Зонт Святого Петра - Кальман Миксат

Впрочем, мадам недолго наслаждалась покоем, потому что за опорцкими землями снова начался лес — знаменитая Зеленая Грушка; этот лес и в самом деле имеет грушевидную форму и тянется до самой Маковы. А вдруг именно тут появятся из-за вековых дубов разбойники!

Но того, чего так боялась мадам, страстно желал Дюри. Он сидел против девушки, и в нем все крепло решение жениться на ней, ради зонта. Девушка очень хороша, но даже если б она и не была красивой, зонт стоит жертвы. Сам святой Петр дал ему этот совет, и Дюри последует ему, непременно посватается. Глупое суеверие, над которым прежде ему так нравилось язвить, поймало его в свои сети, отвоевало себе место среди здравых мыслей. Он чувствовал, как невидимая сила толкает его на этот шаг.

Что это за сила? Ну конечно же, святой Петр, который во сне отдал ему приказание!

Но как приступить к делу? Всю дорогу он ломал себе над этим голову. Хорошо бы сейчас немного романтики (как это бывает в романах)… Предположим, в лесу на них нападают разбойники, он всех их убивает из револьвера, отбивает Веронку, которая, растрогавшись, говорит: «Ты спас мне жизнь, я твоя до могилы».

Но просто так, без всякого предлога, он не осмеливался приблизиться к ней: слова, что так красиво складывались в голове, застревали у него в горле. Его охватили сомненья: а ну, как он ей не по сердцу! А что, если у нее уже есть кто-то дома? Не может быть, чтобы не было. Ведь, увидев ее однажды, невозможно в нее не влюбиться! Нет, тут нужны какие-то внешние события, только они и помогут делу!

Но разбойники не появлялись, — быть может, их здесь и не было. Край этот очень бедный, не у кого красть, грабить некого, так что разбойники здесь не водятся.

За Зеленой Грушкой возникла Слатина со стройной колокольней и старинным замком на вершине горы, владельцем которого когда-то был Цобор, а теперь он принадлежит князю Кобургскому. У корчмы надо было покормить лошадей, и Веронка предложила осмотреть тем временем замок, который охранял и показывал путешественникам старый привратник. Корчмарь божился, что несколько комнат сохранились точь-в-точь в таком виде, как их оставили Цоборы; на дворе зияли жерлами две старинные пушки, и в комнатах имелось превосходное оружие; особенно интересно посмотреть семейные портреты, а среди них — портрет маленькой Каталины Цобор которая в семилетнем возрасте исчезла из дому. Веронка заинтересовалась девочкой.

— А что с ней стало? — спросила она у корчмаря.

— Бедную барышеньку и до сего дня не нашли, — вздохнул трактирщик.

— А когда она исчезла?

— Лет триста назад, — ответил он с коварной улыбкой, а затем проводил гостей по крутой тропинке, что вела меж кустов сирени к вершине холма, в древнее заброшенное гнездо.

Они вышли оттуда, подавленные мыслью о бренности всего земного. Мадам Крисбай морщила нос: «Какой затхлый запах!» А Веронка, возбужденная думами о минувшем, заметила среди башенных стен, превратившихся наполовину в руины, прекрасную распустившуюся розу. — Ах, какой великолепный цветок!

Старый привратник и тут не преминул рассказать легенду. На том самом месте отдала богу душу прекрасная Мария Цобор, которая спрыгнула с башни, потому что любила молодого пастуха, а отец хотел насильно отдать ее замуж за императорского бригадира. Пастух посадил на этом месте розовый куст, и с той поры каждый год он дает один-единственный бутон.

Дюри отстал и подозвал привратника.

— Сорвите мне эту розу.

— Ах, что вы, сударь! Дух девушки возмутится!

Дюри вынул бумажник, два серебряных форинта скользнули в руку старика, после чего тот молча вытащил нож и осторожно срезал розу.

— Теперь дух не станет возмущаться? — смеясь, спросил Дюри.

— Теперь-то нет, потому что за половину этой суммы я закажу обедню.

Дюри со своим сокровищем бросился за дамами и с чувством настоящего торжества протянул цветок Веронке.

— Вот роза Марии Цобор! В обмен на вашу гвоздику, барышня!

Веронка заложила руки за спину и холодно произнесла:

— И у вас хватило духу сорвать ее?

— Хватило, для вашего удовольствия. Поменяемся?

— Нет! Даже за целый мир я не приколола бы эту розу. Мне бы казалось, что я обокрала мертвую девушку.

— Вы на самом деле не примете от меня цветок? — Нет!

Огорченный Дюри в гневе швырнул розу, она покатилась по крутому склону холма меж своих сестер — трав, кустов и диких цветов и соскользнула в дорожную пыль.

Веронка с сожалением глядела вслед цветку, пока не потеряла его из виду.

— Зачем вы это сделали? — с упреком сказала она ему. — Разве бедная роза провинилась перед вами?

— Провинилась! — горячо ответил адвокат.

— Но чем же? Она вас уколола?

— Заколола насмерть! Она дала мне понять нечто очень неприятное.

— А что именно?

— Досказала продолжение сегодняшнего сна.

— О, маленькая болтунья! — Милое озорство прозвучало в ее голосе, и большие глаза, смеясь, остановились на Дюри.

— Я и правда получил бы отказ!

Веронка откинула голову, подняла к небу глаза, в которых блестела голубая лазурь, и состроила жалобную мину.

— О бедный господин Вибра, какое несчастье! — И она лукаво ему улыбнулась. — Вы получили бы во сне отказ!

— Что ж! Издевайтесь, — произнес адвокат, не скрывая горечи.

— А вы уверены, что на самом деле получили бы отказ?

— Да, теперь уверен, — грустно ответил он. — Вы ведь догадываетесь, кому я сделал предложение.

— Я догадываюсь? — произнесла она, побледнев, и смех замер на ее устах. — Я? — Больше она ничего не сказала и, опустив голову, молча пошла вниз вслед за мадам по узкой тропинке.

Слегка приподняв юбку (чтобы сорная трава, колючки и кустарники не порвали ее), так, что приоткрылись стройные ножки, она ступала красиво, ритмично; топ-топ — поскрипывали крошечные ботинки; травы и полевые цветы склонялись под ними, приминаясь, но не ломаясь, а распрямившись, становились лишь еще свежее и горделивей.

Дорогу пересек нарядный маленький ящер, облаченный в серебряный панцирь. Он появился из-за куста бересклета, намереваясь проскользнуть в карликовый лес из черных ягод. Но какая судьба постигла крохотного рыцаря в панцире? Его путь скрестился с дорогой разгневанного гиганта (известного адвоката из Бестерцебаня), который рвал и метал от огорчения — «Да погибнет все живое!» Одним ударом каблука отсек он голову от туловища маленькой ящерицы.

Веронка обернулась, увидела это и чуть не заплакала над несчастной ящерицей, но не осмелилась ничего сказать: девушка тоже начала побаиваться ужасного Голиафа и лишь пробормотала про себя, но, правда, так, что можно было расслышать: «Палач!»

Однако, когда она, спустившись с холма, оказалась возле розы, которая валялась испачканная в пыли, поранившая лепестки свои о камни, — бог знает, о чем подумала про себя девушка, но неожиданно она наклонилась, подняла цветок, подышала на него, подула, а затем приколола к жабо на груди. Казалось, цветок там и вырос.

Она не сказала ни, слова, не взглянула на ужасного Голиафа, даже отвернула головку, чтобы он не мог видеть ее лица, но Голиаф вполне удовлетворился тем, что видел розу; он ощутил, как на сердце потеплело, желание быть добрым охватило его: теперь он не пожалел бы и ста форинтов, чтобы только приставить обратно к голове туловище маленькой храброй ящерки, однако сделать это было — увы! — невозможно.

Внизу у трактира Янош уже покормил коней, запряженная коляска ожидала пассажиров; молодые люди уселись, ощущая какое-то гнетущее, странное замешательство. Молча сидели они друг против друга, и если один смотрел налево, взгляд другого убегал вправо, куда-нибудь на вершину серо-стальной горы; когда же случайно глаза их все же встречались, они тотчас отводили их. Разговаривая, оба они обращались только к мадам Крисбай, которая наконец учуяла, что между ними что-то произошло. Но что именно? Э-э, да стоит ли об этом говорить. Ведь все это — сущая ерунда, несколько пустячных слов, которые в их детских умах гиперболически разрослись, как разрослась однажды с помощью дьявола тесная келья господина профессора Хатвани, * так что в конце, концов там поместился весь город Дебрецен. Так вот и в эти несколько слов вместилось все, все…

А затем случилось нечто более, гораздо более значительное. Так ли было, нет ли, но, очевидно, потерялась какая-то булавка, потому что Веронка нагнула вдруг головку, желая, вероятно, разыскать потерю, и из ее волос выскользнула желанная гвоздика, упав прямо на колени Дюри. Дюри поднял цветок, чтобы отдать его хозяйке, но Веронка махнула рукой: оставьте, мол, себе.

— Пусть будет вашей, раз уж упала, не захотела остаться в моих волосах.

Неужели действительно не захотела? Дюри размышлял над этим, нюхая гвоздику. Какой восхитительный, сладкий аромат! От чего бы это? От волос. А какой, должно быть, аромат у самих волос без гвоздики!