Узник «Черной Луны» - Сергей Дышев

– И это хорошо, – сказал я пресыщенным голосом.

– Оно тебя чуть не погубило, – сказала Лена, склонившись надо мной, как над неизлечимым больным.

– Ты – наркоманка, – вынес я приговор.

– Пусть будет так.

– Хорошо сказано – и точно. Больше и не добавишь. Самая емкая фраза, которую мне доводилось слышать, – меня понесло.

– Что мне сделать, чтобы ты умолк?

– Налей еще.

– Ты умрешь! Точно умрешь. Поэтому ничего не получишь. Лежи и спи. Я тебя укрою бабушкиной периной.

– Опять бабушка! – Я вскочил, грозный в своей наготе.

Леночка сидела в своей любимой позе, поджав коленки.

Монстр, оживший, решительный, твердолобый и агрессивный, как зомби, кажется, уже начинал страшить ее. И откуда он взялся на ее голову?

Она все же встала – вспорхнула, – принесла из-за чернеющей портьеры бутыль и рюмку на длинной ножке.

– Мы будем пить вместе. Здесь мак…

– Хорошо, – тут же согласился я.

– Но сначала я.

– Хорошо.

Она сделала несколько глоточков – как это только умудрилась из столь малого сосуда…

Когда я вновь обжегся этой сладкой отравой – больше не воображал. Проглотил, как глотают в кабаке обязательные сто граммов.

Тепла я не почувствовал, эйфории и экстаза – тоже.

Я пожалел о несдержанности.

Лена смотрела на меня во все глаза.

– Нормально, – выдохнул я.

– Ты точно не умрешь?

– Теперь я понял, что это было. В последние дни меня пять раз приговаривали к смерти или хотели просто убить. Наверное, судьба устала от этих попыток и решила отыграться…

– Когда ты рассказывал о своих похождениях, все время смеялся, а я никак не могла понять, где ты врешь, а где – пытаешься не соврать… Прости, если… я… Я думала, что ты сочиняешь, чтобы повеселить нас.

– Неужели и про Валеру Скокова?

– Нет – про Валеру я поверила. Все эти твои переделки просто кошмарны. Неужели тебе не надоело?

«Все-таки мак – зверь», – подумал я и решил сделать Ленке замечание, потому что мой дух вновь пожелал вырваться наружу.

Глаза Леночки стали совсем осоловелыми.

«Почему она до сих пор в рубашке?» – более отчетливой и справедливой мысли у меня не было, наверное, полгода.

– Тебе нехорошо?

– Нет, просто я устала.

– Иди ко мне.

Она буквально упала в мои объятия, успев сообщить, что вовсе не пьяна.

Лена забылась у меня на плече, а когда проснулась, даже не проснулась, а слегка приоткрыла глаза, вздохнула, зевнула и, поерзав на постели, стала освобождаться от сорочки, будто это были прилипшие прошлогодние мысли. Она ухитрилась снять ее не через голову, а спустить вниз, как избавляется змея от старой кожи. После чего она, так и не открывая глаз, облегченно вздохнула и прижалась ко мне. И всем своим естеством я ощутил ее горячую плоть. Полушария грудей, расслабленный животик с ямочкой пупка, гладенькие коленки и бесконечные ноги… Ее волосы разметались по щетине моих щек, спутались с серыми пыльными усами… Именно так, господа.

Она вздрагивала в полудреме, я крепче прижимал ее, сливаясь в одно целое, в союз плоти и духа…

Окно подернулось апельсиновым цветом, прогоняя чернильно-фиолетовую краску на востоке.

Закричал петух – куриный глашатай. Она встрепенулась и потерлась о меня, как кошка.

– Кажется, ночь кончается, – сонно прошептала она.

– А я и не спал, – продолжил я тему.

Я стал собирать ее волосы, но они рассыпались – соломенный пух. Провел по ее грудям, соски смешно затопорщились, в отместку я дотронулся до них языком. Леночка вздрогнула. Мой чертенок проснулся и выставил рожки. Ленка лежала напряженная, застывшая, в ожидании, но я знал, что еще одно мое прикосновение вызовет бурю. Поэтому я не спешил.

Потом кончик моего языка незаметно опустился к напрягшемуся животику, я погрузился в ямку пупка; она порывисто вздохнула, дрожь прошла от самых кончиков пальцев ног… Какие шершавые были у меня ладони… Руки, серые от пороха, касались нежного тела, тонкой светящейся кожи, одно прикосновение к которой оставляло бледно-розовые пятнышки. Я рухнул в гибкое лоно, задыхаясь, лаская, настаивая; податливая плоть, горячая дрожь, меня затуманила неистовая сила; дурь-трава, сон-трава, трын-трава; горечь и хмель, сладкий дурман, опустошение закрытых глаз, бессильные пальцы, всплеск ресниц, целующая нежность, повисшая рука; бисер капель, вздрагивающий на сонной артерии…

– Мама…

– Что? – очнулся я.

Солнце слепило глаза.

– Мама пришла, – ужаснулась Лена. – Мне конец… Она только что заглянула.

Я пулей бросился искать разбросанные вещи. Не хватало одного носка и трусов, и тогда, плюнув, я натянул штаны на голое тело. Трусы все же нашлись среди скомканной простыни, я сунул их в карман. Ленка мигом надела халатик, мельком взглянула на себя в зеркало, поправила волосы и обреченно опустилась на кровать.

– Боже, что теперь будет? Она прибьет меня. – Лена не на шутку испугалась.

А я вспомнил записку, в которой Алевтина Николаевна выражала надежду, что мужчины будут вести себя по-джентльменски.

То, что она увидела, превзошло все ожидания. Кандидат в женихи попрал все мыслимые и немыслимые нормы приличия и нравственности. Хотя каждое поколение по-своему понимает, что такое быть настоящим джентльменом. Алевтина Николаевна скорей понимала по-другому. Поэтому мне очень захотелось выпорхнуть в окно. Но так уж точно, независимо от эпохи, не поступают джентльмены, застигнутые с поличным.

Лена чуть ли не плакала. Чем я мог ее утешить? Кто виноват? Конечно, с первыми лучами солнца я должен был уползти под бок Корытову. Но мы уснули как младенцы, совершенно позабыв о нравственности. Теперь у мамы будет отличная возможность погоревать о загубленной чести ее дочери, а также вывалить на наши головы массу агрессивной банальности на темы морали.

Хвала Создателю, что Леночка ни словом не упрекнула меня или выразила утреннее отвращение, похмельное пресыщение.

Она была восхитительна и в этом падшем виде, ясные глазки смотрели грустно и жалобно, как у наказанной собачки, а синячки под ними честно сообщали, чем занималась девушка на протяжении ночи.

Вдруг хлопнула дверь, и во дворе раздались шаги.

– Кажется, мама ушла, – встревоженно произнесла Лена. Она быстро заправила постель и вопросительно посмотрела на меня. – Иван еще спит?

– Все нормально, – сказал я. – Не маленький. Женщины выбирают лучших.

– Только нос сильно не задирай! – с вызовом отреагировала Лена. Она вздохнула. – Ну что, пошли? Нет, давай ты первый.

Я решительно вышел из комнаты; дверь Ванюшиной комнаты была закрыта, я резко отворил ее. Корытов сидел на убранном диване и щурился.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – сказал он, вставая.

Я поздоровался с ним за руку, заметив негромко, что у него слишком нахальное выражение лица.

И тут пришла мама. Она принесла хлебушка, молочка и вежливо поинтересовалась, бросив короткий взгляд в сторону дочери:

– Ну, как спали наши гости?

– Отлично, – сказал Ванюша.

– Нормально, – заверил я, подумав про себя, что нагло вру женщине: ночь провел просто сказочно. Благодаря ее дочке. Теперь, зная Леночку до мельчайших подробностей, я смог оценить, насколько она и ее мать похожи; чудесные волосы, фигура – все дочь унаследовала, забрав самые лучшие черты…

Потом женщины отправились на кухню, чтобы приготовить для вояк завтрак. Я настороженно прислушивался: не раздастся ли звон посуды или шлепки пощечин. Леночка вышла с подносом просветленная, шепнула мне:

– Моя мама – золото. Она все понимает…

У меня отлегло от сердца. Только не хватало, чтобы ей устроили из-за меня головомойку.

Мы завтракали в умиротворенной тишине, мне хотелось быстрей закончить процедуру и вырваться на воздух… И тут девушка из телевизора срывающимся голосом сообщила, что головорезы подполковника Хоменко ворвались в здание коммерческого телецентра. Женщины всполошились, а я сказал:

– Во времена дедушки Ленина план захвата власти включал в себя несколько важных объектов, которыми надо овладеть. В наше же просвещенное время достаточно захватить телецентр и сообщить о том, что к власти пришло новое руководство. Ваш подполковник Хоменко готовится в президенты.

Мои наблюдения не понравились – не устраивала кандидатура разбойника-комбата.

Что же дальше? Конечно, мы рванули к телецентру. Леночка тоже хотела с нами, но три голоса ей категорически отказали.

Мы завели «Волгу» и помчались по улицам. Я опять был свободен, я удрал, потому как еще немного, и пришедшая в себя Алевтина Николаевна обязательно бы начала выкручивать мои нервы.

Вокруг пятиэтажки, где был телецентр и куча различных контор, уже шло действо, веселье, приятное глазу военного: шла разудалая пальба, с обеих сторон густо садили очередями. Мы, конечно, тут же завернули за угол, потому что во время любой стычки народ сердится, нервничает, одиноко стоящая цель вызывает приступ озлобленности, ну а движущаяся – тем более, ну просто невыразимую ненависть. Мы выскочили из машины и тихонько стали подползать. Соваться к зданию было бесполезно: и та и другая стороны вряд ли бы приняли сейчас нашу помощь. На четвертом этаже, в одном из окон, начал куриться аккуратный дымок, потом блеснуло красное пламя, и уже из двух окон повалило хорошо, добротно густо-черным и, я бы сказал, насыщенным дымом. Нам стало ясно, что кина не будет. Чутьем профессионала я сразу уловил диспозицию: нападавшие ворвались в здание, захватили его, потом приехали освободители, между теми и другими началась война. По одежде и профессионализму я понял, что в роли «освободителей» не гвардейцы или ополченцы, а ребята военные. У таких все в руках горит…