Все оттенки черного - Татьяна Степанова

— А этим людям не покажется странным, что я сам веду машину, в то время как мой личный телохранитель сидит сзади и… — В тот момент Колосову и запомнилось лицо Модина: лихорадочно блестящие, красные от бессонной ночи глаза, резко обозначившиеся морщины у губ, безвольный подбородок, утонувший в складках шеи, и какая-то необъяснимая покорность во всем его облике. Словно этот человек в душе уже совершенно махнул на все рукой и приготовился к самому худшему. Никита тогда еще подумал, помнится: этот пожилой полный человек в дорогом костюме за рулем дорогой иномарки столь наглядно сейчас выступает в роли обреченной жертвы, которую ведут на алтарь, что от этого безволия и покорности как-то даже становится не по себе.

Чувство дискомфорта появилось у него еще в кабинете, когда они с Обуховым изобличали толстяка во лжи. А сейчас, в машине, ему и вообще отчего-то было трудно смотреть в глаза Модину. А ведь Колосов отнюдь не считал себя в чем-то перед ним виноватым.

— Не покажется им ничего странным. Будь спокоен. — Обухов хозяйским жестом уложил кейс с деньгами на колени Колосову, сидевшему на заднем сиденье. — Никита, ручку. Данке шон. — Браслеты наручников (их позаимствовали напрокат в оперативно-техническом отделе) защелкнулись на запястье начальника отдела убийств и на ручке желтого чемоданчика.

— В случае, если ситуация обострится… Короче, дед, если начнется стрельба, меньше о своем костюме думай — понял? — Обухов был сама деловитость. — Коллега, конечно, о тебе позаботится, для того и едете тобой, но… Береженого бог бережет. Короче, чуть пуля свистнет — второй не жди, сигай с машины и на землю. Ясно?

— Ясно. — Модин побелел как мел. А Колосову стало досадно: злодей Генка нагоняет на заявителя страх. Делать ему больше нечего. Ведь стреляют в таких ситуациях только дефективные, а также зеленое пацанье. А красновцы люди ушлые и ученые.

На перекрестке перед светофором у заставы Ильича Модин обернулся к Колосову:

— Мне можно позвонить? — Он вытащил из чехла на поясе мобильный телефон.

— Кому? — Колосов полез в карман за сигаретой: как же в кандалах да при деньгах курить охота!

— Жене. Она в больнице, я ей всегда по утрам звоню. Не хочу, чтобы сегодня волновалась.

— Звоните, только быстро.

Разговор Модина с женой был короток: «Как себя чувствуешь? Приеду».

— Хворает супруга? — спросил Колосов, когда Модин закончил.

— После операции. Камень в почке удалили. Вроде удачно. Лазером.

— А-а… — Колосов подумал: черт возьми, ведь даже располагая данными негласного наблюдения за Модиным, он фактически не осведомлен о его жизни. Ну, это и понятно — сам Модин его никогда и не интересовал. Он был важен лишь как источник информации о жизни другого человека и его семьи…

— Сколько лет женаты? — спросил он.

— Уже тридцать четыре года. Скоро юбилей справим, даст бог.

— Солидный стаж. А я думал, у вас…

— Что? — Модин смотрел на него тревожно и настороженно в зеркальце.

— Ничего, так… — Колосов пожал плечами. Ишь ты, толстосум, не бросает, значит, подругу своей «голодной студенческой юности». Не бежит в загс рысью, как это водится сейчас у них, с моделью из журнала.

— Не волнуйтесь, ни с вами, ни с женой вашей ничего не случится. Все под контролем.

— Я стараюсь сейчас об этом не думать. А у вас, молодой человек…

— Никита.

— А у вас, Никита, у самого семья есть, дети?

«Кто-то уже задавал мне на днях этот вопрос… — Колосов припоминал с трудом. — Ах да, отчим Сорокина, покалеченный в автокатастрофе дипломат». Он погладил ладонью кожу другого «дипломата», лежащего у него на коленях.

— Нет.

— Значит, у вас все впереди. Можно только позавидовать. Колосов хотел спросить: чему, господи? Но не спросил, опять поймав в зеркальце лихорадочно-блестящий, взволнованный и вместе с тем какой-то отрешенный взгляд Модина.

Их встретили, как и предполагал всеведущий Обухов, отнюдь не на 42-м километре, как было условлено, а гораздо раньше. Модин едва успел миновать автозаправку на окраине Балашихи, как внезапно им посигналила шедшая по встречной полосе синяя «девятка». А идущая следом за ними серебристо-серая «Ауди» внезапно резко пошла на обгон, прижимая их к обочине. А затем, не прекращая движения, заставила свернуть с Горьковского шоссе на так называемую «Балаши-ху-2», а потом и на тихий пыльный проселок, уводящий в картофельные поля.

Колосов глянул на часы: 9.03. Место встречи ему очень не понравилось: в поле ты как на ладони. Но и те, кто тебя прикрывает, естественно, тоже. А следовательно…

Три машины медленно сбавили ход, затормозили. Из «Ауди» не вышел никто, а там сидели четверо. Из синей «девятки» вышел парень в джинсах и кожаной куртке — непрезентабельный прыщавый блондинчик, очень молодой. Колосов не видел в фотобанке обуховекой галереи «Группировка» этого лица.

Парень рывком открыл дверь модинской машины. Скользнул настороженным взглядом по сидящим в салоне:

— Где?

— Здесь. — Колосов сидел, облокотясь локтями на кейс с деньгами. (Парень не видел пока его «кандалов».)

— Цифра?

— Восемнадцать двести семь.

Парень протянул руку к кейсу, набрал код, открыл, посмотрел.

— Почему вас двое?

— А вы что хотите, чтобы я один сюда приехал, в эту глухомань? — неожиданно желчным тоном окрысился Модин. Он тоже мельком глянул на деньги в кейсе — и на его скулах заиграли желваки. — Это мой сотрудник. Мой телохранитель.

Парень оглянулся на «Ауди», оттуда никаких команд не поступало. Тогда он протянул к кейсу руку и тут только заметил «кандалы».

— Опупели, что ли, вконец? — Даже в такой нервозной ситуации врожденное чувство юмора его не подвело, за что Колосов сразу и невольно проникся к нему слабой симпатией.

— Расписочку верните, — сказал он.

Парень снова оглянулся на «Ауди». И там эту маленькую заминку истолковали, видимо, по-своему. С заднего сиденья, мягко хлопнув дверьми, спрыгнули двое — молодые, бритые, плечистые, в коже с ног до головы. Подошли к «Вольво» Модина стремительно, с двух сторон:

— В чем проблема?? Ну?

Парень, наделенный чувством юмора, кратко пошептался с одним. Тот покивал вроде бы задумчиво.

— Выходите с машины, — сказал приветливо. — Потолкуем. Разберемся.

— Сиди на месте! — Это было сказано так резко и повелительно, что и Колосов, и красновцы малость опешили. Модин, побагровевший от негодования, при виде денег, которые вот-вот могли бесследно для него кануть, преобразился и словно воспрял из мертвых: в руке его был («Батюшки мои светы! — подумал Колосов) пистолет „беретта“, который секунду назад толстяк с самым решительным видом выхватил из „бардачка“. („Генка, идиот, машину обыскать не догадался!“ — Колосов со злости готов был впиться строптивому заявителю, прыть которого могла сорвать всю операцию, зубами в запястье, лишь бы обезоружить пустоголового кретина.)

Но демонстрация огнестрельного оружия закончилась и так плачевно. Модина треснули кулаком по затылку и обезоружили. Видимо, даже с пистолетом в руках он не воспринимался красновской братвой в качестве серьезного противника.

Потом в машине сразу стало тесно, как в консервной банке: трое запрыгнули в салон. Один спихнул обмякшего Модина с водительского сиденья, двое других взяли Колосова, который и не думал сопротивляться, в плотные клещи на заднем сиденье. «Вольво» газанула и взяла с места в карьер по пыльному проселку в поля, над которыми ярко светило утреннее солнце.

Место, куда их привезли «разбираться», оказалось наибанальнейшей дырой, как и предполагал всезнайка Обухов. Старая фабричонка «Красный пролетарий» на окраине поселка заводского типа. На фабрике в оные времена варили ваксу и гуталин на всю область, а теперь производство бездействовало. Один из цехов, однако, еще приносил пользу местному бюджету. Как впоследствии было установлено, размещалось там акционерное общество по производству мясных и колбасных изделий «Альбатрос», принадлежащее некоему гражданину Шурупову — личности настолько мифической, что, кроме лицензионных и приватизационных документов с фальшивой печатью, существование ее ничем более не подтверждалось.

Колосову, хотя ему на дороге через фабрику пребольно вывернули окованные руки и адски звезданули кулаком в скулу, все же удалось украдкой глянуть на часы: 9.20. Сигналы радиопередатчика, установленного в багажнике «Вольво», должны уже давным-давно запеленговать с машин сопровождения. Обухова с коллегами можно было ожидать в колбасном цехе с минуты на минуту. Однако как порой тянутся эти самые «шесть раз по шестьдесят секунд»!

Колосов размышлял: для чего «кредиторы» привезли их сюда? Разве не проще им было оглушить или пристрелить их с Модиным прямо там, в машине, выбросить тела в поле, а затем просто выгрести банкноты из «дипломата»? Ведь пристегнуты были не сами купюры, а только их тара! Но всезнайка Обухов такое плачевное развитие событий сразу же напрочь исключил: «Никогда они так с вами не поступят. Это же выход за рамки, принятие самостоятельного решения на месте. А у каждого решения бывают последствия. Поэтому у этой публики любое неповиновение приказу, любая самодеятельность карается сурово. Приедут за вами кто? Думаешь, кто-то из Лехиных замов? Да нет, обычные бичи. А они почасовую оплату получают и мозгой шевелить не приучены. Им приказали забрать у вас кейс с деньгами — и все. Как только у вас там возникнет загвоздка с распиской, а на сей счет, уверен, никаких инструкций они не получили, они встанут перед, дилеммой — как поступить? И пойдут по линии наименьшего сопротивления: захватят и деньги, и вас с собой — пусть те, кто их послал, сами решают, что делать дальше. Ты понимаешь, о чем я? У них иерархия, как у термитов: термит-солдат, термит-шестерка. А за всякую инициативу, тем более связанную с мокрухой, которую всему клану потом придется расхлебывать, с них так спросят — Небо с овчинку покажется».