Литературы лукавое лицо, или Образы обольщающего обмана - Александр Миронов

Заключая настоящий очерк о повести А. И. Куприна «Поединок», вероятно, следует заметить, что в ней вполне искусно показана горькая судьба придуманного героя, сформированного целиком придуманной же ранее литературой. Почему так? А потому, что «мутные» литературные идеалы не могут формировать в реальности героя, подобного Ромашову. Другими словами, герой повести содержит в себе одновременно совсем несовместимые черты, а именно: он, с одной стороны, желает себе странным образом вместо подлинной жизни «вечного праздника и торжества», с другой – он выступает как умный и совестливый человек, который отчетливо понимает уродство и неуместность окружающей его жизни. Другое дело, что Ромашов совсем не ищет причин этого нестроения. Даже складывается впечатление, что они ему уже известны, чего на самом деле и нет вовсе. Кроме того, поражает тонкая организация его души, ее красивые, возвышенные и одновременно мужественные порывы. В результате читатель просто «теряет» самого героя повести и не узнает его подлинного лица. Поэтому-то сочувствие названному выше «склеенному» персонажу, как говорится, выйдет всякому читателю «себе дороже», а значит, настоящая повесть есть сама по себе лишь своего рода несчастная жертва творческому вожделению автора, которое, к сожалению, и образует названное в заголовке очерка печальное литературное наследие.

27 мая 2007 года

Санкт-Петербург

«Что делать?» Н. Г. Чернышевского как ядовитая иллюзия рождения нового человека

Любовь в том, чтобы помогать

возвышению и возвышаться

…и опять та же история в новом виде.

Самое начало романа «Что делать?» Н. Г. Чернышевского ознаменовано словами бойкой и смелой французской песенки. Что привлекает в них прежде всего? А то, что ее герои посредством обретения знаний ждут себе освобождения, а с помощью труда – обогащения. При этом герои песенки еще твердо намерены искать для себя счастья, сопровождаемого, по их мнению, нахождением гуманности и делающей их добрыми. Кроме этого, счастье провозглашается и понимается лишь как тотальное установление, неизбежно приводящее также к тотальности уже братских отношений. Таким образом, начертанный в песенке путь от просвещения к обогащению и далее к веселой жизни выражает себя в пении и любви в условиях райской жизни на земле. Каково? Но не будем спешить с оценкой содержания песенки. Вникнем сначала в подробности сюжета самого романа «Что делать?» Главная героиня – Вера Павловна, узнав из письма о самоубийстве своего мужа, якобы совершенного им из соображения добровольной уступки своей жены ее новому избраннику, решительно отстраняет от себя своего нового возлюбленного из чувства стыда за происшедшее несчастие с ее мужем. Что удивляет в описанном автором событии? Прежде всего, импульсивность поведения героини, которая производит при этом впечатление не вполне психически здорового лица. Иначе говоря, переход от пения французской песенки к произнесению слов: «Прочь! Не прикасайся ко мне! Ты в крови! На тебе его кровь! Я не могу видеть тебя! я уйду от тебя! Я уйду! отойди от меня!… И на мне его кровь! На мне! Ты не виноват – я одна… я одна! Что я наделала! Что я наделала!» свидетельствует об экзальтации героини, граничащей с умопомешательством. Теперь, в предисловии романа его автор, заигрывая со своим читателем, допускает очень странное высказывание: «Ты, публика, добра, очень добра, а потому ты неразборчива и недогадлива». Почему вдруг Н. Г. Чернышевский ассоциирует в одно понятие как добро (честность и бескорыстность в поступках), так и неразборчивость, недогадливость? Неужели добрый слеп и обязательно глуп? Но тогда всякий умный человек уже и подлец, что ли? Ниже автор уточняет, что считает доброго читателя простодушным и наивным человеком. В таком случае он, как бы нечаянно, внушает своим читателям ту мысль, что «добрый» и «наивный» есть синонимы, а значит, в самом понятии добра изначально заключена и печаль, так как неадекватность восприятия действительности всяким добрым человеком неизбежно ведет его же к ошибкам и соответствующим им огорчениям. Но разве добро только там и тогда, где нет ясного понимания действительного? И тут же писатель вдруг заявляет еще такое: «Автору не до прикрас, добрая публика, потому что он всегда думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий. Мне жалко и смешно смотреть на тебя: ты так немощна и так зла от чрезмерного количества чепухи в твоей голове». Но не добавляет ли к тому прискорбному состоянию ума публики свою лепту и сам автор романа?

Для ответа на поставленный выше вопрос мы и прочтем, как говорится, «с пристрастием» весь роман Н. Г. Чернышевского, понимая при этом свою задачу как распутывание «дикой путаницы понятий» уже самого автора ныне широко известного произведения. Тем более, что Н. Г. Чернышевский далее пишет так: «все достоинства повести даны ей только ее истинностью». Иначе говоря, писатель настаивает на том, что он в отличие от других авторов служит исключительно истине и пользе. Кроме того, автор романа в своем кратком предисловии еще говорит о неких «добрых и сильных, честных и умеющих» людях, ради возобладания которых в обществе он, собственно, и взялся за написание своего особого рассказа. Другими словами, Н. Г. Чернышевский изначально заявляет, что его труд направлен на агитацию и пропаганду в пользу грядущей победы «новых людей». Как мы видим, автор преисполнен самых что ни на есть благих намерений и оптимистичной веры в неизбежное торжество собственных идеалов. Что ж, примем сие к сведению и продолжим чтение романа.

Смысл первого эпизода из первой главы «Жизнь Веры Павловны в родительском семействе», вероятно, возможно заключить в тезис знакомой главной героини романа по имени Жюли: «Умри, но не давай поцелуя без любви!» Она же вдруг начинает выступать в роли добровольной наставницы самой Веры Павловны, пытается сосватать ее Михаилу Сторешникову, сыну хозяйки дома, в котором проживает все семейство героини романа. При этом она внушает Вере Павловне, что «настоящее кокетство – это ум и такт в применении в делах женщины с мужчиною». Но героиня романа одергивает ее уже усвоенным ранее от нее же призывом, что лучше умереть, чем дать поцелуй без любви. Но многоопытная Жюли умело проводит собственную линию на склонение Веры Павловны к мысли о преимуществах всякого замужества, в частности, она заявила: «вы избавитесь от преследований матери, вам грозит опасность быть проданной, он (Михаил Сторешников. – Авт.) не зол, а только недалек; недалекий и незлой муж лучше всякого другого для умной женщины с характером; вы будете госпожою в доме». Таким образом, в как бы благой «оболочке» моральности и разумности наставница Веры Павловны пытается внедрить в сознание героини принцип ловкой и приятной жизни за спиной нелюбимого мужа. Столкнувшись с твердым отпором со стороны Веры Павловны, прозвучавшим как гром среди ясного неба и оформившимся словами: «я знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна, не хочу никому быть обязана ничем, я хочу не стеснять ничьей свободы и сама хочу быть свободна», Жюли в ответ ей заявляет: «беги меня, дитя мое, я гадкая женщина, – не думай о свете! Там все гадкие, хуже меня; где праздность, там гнусность, где роскошь, там гнусность! – Беги, беги!» Что скрыто в приведенных выше словах Веры Павловны на самом деле? Упоение гордостью? Вероятно, но не только. В них сквозит еще своеобразная вера и убеждение в собственной правоте, что только полная свобода и независимость человека достойны. Но возможно ли подобное в действительности, на практике? Вряд ли. В таком случае героиня желает для себя невозможного? Да, именно так, желает себе очевидно недостижимого блага. Впрочем, может быть полный уход человека от людей и возможен, но и в таком случае свобода и независимость будут для него весьма условны, а значит, и полное отшельничество вовсе не гарантирует всякому человеку абсолютного освобождения от всего на свете, скажем, от благодарности собственным родителям за свое рождение. Другими словами, полная свобода и такая же независимость человека от людей возможны лишь как умозрительные ошибки, как совокупный признак неумения додумывать собственную мысль до ее полноты или до исчерпания ее же наличного содержания (смысла).

Перейдем к главе «Первая любовь и законный брак». Автор романа предваряет ее некоторыми собственными рассуждениями, суть которых сводится к тому, что приходит время порядочных людей, а именно: «порядочные люди (имеются в виду молодые мужчины и женщины. – Авт.) стали встречаться между собою. Да и как же не случаться этому все чаще и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем и не будет бывать других случаев, потому что все люди будут порядочные люди. Тогда будет очень хорошо». Странно, получается, что само время у Н. Г. Чернышевского генерирует порядочных людей. Это первое недоумение. Второе же состоит в том, что под порядочностью непонятно что, собственно, понимается. Впрочем, продолжим чтение романа в надежде, что многое прояснится позднее. И вот знакомство героини со студентом-медиком Лопуховым, которое оказалось связанным с определением понятия любви. В нем вновь на поверхность выступила или обнаружилась мысль о категорической недопустимости какого-либо, пускай, даже тончайшего принуждения человека к чему-либо. Иначе говоря, Лопухов признал любовь как глубокое чувство влечения, свободное абсолютно от какого-либо нажима на сам объект любви. Что смущает в последнем понимании? А то, что признание неприкосновенности или даже святости любого желания объекта любви выглядит чересчур экстравагантно. Почему? А потому, что всякое, скажем, грешное желание (кстати, грех с сущностной точки зрения – это внешнее проявление неодолимого внутреннего дискомфорта личности через выход ее поведения за пределы одобряемого) любимой (любимого) в таком случае получает своего рода поддержку или даже одобрение. Да и в самом деле, ведь нельзя же чинить ему препятствие. Нечего сказать, славно придумано! Но как же иначе? А иначе следовало бы усвоить, что любовь наряду с глубоким чувством влечения еще и непростой душевный труд. Почему? Да потому, что именно через него любящие помогают любимым освобождаться от греха посредством постепенного замещения его праведными привычками. Без последних какой-либо устойчивости любовного чувства и быть-то не может. Поэтому любовь – это на самом деле глубокое чувство влечения, сопряженное с бескорыстной поддержкой в объекте любви только проявлений праведности. Тогда как заявленное автором романа понимание ее лишь веселым и беззаботным состоянием души человека есть понимание очевидно превратное или неверное. Причем неверное вовсе не означает утопичное как полагают, вероятно, многие люди. Наоборот, предложенное представление вполне себе жизнеспособно и даже очевидно, например, ныне – торжествует. Почему? Да потому, что это своего рода любовный конформизм или сговор ради всякого удобства, всякой выгоды. Другими словами, любовь у Н. Г. Чернышевского – это на самом деле (объективно) большая человеческая беда, лишь упакованная в нарядные (внешне броские) надежды на все лучшее. В дальнейшем автор романа осуществляет весьма любопытный анализ природы человеческой хитрости, которую он угадывает как тотальное свойство. Иначе говоря, Н. Г. Чернышевский указывает, что от действия наличной хитрости не защищены даже сами хитрецы, в частности, в связи с этим он пишет: «всеобщая черта в характере у хитрецов – на чем-нибудь водить себя за нос». Трудно не согласиться с автором романа в данном случае и не выразить ему соответствующей благодарности, скажем, за следующее его наблюдение: «Неглупые люди в одиночку не обольщаются. Но у них есть другой, такой же вредный вид этой слабости: они подвержены повальному обольщению. Плут не может взять ни одного из них за нос; но носы всех их, как одной компании, постоянно готовы к услугам. А плуты, в одиночку слабые насчет независимости своих носов, компаниаль-но не проводятся за нос. В этом вся тайна всемирной истории». Далее Н. Г. Чернышевский устами Дмитрия Лопухова вдруг провозглашает ту мысль, что даже всякие возвышенные человеческие стремления в своем корне также состоят из стремления каждого к собственной пользе. Другими словами, он утверждает, что вне стремления к личной пользе и нет, собственно, ничего. Возможно ли согласиться с предложенным выше утверждением? Вряд ли. Почему? А потому, что, например, стремление к познанию истины никак не охватывается смыслом помянутой выше пользы. И потом, сама польза вполне может иметь и обратную – печальную сторону. Какую именно? А, например, такую. Скажем, материальное преуспеяние легко может повести в сторону личного нечестия и душевного разлада всякого совестливого человека. Или другое: погоня за славою как очень соблазнительным благом может побудить слабых духом людей даже к совершению подлости, за которую им потом придется нести тяжкое раскаяние.