Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

В семье Сталина вставали рано. Уже в 7 часов утра все видели на балконе за утренним кофе. Дети Сталина, мальчик 12-тч и девочка 14-ти лет, сейчас же после утреннего кофе отправились на автомобиле в закрытую школу для детей высших советских сановников, расположенную в старом загородном имении какого-то великого князя за Серебряным бором. Жена Сталина, Аллилуева, тоже отправлялась в Москву на свою работу в ЦК партии. Последним, обычно, уезжал в Москву Сталин.

Несмотря на чудесное летнее утро, за столом царило молчание — глава семьи был мрачен и раздражителен. Он неохотно бурчал в ответ на вопросы жены и после кофе, кивнув детям на прощанье, медленно подошел к перилам веранды и стал набивать свою неразлучную трубку. Дети — оба черноволосые и черноглазые — украдкой поцеловали мать и весело выскользнули из дома. В аллее их уже ждал закрытый черный автомобиль. Убирая со стола, Аллилуева изредка выжидательно посматривала на молчаливого мужа и, наконец, решилась спросить его:

— А ты, Иосиф, когда едешь?

Сталин недовольно обернулся.

— Ну и когда ты, Надя, привыкнешь не задавать лишних вопросов? — раздраженно буркнул он. — Ведь, сама знаешь давно, что я назначаю свой отъезд всегда внезапно и никому никогда заранее об этом не говорю.

— Знаю, знаю… Я только хотела тебе напомнить, что у тебя сегодня врачебный осмотр. Ты не забыл?

— А ты помнишь хоть раз, чтобы я что-нибудь когда-нибудь забывал?

Голос звучал грубо и резко. Аллилуева незаметно вздохнула и ее полное доброе лицо омрачилось. Она всегда как-то съеживалась при резкостях своего мужа. Когда-то, еще во времена «проклятого царизма», она, веселая, восторженная курсистка, страстно влюбленная в революционный романтизм, вышла замуж за этого мрачного грузина, уже тогда овеянного зловещей славой кровавого террориста и героя. Восторженность и. влюбленность скоро ушли, настоящей любви, как оказалось потом, не было никогда и остался только долг жены и матери — та страшная биологическая сила, которая сцепляет и поддерживает миллионы неудачно сложившихся браков.

Видя, что Сталин не оборачивается, Аллилуева еще раз вздохнула и вышла. Через несколько минут вдали зарокотал мотор, увозивший ее в Москву. Сталин неторопливо докурил свою трубку, тщательно выколотил ее о каблук, посмотрел на большие серебряные часы и вошел в дом. Взяв трубку внутреннего телефона, он вызвал дежурного по охране:

— Дайте машины к 8.40. Маршрут Д., пост II.

Никто в мире не охранялся так тщательно, как генеральный секретарь компартии — «вождь пролетариата всего мира». Весь богатый опыт террористов царского времени был шиворот навыворот использован для организации охраны красного вождя. «Мы не такие дураки, как цари, — с усмешкой говорил Сталин. — На тех можно было охотиться среди бела дня, так же просто, как на куропаток… Нас так легко не подстрелишь»… Не только дом, сад, ограда и вся прилегающая местность были оцеплены специальной охраной (тут применялись все виды современной сигнализации и хитроумных ловушек), но и все дороги к Кремлю. Когда Сталин выезжал из Горок в Москву, специальные посты немедленно прекращали всякое движение по шоссе, и по пустынной линии, гудя, проносились, метеорами шесть больших черных машин. Эти автомобили были бронированы по специальному заказу и никогда не было известно, в какой именно из машин сидит Сталин. Он менял номера машин каждую поездку, равно, как и маршрут и ворота Кремля, куда въезжал. Сегодня он назвал маршрут Д. и пост II. Это означало, что шесть черных машин, нигде не останавливаясь, промелькнут по определенным улицам и въедут в Боровицкие ворота — одни из двенадцати в Кремле. К этому времени там не должно было быть ни одной другой машины и караул, молчаливо выстроившись, ждал прибытия «Державного Хозяина Земли Советской»… Да, красные вожди «умели себя беречь».

«Ахиллес был просто напросто дураком, — усмехаясь говаривал Сталин. — Ему бы против своей „небронированной“ пятки стальную стельку носить надо было»…

Сталин, одетый, как всегда, в защитный френч, под которым неизменно был панцирь, военные брюки и высокие сапоги, быстро вошел в низенькую дверь, куда когда-то входили медлительно-важные московские цари, и остановился поздороваться с секретарем и начальником охраны. Фотиева, старый личный секретарь Сталина, была высокой, худой, пожилой женщиной, известной своей изумительной энциклопедической памятью. Она, между прочим, могла давать своему шефу любые справки о всех крупнейших коммунистах, не прибегая к архивам и личным делам.

— Кто у вас сегодня на докладах?

— Жданов, Каганович, Тухачевский и Ежов, — ответила Фотиева. — Все предупреждены.

Сталин молча кивнул головой и, в сопровождении начальника охраны, Петерса, направился к себе в свой скромный кабинет. По старому обычаю, деловой день у Сталина всегда начинался с доклада начальника охраны Кремля. Сев за простой стол, на котором в определенном порядке уже лежали газеты и бумаги, Сталин, не глядя на Петерса, бросил:

— Ну, как дела, Иоганн!

— Чего ж там… Все, как надо, товарищ Сталин, — ответил Петерс. — Порядок.

Голос начальника охраны звучал глухо и медлительно. Сам Петерс, — низкий, коренастый, с необыкновенно широкими плечами, — казался в этой простой комнате каким-то странным и лишним — словно дикий зверь в человеческом доме. Он был в форме войск НКВД и один в кабинете Сталина имел право оставаться при оружии. Его невыразительное, бритое, плоское лицо было бы незаметным, если бы на нем не сверкали каким-то мертвым, мрачным светом два бесцветных жестоких глаза под белесыми бровями. Эти два глаза притягивали внимание. Но любопытствующий, заглянув в эти пустые глаза, чувствовал, что внезапно какая-то необъяснимая дрожь пробегала по его телу. Никто не выдерживал взгляда глаз Петерса: не потому, что среди его товарищей не было смелых людей, а просто потому, что мертвая жуть и какая-то, словно холодная, слизь ползла из темных впадин, где мрачно блестели эти немигающие огоньки.

Его товарищи по чекистской работе шутя говаривали, что под влиянием взгляда Петерса подследственные сознаются во всем: в подготовке извержения Везувия, во взрыве Колизея, изнасиловании Сфинкса, потоплении «Титаника» или в появлении кометы Галилея. Лошади вздрагивали и нервничали, когда Петерс приближался к ним. Ни одна, даже самая свирепая, собака не бросалась и не лаяла на Петерса, когда он поворачивал к ней свои страшные глаза. Щетина на ее спине вставала дыбом и она уползала, поджав хвост. Как-то в загородном доме, после выпивки, Петерс шутя показал силу своих глаз. Сладко спящая, свернувшись на мягком кресле, кошка, после нескольких секунд направленного на нее. взгляда его глаз, внезапно вздрогнула, проснулась и в диком ужасе бросилась из комнаты. Петерс обладал чисто звериным чутьем в отыскивании врага, готовящихся ударов и ловушек. Уже не раз предотвращал он хитроумно задуманные покушения на Сталина и именно потому тот доверил ему охрану Кремля и собственной особы, как верному цепному псу, знающему только одного своего хозяина и свой двор, которых нужно охранять от окружающего мира, полного опасностей и врагов.

— Все в порядке, говоришь? — рассеянно повторил Сталин. — Ладно, иди и попроси Фотиеву начать доклады. — Есть, товарищ Сталин. Один только вопрос. — Ну?..

— Один из твоей личной охраны, Кочуберидзе, какое-то там наследство в Грузии получил. Просит увольнения.

Лицо Сталина омрачилось и жестокая складка прорезала низкий морщинистый лоб.

— Увольнение? — протянул он. — Скажи ему, Петерс, что из моей охраны увольнений нет. Нашел себе тоже новое занятие, ишак кавказский — баранов пасти?.. Князь тоже… Ерунда. Дай ему месячный отпуск и наградные — пусть поедет, проветрится. Но держи его под стеклышком. Если там что — болтать будет — понимаешь? — Само собой. Налево.

— И передай еще раз — никаких увольнений, кроме как ногами вперед. Денег на них не жалей: обеспечь ребят всем, чего они только хотят. Но предупреди еще раз: если со мной что-либо случится, — все они… Понимаешь — все сейчас же на тот свет отправятся. Все, понимаешь, все, — подчеркнул резко Сталин. — Круговая ответственность. Понятно, Иоганн?

— Чего же тут не понять? — угрюмо ответил Петерс. — Дело ясное.

На его плоском, рыбьем лице не отразилось ни одной мысли. Он четко, по-военному, повернулся и вышел.

Через несколько минут в кабинете Сталина сидел вызванный Фотиевой Жданов — низенький, плотный человек с модными усами «под Сталина» и живым твердым взглядом. Это была новая звезда на советском горизонте и, как считали некоторые иностранные корреспонденты, даже возможный заместитель «вождя». Во всяком случае, после загадочного убийства Кирова в Ленинграде, Жданов выдвинулся резко и неожиданно. Теперь он был одним из секретарей партии[30] и непосредственным помощником Сталина по управлению партийным аппаратом. Именно эти двое людей решали зловещие вопросы, кого именно из старых партийцев пора снять со счетов жизни. Их решение передавалось в НКВД — сперва Ягоде, теперь Ежову и там, в таинственных кабинетах, готовились сенсационные процессы «шпионов», «вредителей», «предателей» и прочих «гадов».