Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

О том же говорят и стихи:

Красавицы кривых террас —искусницы на угожденье,Познаешь с ними ты не разУснувшей плоти возрожденье.Но предаваясь им, забыв о мере,Кому от дома ключ доверишь?

Но оставим пока компанию друзей, которые пировали с Симэнь Цином, а скажем о слуге Дайане. Когда он вернулся с лошадью домой, Юэнян, Юйлоу и Цзиньлянь сидели вместе.

– Хозяина привез?

У Дайаня блестели красные от слез глаза.

– Хозяин меня пинками выгнал, – пояснил он. – Кто, говорит, за мной посылать будет, тому достанется как следует.

– Ну скажите, справедливо ли он делает? – заметила Юэнян. – Не хочешь домой идти, не ходи, но к чему слугу-то избивать? До чего ж его там приворожили!

– Слугу избил – еще куда ни шло, – поддержала ее Юйлоу. – Зачем он нас поносит?!

– Шлюхи все на одну колодку, – вставила Цзиньлянь. – Плевать им на нас. Не зря говорят: в их вертеп хоть корабль золота сгрузи – все будет мало.

Цзиньлянь говорила, что думала. Однако и у стен есть уши. Как только прибыл Дайань, Ли Цзяоэр подкралась под окно и подслушала, как Цзиньлянь в присутствии Юэнян обзывала ее сестер. Ненависть закралась ей в душу, и с тех пор между ними началась вражда, но не о том пойдет речь.

Да,

В мороз согревает душевное слово,Но даже в жару леденит клевета.Стремясь опорочить кого-то другого,Лишь злобу домашних Цзиньлянь навлекала.

Не будем говорить о вражде между Цзяоэр и Цзиньлянь. Расскажем о Цзиньлянь. Вернулась она к себе в спальню и казалось ей, что каждое мгновение тянется целую осень. Ей стало ясно, что Симэнь не придет и, отпустив обеих служанок, она вышла в сад. Она делала вид, будто прогуливается, а сама зазвала к себе Циньтуна и угостила вином. Когда слуга захмелел, Цзиньлянь заперла двери, сняла одежды, и они слились в наслаждении.

Да,

Где страсти пламя до небес, там страха нет,Под пологом любви приют на сотни лет.

Только поглядите:

 Она, отвергнув устои, ничтожного отыскала. Он разницу презрел меж низким и высоким. Преступной страстью одержима, и гнева мужнина она не устрашилась. Он, волю вожделенью дав, пошел за ней преступною стезею. Горят глаза, охрип – мычит под сенью ивы гибкой. Щебечет, заикаясь, порхает иволгой в цветах. Все шепчут о любви и в верности клянутся. В садовом цветнике открыли обитель услад. Хозяйкина спальня стала уголком отрад. Тут семя жизни лилии златой[6] в дар преподнес глупыш.

С тех пор каждый вечер Цзиньлянь звала к себе слугу, а выпускала перед рассветом. Она украсила его прическу золотыми шпильками и одарила парчовым мешочком, который носила на юбке. Циньтун прикрепил его под поясом. Слуга этот, как на грех, был малый опрометчивый и легкомысленный, любил выпить и погулять с такими же, как он, слугами, и тайна скоро выплыла наружу. Не зря говорят: сам не делай того, что хочешь утаить.

Слух дошел как-то до Сюээ и Цзяоэр.

– Потаскуха проклятая! – заругались они. – Непорочную из себя строит, а сама вон что выкидывает – со слугой спуталась.

Они рассказали Юэнян, но та никак не хотела им верить.

– Захотелось вам ей досадить, – заключила хозяйка, – да и Третью обидеть. Подумает еще, вы ее сдуру впутываете.

Сюээ и Цзяоэр ушли, больше ничего не сказав Юэнян.

Как-то Цзиньлянь забыла запереть спальню, и ее утехи со слугой случайно подсмотрела вышедшая за нуждой служанка Цюцзюй. На другой день она поведала об увиденном горничной Юэнян, Сяоюй, а та передала Сюээ. Сюээ и Цзяоэр опять отправились к Юэнян. Было это двадцать седьмого в седьмой луне – как раз накануне дня рождения Симэнь Цина, когда он только что вернулся от певиц.

– Не собираемся мы ее губить, – обратились они к хозяйке. – Но служанка сама рассказала. Если вы утаите от хозяина, тогда мы сами скажем. Если он простит такую потаскуху, значит даст волю змее.

– Он только пришел, в предчувствии радостного дня… – уговаривала их Юэнян. – Не хотите меня слушаться, идите и говорите, а устроите ругань, пеняйте на себя.

Сюээ и Цзяоэр не вняли совету хозяйки. Только Симэнь вошел в спальню, как они рассказали ему о шашнях Цзиньлянь со слугою. Не узнай об этом Симэнь, все бы шло своим чередом, а тут гнев поднялся от сердца, зло вырвалось из желчного пузыря. Он пошел в сторожку и окликнул Циньтуна.

Между тем о случившемся передали Цзиньлянь. Она всполошилась. Чуньмэй было велено сейчас же разыскать слугу. У себя в спальне она наказала ему ни в коем случае не признаваться, вынула у него из прически шпильки, но в спешке забыла про мешочек с благовониями.

Слуга явился в передний дом и встал на колени перед Симэнем. Хозяин велел четверым слугам запастись бамбуковыми палками и быть наготове.

– Признаешь вину, рабское твое отродье, негодяй проклятый? – стал допрашивать Симэнь.

Циньтун молчал, не смея рта раскрыть.

– Снять шапку! Подать шпильки! – распорядился хозяин, которому уже доложили о двух позолоченных шпильках. – Куда девал шпильки? – дознавался он, когда шпилек не оказалось.

– Нет у меня никаких шпилек, – пробормотал Циньтун.

– Нечего мне голову морочить, негодяй! – крикнул Симэнь и отдал приказ слугам: – Раздеть! Всыпать палок!

Трое слуг держали Циньтуна, один раздевал. Когда стали стаскивать штаны, под поясом показался бледно-зеленый шелковый карман, а в нем оказался по форме похожий на тыкву-горлянку парчовый мешочек с благовониями. Симэнь сразу его заметил.

– Дайте сюда! – сказал он.

Хозяин узнал то, что принадлежало Цзиньлянь, что она носила под юбкой, и его еще сильнее взяло зло.

– А это у тебя откуда? Говори прямо: кто тебе дал, а?

Напуганный Циньтун долго молчал.

– Я подметал сад, – наконец, пролепетал он. – В саду и нашел. Мне никто не давал.

Еще больше рассвирепел Симэнь Цин.

– Бить, да как полагается! – сквозь зубы процедил он.

Циньтуна связали. Градом посыпались удары. После тридцати ударов большими палками тело покрылось рубцами, из которых по ногам текла кровь. Симэнь позвал слугу Лайбао:

– Сбрей ему виски и выгони из дому! – приказал хозяин. – Чтоб его духу тут больше не было!

Циньтун отвесил земной поклон и с плачем удалился. Слуга этот Нефритовым Владыкой на землю грешную был изгнан из чертогов за то, что накануне в нарушение Небесного указа посмел заигрывать с бессмертной феей.

О том же говорят и стихи:

И тигры, и птицы – все парами.Ужели Цзиньлянь жить одной!Сошлась со слугою – замаранаИ нет ей дороги иной.

Узнала Цзиньлянь, что Симэнь избил и выгнал Циньтуна, и ее словно в ледяную воду окунули. Вскоре к ней в спальню вошел Симэнь. Дрожа всем телом, она осторожно приблизилась к нему, чтобы помочь раздеться, но получила такую затрещину, что свалилась с ног. Симэнь велел Чуньмэй запереть все ворота и калитки и никого не пускать. Потом он взял скамеечку и вышел во дворик, где уселся под сенью цветов с плетью в руке, Цзиньлянь было велено раздеться и опуститься на колени. Зная за собой вину, она не посмела противиться: сняла с себя верхнее и нижнее платье и встала перед ним на колени, низко опустив голову и не проронив ни слова.

– Нечего притворяться, потаскуха проклятая! – закричал Симэнь. – Я только что допросил негодяя. Он все выложил, рабское отродье. Говори: сколько раз с ним блудила?

– О Небо, пощади! Не дай погибнуть невинно! – плакала Цзиньлянь. – Больше чем полмесяца, пока тебя не было, мы с сестрой Мэн днем сидели за рукоделием, а под вечер я запирала дверь и ложилась спать. Без дела за порог не показывалась. Не веришь, спроси Чуньмэй. Она при мне была, все точно знает. – Цзиньлянь кликнула горничную: – Сестрица, поди, сама скажи хозяину.

– Потаскуха проклятая! – выругался Симэнь. – Говорят, ты ему три позолоченных шпильки тайком передала. Чего отпираешься?

– Загубить хотят невинную, – оправдывалась Цзиньлянь. – Чтоб у тех шлюх язык отсох, чтоб их недуг скрутил, чтоб они не своей смертью подохли. Ты все время у меня бываешь, вот они и злятся, всякую напраслину на меня возводят. Ты же знаешь, сколько у меня шпилек. Вон они, пересчитай – все до одной тут. Спуталась со слугой?! Да мне и в голову такое не придет. Если б хоть из себя видный был, а то сосунок, от горшка два вершка. Захотелось им меня оклеветать, вот и сочинили.

– Ладно, оставим шпильки, а это что? – Симэнь достал из рукава отобранный у Циньтуна мешочек с благовониями. – Как он к слуге попал, а? Опять будешь свое твердить?

Покрасневший от злости Симэнь взмахнул плеткой над пышной благоухающей Цзиньлянь. От нестерпимой боли она закрыла глаза. По щекам текли слезы.

– Милый, дорогой мой! – закричала она. – Не бей! Дай мне слово сказать. Я все объясню. Или убей меня, оскверни это место. Когда тебя не было, мы с сестрицей Мэн занимались как-то шитьем. Я проходила под кустом роз, у меня развязался шнурок, а потом хватилась: нет мешочка-горлянки. Я обыскалась. Оказывается, этот негодник поднял…