Расписание тревог - Евгений Николаевич Богданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Л…ежи! П…ульс у него! Чего мокрый-то весь?
— Конденсация!
— И г…олова вся м…окрая.
— Работает, вот и потеет!
— Остряк. Б…рагин. Фамилия какая-то запьянцовская.
— Какую дали!
— Скажи т…ридцать т…ри.
— Тридцать три.
— Еще!
— Триста тридцать три!
— Я не прошу т…риста! Просто тридцать т…
— Тридцать три! Сорок четыре! Пятьдесят пять!
— Хватит! Р…азговорился.
— Лобочес, — поддакнул Горохов.
Этот при появлении врачихи весь расцветал, лоснился каждой складкой лица; глаза в постоянном подозрительном выкате утягивались под надбровные дуги, сокращались до диаметра шнурочных фисташек. Очень уж он хотел понравиться… Смысл его искательств был весь наружу — началась пора снегопадов, и Горохов рассчитывал отлежаться в тепле. Ирина Леонидовна на его заискивание реагировала строго, но, в общем, благоволила к нему больше, чем к остальным.
Зуеву лежать было муторно. Болели мягкие ткани, истыканные шприцами; болеть они начинали еще до укола, когда он вставал в очередь под дверь процедурной. Сестры кололи по-разному, некоторые почти неслышно, другие словно задавались целью дырявить как можно больней. Впрочем, и те и другие дружно бранили его за мешкотность. Вины же Зуева не было, просто сестра-хозяйка выдала ему рубашку не по росту, и, пока он выпрастывал подол из штанов, сестры теряли темп и нервничали. Зуев сердился тоже:
— Вашими иголками только носки вязать!
Негладко было у него и на сердце. Часами разглядывая потеки на потолке, он тосковал по дому, по жене Алевтине и дочке. Ярославна в отличие от родителей была урожденная москвичка, ходила в садик. В часы посещений из-за карантина Зуев общался с ней через стеклянную перегородку и не мог ни полялькать, ни приласкать. Алевтина появлялась накрашенная, под хмельком. Работала она на мясокомбинате, в колбасном цехе, и приносила в дом вдвое больше, чем Зуев, но этих-то дурных денег он и боялся. В минуты душевной близости уговаривал ее переменить работу, пойти на стройку или в тот же ДОК. Алевтина только смеялась.
Теперь, когда Зуев находился в больнице и Алевтина осталась без его контроля, в голову лезли самые мрачные думы. Так и виделось, что Алевтиной заинтересовались органы, что какие-нибудь краснорожие мясники мнут ее в колбасных подвалах, известно, пьяная баба себе не хозяйка; или, того горше, дочка сидит голодная и неухоженная, а мать гуляет. С каждой встречей он все настойчивее упрашивал Алевтину развязаться с сотоварищами, не встревать в их махинации, и, кажется, упросил.
Чтобы скоротать время, Зуев крутил сестрам фунтики под таблетки, как-то раз починил каталку, врезал в процедурной новый замок.
За этой работой его застал заведующий отделением, временно исполняющий обязанности главврача.
— Как фамилия? Зуев? А, из ДОКа? А ну пройдемте!
Зуев поплелся за ним на первый этаж, теряясь в тревожных догадках.
Кабинет главврача был сплошь заставлен пиломатериалами.
— Вот какое дело, Зуев, — сказал заведующий. — Облицевать стены сможете?
— Чем?
— Вот этими самыми панелями.
— Смогу, поди…
— Н-вот и займитесь! — У заведующего была манера больно тыкать указательным пальцем собеседника, когда произносил свое «н-вот». — Кстати, как ваше самочувствие?
— Температуры нет, — ответил Зуев.
— Это очень хорошо!
— Я извиняюсь, — осмелился Зуев. — Как вас по имени-отчеству?
— Вектор Петрович. Не Виктор, а Вектор.
— Вектор Петрович, тут работы недели на две, а мне осталось лежать десять дней.
— Будешь лежать, сколько понадобится. Температуры у тебя, положим, нет, но возможны осложнения. Так что лечись, Зуев. Прочное здоровье — главное в любой биосистеме, в том числе в человеке, н-вот!
— Помощники потребуются, — сказал Зуев.
— Нет проблем. Бери всю палату.
— Да нас всего-то трое.
— Сегодня будет пятеро, — улыбнулся заведующий. — Инструментом обеспечить не могу, соображай сам. — Он отцепил от связки ключ и протянул Зуеву. — Не забывай запирать.
— Так завтра можно приступить?
— Можно и сегодня, н-вот!
Четвертый появился перед обедом. Это был высокий костлявый человек с ресторанными бакенбардами и подусниками, на вид лет шестидесяти. На вопрос: как звать-величать, ответил просто:
— Как всех дураков.
— Эдиком? — уточнил Сашка.
— Почему? Иваном. Никифорович по батюшке.
— Деревенский, чай? — поинтересовался Горохов.
— Селянин.
— Плотник? — спросил Зуев.
— Увольте, нет.
— Чем же вы займуетесь? — спросил Горохов.
— Чем все.
— Чтой-то непонятно, — сказал Горохов.
— По-английски понимаете? Мани-мани делаю.
Сашка внес ясность:
— Это в смысле тити-мити?
— Тити-мити — это по-русски. По-английски — мани-мани.
— И где это такое блаженство? — не отставал Горохов.
— На кладбище.
— Иди ты?!
— Надгробья на могилки работаю. Силуэты, бюсты, барельефы.
— И хорошие мани?
— Когда как. В зависимости от родственников упокойника.
Горохов обнял Ивана Никифоровича за плечи:
— Ваня, друг! А можешь такой камень выточить, теще моей, покойной головушке, чтобы ни у кого во всем Шульгине?
— Я плохо представляю, что у вас в Шульгине. Это где?
— Да под Тулой! У нас тама один бетон!
— Вероятно, да.
— Ваня! Дай пять!
— Простите, с кем имею честь?
— Пал Яклич! Для тебя — просто Паша!
Иван Никифорович подумал, затем спросил:
— Вам какой камушек желательно?
— Хорошо бы из мрамора!
— Мрамора насчитывается двести сорок марок.
— Да ну-у!
— Самые ходовые — коелга белая и шелья серо-черная. Мне лично шелья нравится, полируется легче. При ударе звенит как медь. Но можно гранитный. Долговечнее.
— Ваня, как скажешь!
— Граниты бывают, пальчики оближешь. Возьмем лабрадорит. Черный, с синевой. Габро — чисто черный, как сажа. Шведский — тот черный, как жук, золотом отливает. Теперь янцевский. Этот серый, однотонный, но встречается и с прожилками. Жежелевский — серый, черно-пятнистый. Да вот еще, капустянский! Отличный гранит.
— Красивый? — заискивающе спросил Горохов.
— Превосходно красивый. По всему полю, а оно красное, серые лопухи, будто снег нападал.
3
Сашка заскучал от их разговора и стал рассказывать Зуеву о службе в армии.
— В Казахстане служил. Само собой, за рулем. Однажды сайгаков видел. Вожак у них — морда серьезная, во-от такая борода!
— И в зубах трубка, — ввернул Иван Никифорович.
Все засмеялись.
— Я все думаю, — сказал Сашка. — Где я тебя видел? Теперь вспомнил. Этот сайгак и ты — просто одно лицо, пять шаров!
— Вы не есть воспитанный человек, — ничуть не обиделся Иван Никифорович. — К тому же у меня нет трубки.
— Ладно, — сказал Горохов. — Приступаем к умственному развитию.
И достал карты.
В эту минуту вошел Вектор Петрович. За ним, в сопровождении медсестры, какой-то замухрышка в драной пижаме, рыжий, потный, пылающий температурой.
— Ваш новый товарищ, — сказал Вектор Петрович.
— Полный комплект! — сказал Сашка.
— У меня к вам поручение, — сказал Вектор Петрович. — Необходимо кое-что сделать для больницы. Зуев вам объяснит. Вы тут все люди сознательные, так что я на вас надеюсь, н-вот. А игра в карты, между прочим, нарушение режима.
— Да мы в дурачка! — струхнул Горохов.
— Никаких дурачков, — сказал Вектор Петрович. — Вот вам товарищ. Ягодка, у него большой опыт, он вами поруководит. Как, Зуев?
— Как скажете, — сказал
