Повесть о двух городах - Чарльз Диккенс

Глава XI

То же, но по-другому

— Сидни, — сказал мистер Страйвер своему шакалу (разговор этот происходил в ту же самую ночь, или, вер нее, под утро), — смешай-ка еще пуншу. Мне надо тебе кое-что сказать.

В эту ночь Сидни трудился вдвое больше обычного, так же как и в прошлую и в позапрошлую ночь, и еще несколько ночей до этого, ибо он приводил в порядок дела мистера Страйвера перед долгими летними вакациями. Наконец все было разобрано. Все, что откладывалось со дня на день, было так или иначе распутано и приведено в ясность; и теперь со всем этим было покончено до ноября, когда опять поползут туманы и слякоть и туманно-слякотная судейская волокита снова начнет плодить затяжные выгодные дела.

Но Сидни от такого усердного труда отнюдь не становился бодрее и трезвее. Этой ночью ему пришлось несколько лишних раз обматывать голову мокрым полотенцем, и всякий раз он перед тем пропускал еще стаканчик; сейчас, когда он, наконец, совсем снял с головы свой тюрбан и швырнул его в таз с водой, куда он столько раз окунал его в течение этих шести часов, самочувствие у него было весьма незавидное.

— Ну, как, пунш готов? — спросил тучный Страйвер, который лежал, растянувшись на диване, засунув руки за пояс, и поглядывал по сторонам.

— Мешаю.

— Послушай, Сидни! Я тебе сейчас скажу нечто такое, что тебя чрезвычайно удивит, может быть ты даже подумаешь, что я далеко не так рассудителен, как казалось. Я собираюсь жениться.

— Вот как!

— Да. И не на деньгах. Ну, что ты на это скажешь?

— Я сегодня не очень склонен разговаривать. А кто она такая?

— Отгадай.

— А я что, знаю ее?

— Отгадай!

— Буду я еще гадать в шесть часов утра, когда у меня мозги кипят и голова, кажется, вот-вот лопнет. Если тебе хочется со мной в загадки играть, пригласи обедать.

— Ну ладно, так и быть скажу, — сдался Страйвер и, медленно приподнявшись, с трудом подтянулся и сел. — Только ты, Сидни, вряд ли меня поймешь, ты ведь бесчувственная скотина.

— Где уж мне! — усмехнулся Сидни. — Это ты у нас такая тонкая, возвышенная натура!

— А что! — подхватил Страйвер с самодовольным смешком. — Я, правда, не стремлюсь попасть в романтические герои (не так уж я глуп), но, во всяком случае, я человек более чувствительный, чем ты.

— Более удачливый, ты хочешь сказать?

— Нет, не то. Я хочу сказать, что я человек более… более… как бы это выразиться…

— Обходительный, что ли, — подсказал Картон.

— Да, пожалуй, вот именно — обходительный. Я сейчас тебе объясню, как это надо понимать, — продолжал он, все так же самодовольно поглядывая на приятеля, возившегося с пуншем. — Это значит, что я стараюсь быть приятным, прилагаю для этого некоторые усилия и понимаю, как надо держать себя в дамском обществе, чтобы быть приятным.

— Так-с. Валяй дальше! — буркнул Сидни Картон.

— Нет, прежде, чем я пойду дальше, — важно сказал Страйвер, упрямо мотая головой, — изволь меня выслушать, я уже давно хотел тебе это сказать. Вот ты вместе со мной и даже чаще, чем я, бываешь в доме доктора Манетта. И ведь мне всякий раз стыдно за тебя, каким ты там держишься букой! Сядет, понурив голову, ни с кем слова не скажет и уж до того угрюм, ну, честное слово, Сидни, стыдно смотреть!

— Хорошо, что ты еще не совсем потерял стыд, это тебе весьма пригодится, когда будешь выступать в суде. — заметил Сидни. — Ты должен быть мне благодарен.

— Нет, Сидни, ты от меня так не отделаешься, — не унимался Страйвер, — я считаю своим долгом высказать тебе это прямо и для твоего же блага, Сидни, — ты совершенно не умеешь держать себя в порядочном обществе, ты производишь омерзительное впечатление, ну, просто черт знает что!

Сидни одним духом осушил стакан только что приготовленного пунша и громко расхохотался.

— Ты посмотри на меня! — продолжал Страйвер, выпячивая грудь. — Ведь мне вовсе нет такой надобности, как тебе, стараться быть приятным. Я человек с положением, ни от кого не завишу. А почему-то я все-таки стараюсь?

— Сказать по правде, я что-то этого не замечаю, — пробормотал Картон.

— А потому, что я человек политичный; я это делаю, так сказать, из принципа. И как видишь — преуспеваю.

— Ты отвлекся, — равнодушно сказал Картон, — рассказывай-ка лучше о своих марьяжных делах! А что касается меня, — усмехнулся он, — неужели ты до сих пор не убедился, что я неисправим.

— А ты не имеешь права быть неисправимым, — обрушился на него Страйвер все тем же уничтожающим тоном.

— Существовать я не имею права, вот это будет вернее, — отозвался Сидни Картон. — А кто же эта твоя дама?

— Я тебе сейчас ее назову и боюсь, Сидни, ты почувствуешь себя очень неловко, — отвечал Страйвер примирительным тоном, словно стараясь подготовить приятеля к своему признанию, — ведь ты, я знаю, и половины того не думаешь, что говоришь. Ну, а если ты и в самом деле так думаешь, для меня это не имеет значения. Я только потому тебе все это говорю, что ты однажды несколько пренебрежительно отозвался при мне об этой молодой особе.

— Я?

— Да. разумеется ты, и в этой самой комнате.

Сидни Картон посмотрел на свой стакан с пуншем, затем перевел взгляд на самодовольную физиономию приятеля, залпом осушил стакан и снова уставился на своего самодовольного приятеля.

— Ты назвал эту молодую особу желтоволосой куклой. Эта молодая особа — мисс Манетт. Будь у тебя хоть немножко деликатности, какая-то тонкость чувств и способность разбираться в подобных вещах, я бы, конечно, мог на тебя обидеться за такое неподходящее выражение, но ты всего этого совершенно лишен; поэтому я на тебя не сержусь, как не стал бы сердиться на человека, который, ничего не понимая в живописи, разругал бы мою картину, или, скажем, напиши я музыкальное сочинение, — и его раскритиковал бы человек, напрочь лишенный слуха.

Сидни Картон усердно поглощал пунш; он наливал себе стакан за стаканом и пил, не сводя глаз с приятеля.

— Ну вот, ты теперь все знаешь, Сид, — продолжал мистер Страйвер, — я за деньгами не гонюсь: этакое прелестное, можно сказать, создание — могу же я раз в жизни позволить себе удовольствие; в конце концов денег у меня хватает, почему же себе этого не позволить? А я для нее находка — человек я состоятельный, с положением, дела мои быстро идут в гору, для нее такой муж просто счастье, но она вполне его достойна. Ну, что, здорово я тебя удивил?

— Чего мне удивляться? — ответил Каргой, прихлебывал пунш.

— Значит, одобряешь?

— Почему же не одобрить? — все так же попивая пунш, сказал Картон.

— Вот так-то! — заключил его приятель Страйвер. — Ты отнесся к этому много спокойнее, чем я ожидал, не проявил этакой меркантильности, чего я, по правде сказать, опасался. Но ты, конечно, достаточно изучил своего старого друга и знаешь, что я человек с твердым характером. Да, Сидни, хватит с меня такой жизни — день за днем, все одно и то же; а ведь как оно должно быть приятно, когда у человека есть семья, дом, — и ты всегда можешь прийти к себе домой (а можешь и не приходить, если не хочешь), и мне кажется, мисс Манетт будет мне достойной женой и всегда сумеет поддержать честь дома. Вот так-то. Словом, я уже решил. А теперь, дружище Сидни, я хочу сказать тебе несколько слов, и это уже будет речь о тебе и о твоем будущем. Ты на плохом пути, Сидни, на очень плохом пути; живешь ты черт знает как, деньги тратишь без счета, и кончится это тем, что ты, того и гляди, совсем скатишься, свалит тебя болезнь и останешься без всяких средств; надо тебе позаботиться подыскать себе няньку.

Он говорил с таким самодовольством, таким покровительственным тоном, его словно распирало сознание собственного превосходства, и он казался вдвое толще и вчетверо наглее обычного.

— Так вот. Сидни, — продолжал он, — послушайся моего совета, не бойся смотреть на вещи прямо. Я именно так и смотрю, разумеется с несколько иной точки зрения. Ну, а ты заставь себя взглянуть на это со своей точки зрения. Женись. Подыши себе кого-нибудь, кто бы заботился о тебе. Пусть тебя не останавливает, что ты не любишь женского общества, не интересуешься женщинами, не умеешь к ним подойти. Найдя себе кого-нибудь, этакую почтенную особу с достатком, ну, скажем, какую-нибудь домовладелицу, которая содержит меблированные комнаты либо пансион, И женись, чтоб было куда приткнуться на черный день. Для тебя это самое подходящее дело. Подумай об этом, Сидни.

— Я подумаю, — сказал Сидни.

Глава XII

Тонкая натура

Мистер Страйвер, приняв великодушное решение осчастливить дочку доктора Манетта, счел за благо сообщить ей об этом счастье еще до своего отъезда из Лондона на время летних вакаций. Обсудив дело со всех сторон, он пришел к заключению, что оно, пожалуй, было бы не плохо покончить теперь же со всей предварительной канителью, а затем уж решить, не торопясь, вручит ли он ей свою особу недели за две до Михайлова дня, или во время коротких зимних вакаций, после рождества.