Избранное - Николай Атаров

— Что же ты молчишь, тетя?

— Что мне рассказывать? — Она усмехнулась и уселась в кресло поудобнее. — Помнишь, как у бабушки Поли, где жил отец после войны, кот масло из лампадки выпил?

— Зачем вызвали Олю?

— Наверно, поговорить по душам.

— О чем?

— Я не знаю, но…

— Догадываешься?

— Тебе лучше знать… А старательный был кот. Конечно, с голодухи чего не съешь.

— Дразнишься?

— Нечаянно, — добродушно сказала тетя. — Что там у нее было с Казачком?

— Тетя! — крикнул Митя. — Клянусь тебе! Ведь она убежала от него…

— Ну, а потом? Как вы оказались на плотине?

— Но ведь это я поговорил с Казачком. Я! При чем тут Оля?

— А при том, что ты для своей школы уже вчерашний день, а Оля для своей все еще сегодняшний и завтрашний. За нее отвечать надо.

— Нет, погоди. Ты-то веришь нам?

И они долго, очень долго глядели в глаза друг другу. Это был настоящий поединок взглядов, в которых можно было обнаружить и взаимную требовательность, и взаимную снисходительность, и при всем этом полную душевную непроницаемость.

— Вообще я недоспал нынче. Пора и честь знать, тетушка, — мирно сказал наконец Митя.

Он прилег на своей тахте, прикрыв ноги пледом и вооружившись географическим атласом. Марья Сергеевна ушла из дому. В квартире стало тихо и сонно. Митя так и заснул над Восточным Белуджистаном, все прислушиваясь, не появилась ли наконец Оля.

— Ах, Митя, если бы ты знал! Вот это да!

Оля ворвалась в комнату, шумно забегала среди разбросанных вещей и упала на тахту рядом с Митей.

— Как хорошо! Я все-все сказала. Я самое сокровенное ей высказала! Я даже о своих недостатках ей все-все высказала!

— Какие же недостатки? — спросонок осведомился Митя.

— А ну тебя!

Оля заглянула на кухню — тети нет, вбежала к Мите и снова упала на тахту.

— Я сказала ей: «Как много сложного в жизни! А на эту сложность взрослые только ручкой помахивают». Ведь правда, Митя? Говорят: «Глупости молодости». Попробуй заикнуться на классном собрании — ого! На тебя Агния Львовна такими глазами воззрится, что лучше сквозь землю. Я-то помню, как Агния Львовна узнала, что ее Леночка вашему Шафранову симпатизирует. Как она при всех сказала, что покажет ей такую симпатию, что долго будет помнить!

— И пальто ей не купила в виде наказания, — подтвердил Митя.

— Погоди! — оборвала его Оля. — Я спросила Антониду Ивановну: «Ну почему? Почему? Почему косые взгляды, обсуждение внешности, какая-то неприязнь, смешки и сплетни? Хорошо это? Ведь это мерзость! А на словах пышные фразы о пользе дружбы, о том, как дружили великие люди». Я ей сказала: «А наши девочки, если хотите знать, ни малейшего понятия не имеют о дружбе, о любви».

— А она что?

— Ах, она только улыбалась. Я ее к стенке приперла! Знаешь, как нашло на меня! А ведь это Пантюхов меня раздразнил, вот и спасибо ему! Я ей про наши школы сказала, что они как два острова в море! Не принято даже разговаривать! Многие открыто говорят, что честной дружбы с мальчиком не может быть. А взрослые, а педагоги? Почему они иногда позволяют себе говорить «кавалер», «невеста»? Что, хорошо так? А что за скука был ваш выпускной вечер!

— Ты ей сказала это?

— А глупая игра в «ручеек»? А когда Ира Ситникова с Машей Зябликовой поссорились, кому танцевать за кавалера, а кому — за даму?

— И все это ты говорила?

— Конечно!

— А с вами никого не было?

— Нет, мы вдвоем. Ой, что ты! — ужаснулась Оля, представив себе кого-то третьего в таком разговоре, и тотчас посмеялась тому, как она отрывисто передает беседу с директоршей.

Ей хотелось повторить все, что она сказала там, потому что то, что она говорила, — это был ее ответ и Казачку, и Ирине, и Пантюхову.

— Митя, — вспомнила Оля, — а ведь мне сегодня теплый ливень приснился! Такой теплый, что я стояла под ним, как под душем, и пробовала рукой на ощупь. И по лицу текли целые потоки! И вот видишь, оказалось, сон в руку! Она все-таки, может быть, неплохая, Антонида Ивановна. Она, конечно, педантичная и самодовольная…

— И говорит, как будто слова на плаху кладет — рубит им головы.

— Да, и ревниво следит за добродетелями, — добавила Оля. — Но все-таки она может быть неплохой. Ведь как Казачка раскусила! Как она о нем высказалась, если бы ты только слышал!

Перебирая пальцы на обеих руках, Оля не то что вспоминала, а как бы подсчитывала слова Антониды Ивановны: «Это же весьма пошлый лев-сердцеед. Для него похождения — такой же спорт, как гимнастика на снарядах». От удовольствия она захлопала в ладоши.

— С чего же начался разговор? Ты по порядку, Оля.

— Антонида Ивановна торжественно спросила меня: «Что у вас произошло с этим баскетболистом? Как мог случиться этот печальный инцидент?»

Она на мгновение вспыхнула и потупилась. Митя вообразил ее, какая она была, когда отвечала на вопрос Антониды Ивановны.

— Что же ты сказала ей?

— «Дурак он такой!» — я сказала. Он меня спросил: «Почему, когда целуются, то закрывают глаза?» Больше ничего его не интересует. А я сказала Антониде Ивановне: «Скажите, неужели все такие в жизни?» И еще: что бы она сама делала на твоем месте? Не дала бы отпора хулигану?

— Ты молодец, Оля!

— Я же не вижу за собой никакой вины! И за тобой тоже! — Она тряхнула головой так, что копна волос метнулась над нею. Она хотела что-то высказать, но ей было трудно подобрать слова. — И ты знаешь, бегу домой, ног не чую. А радио на улице… там как раз какую-то плясовую транслируют… Ах, Митя, как я рада, что все высказала!

— Наверно, надоела ей своими переживаниями, — с нежностью оглядывая Олю, сказал Митя.

— Она поинтересовалась, где ты. Я сказала — стоишь в очереди за билетом для Марьи Сергеевны.

— Почти честно ответила: очереди не было, — поправил Митя.

Теперь Оля взялась припоминать подряд, взвешивая каждую реплику — свою и Антониды Ивановны.

— «А когда уезжает Марья Сергеевна?» — спрашивает. «В четверг», — говорю. «Вместе с племянником?» — Оля рассмеялась. — Она так тебя назвала, официально. «Нет, отвечаю, мы с Митей до субботы остаемся». Тут она, знаешь, озарилась улыбочкой и пропела: «Какое простодушие: «Мы с Митей до субботы…»!»

И Оля взглядом потребовала от Мити самого живого отклика на это место ее рассказа. Ей показалось, что она хорошо изобразила улыбочку Антониды Ивановны.

— Но ты знаешь, Митя, она все-таки может быть неплохой! Я в этом сегодня убедилась. Она сказала: «Я раньше не считала нужным говорить с тобой об этом, поскольку целиком полагалась на Марью Сергеевну». И она спросила напрямик, какие у нас отношения с тобой. А я, знаешь, посмотрела ей прямо в глаза, и она выдержала мой взгляд. Тогда я сказала: «Самые хорошие, Антонида Ивановна! Мы любим друг друга». Она помолчала, потом: «Ну, а что бы сказала на это твоя мама?» — «Мама тоже любила Митю». — «Она знала о ваших чувствах? Ты ей рассказывала?» — «Я с ней никогда не говорила об этом, но она не могла не догадываться. Мы постоянно бывали вместе, и Митя к нам приходил». — «И ты думаешь, что маме понравилось бы, что вы остаетесь с Бородиным в пустой квартире на целых три дня? Она бы не испугалась?»

С пересохшим ртом слушал Митя Олин рассказ. Он был какой-то успокоенный, и была в его глазах та влажность, какая бывает иногда от благодарности и любви в глазах людей и даже животных.

Но Оля совсем не замечала этого.

— Митя! Тогда она положила мне руки на плечи, вот так, и сказала: «Ты думаешь, что ты уже взрослая, Кежун. Для тебя все ясно. А это только твоя самонадеянность, которая происходит от неопытности. Ну, подумай сама, зачем я вспоминаю о маме? Подумай». — «А я не знаю». — «Да потому, что я не хочу, чтобы у нас был казенный разговор между директором школы и ученицей! Я хочу, чтобы вместе с нами был самый дорогой тебе человек — мама. Ты должна представить себе, что мама подумала бы о вас». Я крикнула: «Но ведь мы с Митей едем в пионерский лагерь! Нас посылают вожатыми! Завтра пойдем в горком за путевками! И зимой ездили вдвоем, и мама была довольна». И тут я все сказала: как много ты сделал для меня; я грубая, плохо учусь, — но я становлюсь лучше с тобой. Правда ведь? Как ты помог мне разобраться в трудных темах по физике и химии, как мы прорешали трудные варианты задач. Да ведь все знают про наше постоянство! Я сказала ей: «Это не искорка, которая вот-вот погаснет. Скоро год!» Митя, год скоро? Антонида Ивановна даже посмеялась надо мной: «Чем ты его пленила?» — «Не знаю, мои ли спортивные способности или внешность». Причем непривлекательная! — искренне добавила Оля. — Но ведь это не важно? Правда, не важно? Я ей сказала, как я делюсь с тобой всем. А ведь я скрытная. И впечатлениями и мыслями. Я никогда ни с кем не была так откровенна… Как я даже мысленно разговариваю с тобой. А встретимся, бывает, — и все из головы вылетело! А ты со своей стороны… Нет! Ты даже лучше! И знаешь, Митя, когда я говорила обо всем этом, что-то так щемило в груди. Я ей сказала: «Антонида Ивановна, я уверена, что вы очень хороший человек!»