Семигорье - Владимир Корнилов

— Вот за это хвалю! — сказал лесник, чокнулся с Капитолиной и выпил сам.

Васёнка сидела, руками горестно закрыв лицо.

— Тебе, братик, не надо пить. Ты ешь, ешь! И вы, Алёша, ешьте! — говорила она, не отнимая рук от лица. Голос у неё дрожал, Васёнка совсем расстроилась.

Капитолина подмигнула Зинке, обе, вроде бы по нужде, скрылись в сенях. Когда они вернулись, у Зинки был такой вид, как будто её пугнули мешком из-за угла: она хохотала и ничего не могла сказать. Она влезла за стол, поковыряла вилкой яичницу, бросила вижу, откусила пирога и от разбиравшего её смеха вздрагивала угловатыми плечами. Капитолина взглядом строжила её, но Зинка ни на кого не обращала внимания — она была вся в себе.

— Ну, мальчики, — сказала она вдруг, — проводите меня на ваше гулянье. А то у меня в голове всё кружится, кружится — дорогу не найду!..

Алёшке уже порядком надоело сидеть за чужим столом, он с готовностью поднялся. Витька с беспокойством смотрел на Васёнку. Видно было, ему тоже хотелось уйти, но оставить Васёнку одну он не решался.

— Я с вами пойду. Погодите малость, сказала Васёнка. Она всё ещё прятала в ладонях лицо, её маленькие аккуратные уши на фоне чёрных волос траурно пунцовели.

— Куда это пойдёшь? — крикнула Капитолина. — Гость в доме. Чай, не ко мне пришёл!..

Лесник, казалось, был безучастен ко всему. Он отвалился к стене, большие пальцы рук засунул под ремень, свободными пальцами лениво постукивал себя по животу. Он был сыт, уважен, глядел сонно. Казалось, здесь, за столом, он сейчас и всхрапнёт.

— Что ж, пойдём, Васён, — осторожно позвал Витька.

— Пойдём, братик, пойдём… — Васёнка попыталась встать. Капитолина с силой надавила ей на плечи.

— Сиди, сказано!.. А ты, если такой беспокойный, — кричала она на Витьку, — поди вон Зинку проводи. Уйдёт гость — тогда и Васёнку отпущу!..

Зинка нагнулась, пощекотала ему шею носом.

— Ну, кавалер. Пошли! Две свободных руки у меня, на каждую по ухажёру!.. — Она вытянула из-за стола Витьку, подхватила под руку Алёшку, озоруя, крикнула: «Праздничка вам весёлого!..» — и вместе с Витькой и Алёшкой вывалилась за дверь.

Зинка шла, даже не покачиваясь, цепко держала обоих парней при себе и даже подшучивала то над одним, то над другим, как будто вся её забота в том и состояла, чтобы развлечь провожатых. Не прошли они от села до боа и полдороги, как Витька решительно вырвался из-под Зинкиной руки.

— Лёшка, — сказал он, — не могу гулять. Пойду за Васёнкой! Если что, подожди у бора…

Зинка попыталась ухватить Витьку, но он с твёрдостью отвёл её руку.

Зинка растерялась, потом вдруг озлобилась.

— А ну вас всех с вашими кобыльими баньками! — крикнула она. — Сами разбирайтесь!.. — и побежала к выходящей из села весёлой компании.

Алёшка и Витька переглянулись, пожали плечами — им показалось, что хмель ударил Зинке в голову.

Едва Витька вошёл в калитку, на крыльцо вывалилась Капитолина, гулко топая по ступеням, сбежала навстречу. Она тяжело дышала, рукой держалась за грудь.

— Витёк, Витёк!.. Авдотья у нас. Сказывает, батя сильно пьяный из Заозерья шёл, у моста через Вотгать свалился. Без памяти, говорит, лежит. Беги, милок, спасай батю! Как бы хуже чего не стряслось!

Убитый вид Капитолины, жалобные её слова, а главное батя, — не раз приходилось выручать его из подобной беды, — подействовали на Витьку. Он, не раздумывая, повернулся, высоким краем улицы, через всё село и дальше полем побежал к Заозерью.

До Заозерского хутора было шесть вёрст. Дорога шла большей частью лугами, вдоль Нёмды, и через две деревни — Колесово и Починки. Бежать всю дорогу по непросохшей скользкой земле Витька не мог, да и по гуляющим деревням, чтобы не привлекать к себе внимания, шёл шагом, — к мосту через Вотгать, неширокую, но глубокую речушку, впадающую в Нёмду, он добрался не быстро. Бати ни у моста, ни поблизости он не нашёл и, чувствуя, как от тревожности заходится сердце, побежал к уже близкому хутору, к батиному брату дяде Мише.

Большой дом с полуподвалом и надстройкой в ещё одну горницу под крышей с крытым, единым с домом двором и поветью, со своим колодцем у крыльца и невиданным узорочьем по карнизам и наличникам — узорочьем украшал дом батя — встретил Витьку гульбой: песни, голоса, крики пьяно толклись у раскрытых окон, выпадали на дорогу, баламутили всегда стоявшую здесь тишь.

Дом шага на четыре выступал из общего порядка других шести домов хутора и почти упирался кирпичным фундаментом в дорогу. Ни одна подвода, ни единый человек, даже собака, не могли проехать или пробежать по дороге, не замеченными из дома. Заметили, надо полагать, и Витьку, потому что, когда он вбежал по ступенькам на мост, там уже стоял дядя Миша, дожидаясь его. Не в пример бате, он был невысок и не худ, а сух и крепок, как свилеватое дерево, руки держал за шёлковым поясом чёрной сатиновой рубахи и часто моргал, как будто плохо видел Витьку.

— С чем пожаловал, молодец? — высоким голосом спросил дядя Миша. Он не очень жаловал племянника, и были на то у него свои причины.

— Батя был? — неуспокоенно спросил Витька.

— И сейчас здесь! Во, гляди, — дядя Миша указал через раскрытую дверь. Батя сидел с краю стола, ниже плеч уронив всклоченную голову, сидел молча среди шумных гостей, тяжело и как-то одиноко. — Со вчерашнего в гульбе и домой не просится!

— И не уходил?

— А куда ему уходить. Как сел за стол, так и не вставал. Ты чего это лицом на себя не похож? Иди поешь!..

Витька не ответил. Путаясь ногами в ступенях, едва не скатился с высокой, не как у всех, дяди Мишиной лестницы и побежал изо всех сил домой. Он бежал, спотыкаясь на гладкой тропе, и глотал на бегу слёзы.

На подгибающихся, ослабевших от бега ногах Витька поднимался на крыльцо, чувствовал в себе холодную, будто застывшую ненависть к Капитолине. Он знал теперь, что Капитолина обманула его, что в доме у них не было никакой бабы Дуни, — всё было придумка, ложь, всё для того, чтобы обмануть его, отправить на сторону. Он не знал, что делала Капитолина в дому, пока он искал батю. Но лишний глаз ей мешал, и ощущение беды, которое он почувствовал ещё на гулянье у бора, и которое улеглось после того, как они с Алёшкой повидали Васёнку, теперь тревожило его сильнее, чем прежде. По мере того как Витька проходил крыльцо и сени, ощущение близости беды росло. И, когда он распахнул дверь и увидел то, что было внутри дома, он задохнулся, как задыхаются от душного жара не в меру топлёной и угарной бани: он понял, что опоздал, опоздал навсегда, на всю жизнь…

Васёнка в помятом, открытом на груди платье сидела у окна, растрёпанные волосы закрывали её мокрое лицо. Она смотрела на Витьку провалившимися глазами и молча глотала слёзы. Лесник Красношеин сидел рядом, засунув руки в карманы штанов, раскинув ноги. Надорванный ворот форменки лежал на его плече, на скуле темнела кровь. Он смотрел в пол и тупо улыбался. У печи стояла Капитолина, прикрыв пухлыми веками глаза. На её тугом лице было такое выражение, как будто она только что молилась.

Окна в доме почернели, будто ночь упала на двор. Цепляясь за косяк, Витька дотянулся до пожи, нащупал молоток и боком, медленно пошёл к Капитолине. Капитолина глянула и осела, будто подмытый водой сугроб.

— Люди! — прошептала она.

Лесник встал.

— Ну-ка, ну-ка, ты что!.. — опасливо бормотал он, не решаясь подойти.

Витька не смотрел на лесника, он видел отступающую за печь Капитолину и шёл на неё, как раненый медведь идёт на охотника, и ужас был на лице Капитолины. Она нашарила медный таз, шатающимися руками подняла над собой, и Витька, дичая от злобы и мести, что есть силы, всадил молоток в его отблёскивающее дно.

Звон пробитого таза, грохот опрокинутой скамьи, падающих вёдер и тел оглушили дом.

Капитолина билась на полу под неловкими Витькиными ударами, и Витька всё больше озлобляясь за её страх и визг, в исступлении тянулся к её раздутому криком горлу. Он нашёл, сдавил тугую шею, но сзади его крепко обняли горячие руки.

— Не надобно, братик! — сказала Васёнка. — Не губи себя. — Она отвела покорного её рукам Витьку, усадила на лавку.

Капитолина стонала и ухала за печью, как в ночи филин. Васёнка чуть повернула голову.

— А ну, будет! — сказала она тихо, Витька едва услышал. Но в голосе её была такая сила, что Капитолина как захлебнулась — её будто не стало в доме.

Васёнка из-под упавших на глаза волос смотрела на всё ещё стоявшего посреди горницы лесника. Взгляд её был тяжёл и недобр.

— Иди, молодчик, покуда, — сказала она. — Иди и ноги не смей на моё крыльцо ставить, пока сама не скажу… Всё понял?

Красношеин, суетясь, отыскал фуражку, вышел, боясь оглянуться.

Васёнка подошла к Витьке, ткнулась головой ему в плечо, заплакала безутешно, как на похоронах.