Анатомия Комплексов (СИ) - Витич Райдо

— Алена, Алена… — тихий, как шелест, голос звал ее из забытья. Она с трудом открыла глаза и увидела лицо Рэйсли, как никогда желанное и красивое.

— Рэй… — прошептали потрескавшиеся губы, и он тут же исчез. Алена села и тряхнула головой: "Здорово! Четвертый день в пути, а уже глючит. Или пятый?.. Н-да, и память спеклась."

Девушка обвела мутным взглядом бурую местность. Песок до самого горизонта, куда ни смотри. Впрочем, и песком-то эту пыль не назовешь, все на этой планете не слава Богу. "Задом наперед и совсем наоборот!"

Сколько она там себе в норму пути отмерила? 40 в день? А что не сто? "Реалистка- оптимистка"! Пройди по этой пыли столько! Ноги вязнут, разъезжаются, барханы встречаются все чаще, и не обойдешь, а чтоб влезть на один, часа по два маешься, и столько же потом отдыхаешь. А еще этот «гриль» по кличке Уэхо. У-у-у, гад! Жарил под +50…А может всего +15, только она слишком измотана и, кажется, что пекло. И днем, и ночью жара, любой измучается. На Земле хоть в пустыне ночью прохладно, а здесь одинаково. Ни на час не опускается температура. И песок этот, может, оттого и бурый, что раскален. И не песок — пыль, распадается на жаре. Ползти по нему проще: с одной стороны, не вязнешь, а с другой — тяжелей, забивается во все поры, въедается, горячий, мелкий.

Алена лежала на этой пылеобразной «сковороде», как лещ, воздух ртом глотала и конечностями- плавниками елозила. А хребет-то уже подгорал.

Наверное, прав был Иуда Монтрроевич, еще сутки, и завернет свои «плавники» простая земная девушка, превратившись в обугленный шашлык в мокасинах. Спина уже пузырилась от ожогов, и каждое движение сопровождалось дикой болью, словно шампур, ввинчивающийся в тело.

"Весело"! Записки убогого путешественника. Рандеву для мазохистки. А может я и правда мазохистка? — озаботилась Алена. Сколько здесь живет, столько неприятности ее сопровождают.

"Не-е, хватит, пора ориентацию менять. Что-то меня это все притомило изрядно", — тряхнула волосами девушка: " Идти надо. Обязана идти. Рэйсу надо сообщить".

"А то он не знает ничего", — съехидничал внутренний голос. Вчера появился с вечера. То ли от усталости, от ли одуряющей пустоты внутри и вокруг. То ли предвестник отчаянья, то ли самой мадам смерти глашатай, а может банальная шиза доппельгенгером одарила, для непринужденности общения. А может голосовые галлюцинации естественные особенности пустыни Забвения?

Да какая разница? Другой альтернативы собеседника у нее все равно нет, а на безрыбье и устрица — акула.

— Тогда вставай и топай!

"Во, вывод, а главное в "тему"’,- мысленно усмехнулась Алена и послушно встала на четвереньки, проползла пару метров. Больше не хотелось, да и не моглось. Противная пыль забивалась в ноздри, раздражая слизистую и гортань. Чих и кашель, чих и кашель. "У меня уже кактусы в легких проросли", — подумала девушка, раскашлявшись, как чахоточная. Хороша пустыня! "Краше не-ету…"

— Того свету! — закончил за нее гаденький голос.

— Отвяжись! — рявкнула Алена, получился писк агонирующей мыши. Это несказанно разозлило и подвигло на героический рывок. Она встала и, стиснув зубы, пошагала к горизонту, пытаясь вспомнить, сколько человек может прожить без воды:7 дней? 10?

Н-да, скудные знания. Не обременяли вы свое серое вещество, госпожа Лоан, излишней информацией. Неуч, однако, как бы и круче «Недоросля» Фонвизина.

Ну, и ладно. Вот выживет и станет спешно заполнять пробелы в знаниях. С утра до вечера начнет штудировать Олимп всевозможных наук, покорять непокоренное.

— Ага, ты выползи для начала. Рожденный ползать, говорят, летать не научится — крыльев нетути! Природа, мать наша, позаботилась, чтоб небо, значит, над головой обывателя чистое было, балластом не загаженное.

— "А я по шпалам, а я по шпалам иду опять по привычке…" — мысленно запела Алена, перекрывая саркастические ремарки доппельгенгера. Ну, его, и так худо.

Иллан пил шеврио лежа на широком ложе и смотрел на танцы новых наложниц. Рядом пристроились его верные друзья: Арифа и Таяф. Веселье только начиналось, но Лоан уже было скучно, более того неприятно. На душе сумрачно. Он хотел немного отвлечься от неприятных мыслей, забыться, но, похоже, зря выбрал именно этот способ. Друзья раздражали его своими шутками и громким гоготом, наложницы не прельщали при всей своей красоте и грации.

Он, конечно, старался активно учавствовать в веселье, делал вид, что ему очень вольготно, но при этом в душу все больше и дальше закрадывалось мрачная меланхолия и горечь обиды на всех: от резвящихся друзей — повес до безрассудной канно, единственной причине его вечных распрей с братом. Может, ее уже убили?

Он бы хотел порадоваться: нет следствия, нет проблемы, но это предположение почему-то рождало не облегченное успокоение, а еще большее уныние и огорчение, чем воспоминание о стычке с братом. И он, в который раз, поймал себя на мысли, что завидует Рэйсли: его постоянные заботы и хлопоты, вынужденные треволнения были приятней необязательных, но весьма обременительных и угнетающих саму его суть обязанностей.

Иллан вернулся домой под утро в еще худшем настроении, чем уходил. Тут ему и сообщили: Эльхолия исчезла. Он без труда уговорил себя подождать пару часов и только потом, если ничего не изменится, идти к Рэйсли за объяснением. Что именно он стоит за этим, сомнений не было.

К обеду вестей о жене не появилось, и Иллану все же пришлось идти на встречу с братом.

Над ухом свистнула сталь. Мужчина вздрогнул всем телом и застыл. Учебный мэ-гоцо торчал из стены перед его носом и отбрасывал блики, чуть вибрируя от сильного броска — Рэй.

Тот стоял в паре метров от брата и с невозмутимым видом рассматривал узор на втором клинке. "И что с ним прикажете делать?" — тяжело вздохнув, подумал Иллан. Вот и пришел поговорить, мирным путем урегулировать возникшие трения.

— А если б промахнулся? — спросил тихо.

— Я? — вскинул бровь Рэй, криво ухмыльнувшись. — Испугался?

— Отнюдь. Ты чрезмерно и неоправданно …невоздержан.

— Да? — мужчина медленно подошел к брату и встал, напротив прислонившись плечом к стене, слегка толкнул воткнутый в стену кинжал и тот вновь задрожал, издавая неприятный звук.

— Прекрати! — не выдержал старший сегюр и, выдернув нож, наградил родственника неприязненным взглядом, — ты удивительно " гостеприимен"!

Рэй оторвал взгляд от бликов Уэхо, играющих на поверхности узорчатой стали клинка, и вкрадчиво спросил, словно одолжение сделал:

— Разве я тебя приглашал?

— И не ждал? — ехидно скривился Иллан и тут же посерьезнел: взгляд Рэйсли стер с лица и малейшие проявления сарказма. В этот момент сегюр понял, что делается на душе брата, и загрустил, в который раз позавидовав столь крепкой привязанности к женщине. Он сел на землю, воткнул мэ-гоцо в мох и задумался о себе и своих привязанностях. Мысли были неутешительные, а местами и весьма прискорбные. Сегюр вздохнул.

— Я пришел поговорить с тобой об Эльхолии, только вот…есть ли в этом смысл? Ты ведь скажешь, что не знаешь, где она, хотя знаешь, и я знаю, что ее исчезновение — твоих рук дело,…но суть даже не в этом, а в том, что мне, по-большому счету, все равно — где она. Должно быть не все равно, а на деле — безразлично. Наверное, я …посредственный муж, впрочем, и сегюр так себе, и брат…

— Ты желаешь мне исповедоваться? — неподдельно удивился Рэй, внимательно оглядев Иллана, и подсел рядом, чтоб ничего не пропустить: интересно, что с ним происходит? К чему этот душевный стриптиз? И почему перед ним? — Ты, кажется, принял меня за жреца Анториса. Я слышал: исповедь — их прерогатива.

Иллан грустно посмотрел на него:

— Странно слышать от меня подобное признание? Не веришь в искренность? чтоб ты не сомневался, могу поставить в известность: я подаю в отставку и расторгаю союз. Мои импиро[10] уже готовят документы.