В тишине, перед громом - Владимир Ишимов

— Ничего, не велика беда, — успокоительно проговорил я.

Молодой человек повесил свой плащ и кепку на крючок и повернулся ко мне, расческой приводя в порядок свой аккуратный косой пробор. Ба, знакомое лицо! Не его ли фотографию показывал мне Славин? Ну да, та самая симпатичнейшая физиономия...

— Пожалуйста, садитесь. Вот сюда.

— Я сожалею, — начал посетитель, — что обеспокоил вас так запоздало...

— Запоздало? — встревожился я.

— То есть я хотел сказать «поздно». Но я полагал, что правильно прийти поздно. И когда на улице дождь. Темно и дождь. Я полагал, это хорошо, чтобы меня не видели.

— Да вы не торопитесь. — Я заметил, что он не совсем еще пришел в себя, не освоился с обстановкой. — Успеем о деле. Сейчас нам принесут чаю, согреетесь. — Я позвонил и попросил дежурного раздобыть два стакана чаю, и погорячее. — Давайте сначала познакомимся. Каротин, Алексей Алексеевич.

— Очень рад. Верман, Фридрих... Можно — Фридрих Августович.

Принесли чай, и беседа понемногу пошла.

Покончив с биографией, Фридрих перешел непосредственно к тому, что заставило его прийти в ГПУ.

Несколько дней назад он отдыхал после ночной смены. Кроме него, в квартире никого не было. Позвонили. Незнакомый человек спрашивает товарища Вермана. Фридрих, естественно, пригласил его войти. Гость сразу предупредил, что он в городе проездом, всего на пару дней, торопится и потому сразу перейдет к делу. Его, Фридриха, удивило, что тот поплотнее прикрыл дверь, внимательно огляделся, спросил, есть ли кто-нибудь дома, не слышно ли, когда говорят, соседям.

— Как выглядел этот человек? — спросил я.

— Вы понимаете, — нерешительно отвечал Фридрих, — мне очень трудно описать его внешность. Он не имеет... как это называется... особенных... особенных...

— Особых примет?

— Да-да... Не старый... Лет... лет возле тридцать пять. Очень аккуратный. Когда сел на стул, раньше посмотрел, чистый ли. Очень вежливый. Все время говорил «пожалуйста, спасибо»... Я редко слышал в Россия такое множество вежливых выражений. Он сказал, что недавно был в Германия, в Гамбург, и видел моя фамилия... Отец, мать, брат... Они здоровы и хорошо живут. Я отвечал, что знаю это, потому что они мне регулярно пишут. Но он сказал, что я обязан понимать, что в письмах, которые отправляться через почта, нельзя все писать. Он привез мне письмо от мой отец, где написано такое, которое он не написал в письме с маркой.

— Это действительно было письмо от вашего отца?

— О, да. Я не сомневался. Почерк, и потом там есть такие... такие... ну, маленькие детали. Подробности. Фамильные подробности, которые никто, кроме фамилия, не знает. Отец писал, что тот, кто принесет мне письмо, друг наша семья. Этот друг и его коллеги помогают жить наша фамилия очень хорошо, очень хорошо устраиваться, отец работает на хорошей работе и даже способен посылать мне деньги. Если я буду любезен с его другом. И я должен быть любезен, если я любящий сын. И если я хороший немец. О, это мне не очень понравилось. Я не люблю это слово — «хороший немец». Вы понимаете меня? У нас в Германии очень часто говорят это выражение.

Но «хороший немец» — это на самом деле есть плохой немец. Вы понимаете меня? Особенно сейчас, когда Гитлер... Я хотел знать, что будет дальше. Он отдал мне деньги, три тысячи рублей, и говорил, что и вперед сможет передавать мне деньги от папы. У него есть в Нижнелиманске друзья, и через них он будет передавать эти деньги. Как много друзей у моего бедного папы, подумал я, но ничего не сказал. А мой гость добавлял, что это можно будет делать, если я буду выполнять просьбы... да, его просьбы и поручения. Тут я совсем хорошо понял, что есть мой гость. И я ему сказал, что мало времени, потому что много времени занят на заводе. О, это ничего, говорил он, поручения будут, наверно, тоже на заводе. Но я не хотел.

Я не сумел скрыть досады:

— Это, товарищ Верман, очень благородно, но, пожалуй, вы поторопились.

— О, нет, нет! Это есть далеко не все. Раньше он говорил с улыбкой, так ласково, как друг моя фамилия, семья. А теперь он сделался злой, хмурый, сердитый. Он говорил — я забывал, что я немец, а не немецкий специалист. Вы понимаете? А немец всюду — в Россия, в Америка, даже на Северный полюс — всегда обязан быть немец. Он обязан думать про свой фатерлянд... отечество. И выполнять приказ отечества. И еще я должен помнить, что моя фамилия может потерять свои друзья, если я не буду помогать. Сейчас в фатерлянд очень плохо терять такие друзья. Моя фамилия, особенно мой брат, будет очень недоволен.

— Почему особенно брат?

— О! Вот это есть самое главное. Вы знаете, почему этот человек пришел ко мне? Он пришел ко мне, потому что мой брат есть... командир штурмабтайлунг... штурмовик. Да, это так. Поэтому они... наци... доверяют моя фамилия. Но они не знают другое! — с жаром сказал Фридрих. — Они не знают, что мой другой брат... Йозеф... он был коммунист, айн ротфронткемпфер, ну, как это... красный фронтовик... И он умер... то есть его убили... в Гамбург, десять лет назад...

— Во время восстания?

— Да. На баррикада в Бембэк. Отец, мой фатер, скрыл, как умер Йозеф. Он не занимался политика, мой отец, никогда. Он просто механик на верфи. Они убили мой брат... его сын... Я достаточно понятно говорю по-русски?

Он очень волновался, Фридрих Верман, чем дальше, тем сильнее, и я, как мог, постарался его успокоить.

— Да вы не волнуйтесь, товарищ Верман, вы отлично говорите по-русски. Я вас прекрасно понимаю.

— Спасибо, товарищ. Я хотел говорить, что я живу в Советская Россия пять лет, но я живу не пять лет. Вы понимаете? В Советский Союз приехал совсем другой Фридрих Верман. Совсем другой, чем живет тут теперь. Понимаете? Я слишком много увидел здесь...

— Очень много, — не удержался я от поправки.

— Нет, слишком много! Вот. И я не желал быть агент Гитлер в Советская Россия. Но! — Он поднял указательный палец. — Но! Я ему это не сказал!

Я облегченно вздохнул.

— Я сказал, что я хороший немец. Но я очень боюсь, потому что он не знает, что такой ГПУ. А я живу в Россия пять лет и уже очень хорошо это знаю. Тут мой гость засмеялся. Очень тихо, шепотом засмеялся. — Фридрих изобразил, как это было: он округлил глаза, опасливо оглянулся по сторонам, и я словно воочию увидел этого «гостя», который живет все время настороже и даже смеется «шепотом». — Он сказал, — продолжал Верман, — что мне не надо бояться, что я сам буду улыбаюсь, когда вспоминаю, как я боялся. И я тоже стал смеяться.

— И тоже шепотом?

Фридрих посмотрел на меня, захохотал, но тут же стал снова подчеркнуто серьезен:

— И тоже шепотом.

— Значит, вы согласились?

— Да. Конечно.

— И он дал вам поручение?

— Нет. Он сказал, когда я буду понадобиться, я получу почтовая открытка. В ней будет написано: «Фред, куда ты пропал? Хочу тебя видеть. Жду». Потом там будет написано время и пункт... то есть место. И подпись: «Твой Федя». Когда я прихожу, ко мне подойдет человек и скажет: «Гутен таг, Август, то есть Фридрих Августович». У него был с собой бутылка вина. Хороший вино: мускат «Красный камень». Мы пили до дна. Я пил и думал, как мне пойти к вам.

— Когда это было, товарищ Верман?

— Это было... это было... сегодня есть двадцатый август, а то был семнадцатый август.

Семнадцатое августа! На следующий день после прогулки по городу Кузьмы Данилыча... Есть ли между этими эпизодами связь? Загадка. Кто этот приезжий? И приезжий ли он? Загадка за загадкой, а где разгадки? Ну, так или иначе, но все станет проясняться. Весь вопрос в том, как: так или иначе? О, это далеко не безразлично. И для дела. И для меня.

Так я подумал, а сказал другое:

— Товарищ Верман, и вам и нам следует действовать крайне осторожно. Ваша семья не должна пострадать. Даю вам слово, что вы не пожалеете, что пришли к нам.

— Товарищ, я все равно не пожалею. Я инженер, но я пролетарский человек. Я очень люблю своя фамилия, но я не предатель Советская Россия.

Это прозвучало чуть высокопарно, быть может, но зато было сказано с чувством. С искренним чувством.

— Большое спасибо, товарищ Верман. Условимся так. Вот вам мои телефоны. Как только придет открытка, сразу звоните. Сразу! В любое время дня и ночи. Звоните из автомата. Если меня не будет, передайте: звонил... ну, скажем, Василий. У вас нет телефона? Ах, есть! Чудесно. Сейчас запишу. Ну и в экстренном случае позвоню вам сам. И, надеюсь, вы ни с кем не станете делиться тем, что произошло?

— Конечно, товарищ. — Фридрих ответил совершенно спокойно, без тени обиды: дело есть дело.

— А домой я вас сейчас завезу на машине.

— Зачем? Дождит уже совсем меньше...

— Да вы не беспокойтесь. Я ведь и сам еду домой.

Дома я рассказал ребятам о неожиданном появлении молодого Вермана.

— Ну, Алексей Алексеич, — торжествующе сказал Славин, — так кто из нас физиономист?..