверняка некоторые из тамошних иностранных факторов обанкротятся».

Не обошлось без курьезов и во время наводнения 1824 года, о котором в мемуарной литературе осталось особенно много свидетельств очевидцев. Известен анекдот о графе Варфоломее Васильевиче Толстом, жившем в то время на Большой Морской улице. Проснувшись утром 7 ноября, он подошел к окну и к ужасу своему увидел, что перед окнами его дома на 12-весельном баркасе разъезжает граф Милорадович. Толстой отпрянул от окна и закричал камердинеру, чтоб тот тоже взглянул в окно. А уж когда слуга подтвердил увиденное графом ранее, тот едва вымолвил: «Как на баркасе?» — «Так-с, ваше сиятельство: в городе страшное наводнение». — И только тогда Толстой облегченно перекрестился: «Ну, слава Богу, что так, а я думал, что на меня дурь нашла».

Забегая вперед, напомним, что не менее страшным стало и наводнение 1924 года, когда многие улицы Ленинграда вдруг остались без дорожного покрытия. В то время оно было торцовым, то есть выложенным из специальных шестигранных деревянных шашек, уложенных торцами. Видимо, изобретатели этого остроумного способа одевать городские дороги не рассчитывали на подобные стихийные бедствия. С тех пор торцовые мостовые исчезли с улиц города навсегда. Память о них сохранилась разве что в фольклоре. Известна детская загадка с ответом: «Наводнение»:

Как звали ту, которая с ДворцовойУкрала кладку с мостовой торцовой?

Надо сказать, наводнения сегодня уже не вызывают такого страха. В фольклоре даже отмечена некоторая путаница с причинно-следственными связями, появившаяся в детских головках. На вопрос: «Придумайте сложно-подчиненное предложение из двух простых: „Наступила угроза наводнения“ и „Нева вышла из берегов“, следует ответ: „Нева вышла из берегов, потому что наступила угроза наводнения“».

Памятные доски с отметкой уровня воды во время того или иного наводнения укреплены на многих петербургских фасадах. Петербуржцы относятся к ним достаточно ревностно, не без оснований считая их памятниками истории. В городе живет легенда об одной из таких досок, которая вдруг оказалась на уровне второго этажа, что никак не соответствовало значению подъема воды в сантиметрах, указанной на самой доске. На вопросы любопытных дворник с удовольствием объяснял: «Так ведь доска историческая, памятная, а ее мальчишки царапают постоянно».

Есть в Петербурге и общая для всех наводнений памятная доска. Она находится у Невских ворот Петропавловской крепости, ведущих к причалам Комендантской пристани. Ее в Петербурге называют: «Летопись наводнений». Еще один указатель уровня наводнений — так называемая «Шкала Нептуна» установлена у Синего моста.

Однако вернемся к хронологической логике нашего рассказа. Пушкина во время наводнения в Петербурге не было. Напомним, что он находился в ссылке и вернулся в столицу только в 1826 году. Со свойственной ему темпераментной любознательностью жадно вслушивался в воспоминания очевидцев. Рассказывали о каком-то незадачливом чиновнике Яковлеве, перед самым наводнением беспечно гулявшем по Сенатской площади. Когда вода начала прибывать, Яковлев поспешил домой, но, дойдя до дома Лобанова-Ростовского, с ужасом увидел, что идти дальше нет никакой возможности. Яковлев будто бы забрался на одного из львов, которые «с подъятой лапой, как живые» взирали на разыгравшуюся стихию. Там он и «просидел все время наводнения».

Известен был Пушкину и другой рассказ о недавнем наводнении. Героем его был моряк Луковкин, дом которого на Гутуевском острове вместе со всеми родными смыло водой. А Владимир Соллогуб со смехом поведал Пушкину всем известную байку о том, как под окнами Зимнего дворца по затопленной площади проплыла сорванная со своего места сторожевая будка вместе с находившимся в ней караульным. Увидев стоявшего у окна императора, часовой будто бы сделал на караул. Говорили о гробе, который всплыл на каком-то затопленном кладбище и гонимый сильной волной доплыл до Дворцовой площади, пробил оконную раму в нижнем этаже Зимнего дворца и остановился только в комнате самого императора.