Венчание с бесприданницей - Анастасия Туманова

Вчера в сумерках, когда бал уже гремел вовсю и готовились пускать фейерверк, к Вере подбежала запыхавшаяся Аннет и испуганным шёпотом сообщила, что Александрин лежит у неё в комнате с истерическим припадком.

– Боже, что на этот раз?!

– Понятия не имею! И платье у неё в ужасном виде! Маменька, право, лучше бы вам к ней подняться! А я постараюсь занять гостей.

– Вы очень благоразумны, спасибо, – искренне поблагодарила девочку Вера и, изо всех сил сохраняя на губах уверенную улыбку хозяйки дома, поспешила в верхние комнаты.

Аннет оказалась права: истерика была в самом разгаре. Зарёванная Александрин валялась поперёк огромной кровати, вокруг бегали две дворовые девки с водой и с солями, а горничная, оглядываясь на дверь, испуганно уговаривала:

– Барышня, да за ради Святой Пятницы, не голосите во всю мочь, гости услышат! И с чего ж это вас опять развезло-то? Гапка, Гапка, да ты водой на них брызни! Дура, тебе брызнуть велено было, а не поливать, как на пожаре! Ну вот, сейчас выть… Барыня! Миленькая! Ну, слава господу, пришли! Вы погляньте, что снова деется!

– Вижу, – устало сказала Вера. – Спасибо, Домна. Ступай прочь, я как-нибудь сама.

– Вода, барыня, есть, цельное ведро приволокли… Коль надо будет, покличьте! – Домна, подталкивая впереди себя встрёпанных девок, ретировалась из комнаты. Вера заперла дверь изнутри, встала рядом с кроватью и сказала:

– Извольте замолчать, дитя моё, или я вылью на вас всё это ведро!

Голос её был негромким и спокойным, но Александрин немедленно умолкла и принялась трагически всхлипывать.

– Прекрасно, а теперь объясните, что случилось и почему ваше платье так испорчено.

Объяснения посыпались горохом, перемежаясь рыданиями. Уяснив, в чём дело, Вера поняла, что любые её слова и объяснения будут восприняты в штыки. Дождавшись паузы между всхлипами, она сухо сказала:

– В доме полно гостей, Александрин, и бал давно идёт. Вы можете переодеться, умыться и спуститься танцевать. Или же валяться здесь и жалеть себя до завтра – как вам будет угодно. Но прошу вас не завывать, как солдатская жёнка! Вас могут услышать и подумать, что вы подвержены припадкам! В подобном случае мне будет тяжело устроить ваше будущее. И потрудитесь вспомнить, что вы обещали вальс и котильон господину Самойленко, он уже дважды спрашивал о вас.

Это была ложь: Самойленко в это время весело кружил в вальсе смеющуюся Аннет. Но расчёт оказался верным: через полчаса Александрин, кое-как умытая и напудренная по уши, уже сидела в большой зале в ожидании котильона. Разумеется, Самойленко и думать забыл, что приглашал кузину именинницы на танец. Но Аннет в довольно свирепой форме напомнила ему об этом, пригрозив, что если подвиг не будет совершён, она, Аннет, не сядет рядом с ним в коляску во время прогулки. Шантаж удался вполне, и котильон состоялся. Вера, танцующая в паре с полковником Команским, то и дело встревоженно искала глазами Александрин. Но вместо этого, как назло, натыкалась на Сергея, который не танцевал, а сидел у пианино в окружении девиц, рассказывая им что-то забавное.

…«И ведь невозможно его ни за что ругать! – думала Вера, выходя из дома в серое осеннее утро. – Серёжа молод, искренне влюблён в Варю Зосимову, сочувствовать и понимать других ещё не умеет… Возможно, и не научится никогда, мужчинам это плохо удаётся. Глупо требовать от него снисхождения к Александрин. К тому же она действительно несносна в своих капризах… И, к сожалению, глупа. А с этим уж ничего не поделаешь. Но как же, право, всё это устроить?.. Серёжа уезжает завтра в полк… возможно, и к лучшему. Александрин перестанет требовать его внимания. Успокоится… да и Самойленко не так уж плох! Что ему пользы дожидаться Аннет, которая ещё ребёнок? Да я бы и не отдала за него никогда, что это за партия для неё? Кабы она влюблена была, а то ведь только забавляется с ним… Мастерски, надо сказать, забавляется для четырнадцати лет! Слава богу, что девочке повезло с мозгами. А вот Александрин пора пристраивать, пока она сдуру не наглоталась мышьяку – просто чтоб показать всем, как глубоко страдает… И кто будет виноват? Я! Ох, ну как бы пристроить её замуж? Многих женщин это основательно приводит в чувство, и истерики заканчиваются сами собой…»

Размышляя, Вера прошла через пустынный парк, миновала клумбу с роскошно цветущими георгинами и последними, алыми, болезненно яркими розами. Бронзовый дубовый лист мелькнул в воздухе прямо перед глазами Веры, вертясь, опустился в середину унизанной росой паутины. Серебристая сеточка угрожающе дрогнула, выскочил паук и озабоченно забегал вокруг листа. Но Вера не видела его суеты: она шла дальше – через облетевшую дубовую аллею, через старую, заплетённую увядшим хмелем калитку – в поля.

Там тоже было пусто. Все работы закончились, нивы были безлюдными, и только редкие копны сена высились на фоне выцветшего неба, как огромные доисторические животные. Выбравшись на дорогу, Вера пошла между полосами седого жнивья, следя за треугольником журавлей, тоскливо курлычущих в облаках. Задумавшись, она не сразу услышала, что тишину вокруг нарушает всё усиливающийся стук копыт и жужжание колёс. Когда же стало очевидно, что сзади кто-то катит в дрожках, Вера отошла на обочину и, к своему изумлению, увидела Андрея Команского в его изящном экипаже.

– Доброе утро, пани Вера! – не спеша поздоровался он. Дал кучеру знак остановиться и, выбравшись из экипажа на дорогу, церемонно поцеловал Вере руку.

– Пан Команский, куда же это вы в такую рань и не позавтракавши?! – От удивления Вера даже забыла ответить на приветствие. – Весь дом ещё спит, а вы куда-то мчитесь прочь?

– Привык, знаете ли, рано вставать, – пожал могучими плечами Команский и не спеша пошёл рядом с Верой. – Вы, я вижу, тоже? Или даже не ложились?

– Не ложилась, – вымученно улыбнувшись, созналась Вера. – Я, знаете ли, когда сильно устаю, вовсе не могу уснуть. Вот и сейчас… Какое счастье, что теперь до самого Рождества никаких именин и праздников и…

Спохватившись, что её слова звучат невежливо, Вера умолкла на полуслове и испуганно взглянула на Команского. Тот искренне рассмеялся:

– Пани не любит праздников?!

– Не люблю, уж простите, – со вдохом сказала она. – Вы знаете, я из небогатой семьи, и таких оглушительных приёмов маменька никогда не могла закатывать. Так что у меня никакого опыта в подобных увеселениях, даже в качестве гостьи. А уж как хозяйка, верно…

– Вечер прошёл великолепно, – утешил Команский. – Стась, если бы был жив, остался бы доволен. Уж он-то знал толк в приёмах и балах. Особенно фейерверк был хорош!

– Ну, тут уж вся честь не мне, а Серёже, он этим занимался. Меня, по чести сказать, более волнуют другие вопросы. Вы, пан Команский, пшеницу уже продавали?