Ухищрения и вожделения - Филлис Джеймс

Ей не понадобилось звонить у двери. Дверь «Обители» была распахнута настежь, как это часто случалось в солнечную погоду, и Мэг крикнула в глубину дома «Элис!», а затем, услышав в ответ ее голос, прошла по коридору в кухню. В доме пахло лимоном; пикантный аромат перекрывал даже более привычный смешанный запах натертого мастикой пола, вина и дымка от горящих в камине поленьев. Аромат был настолько острым, что на миг ей вспомнилось, как они с Мартином проводили отпуск в Амальфи; как взбирались, держась за руки, по крутой тропе на вершину горы; как увидели целую груду лимонов и апельсинов у самой обочины и вдыхали, касаясь носами неровной золотистой кожуры, их запах; как смеялись и как были счастливы… Это воспоминание, эта вспышка золотого света, всплеск тепла, согревшего лицо, были так реальны, что Мэг на мгновение остановилась в дверях кухни, словно забыв, куда шла. Потом взгляд ее прояснился, и она увидела такую знакомую ей обстановку: газовую плиту, духовой шкаф и рабочие столы рядом с ними, полированный дубовый обеденный стол посреди кухни и четыре стула с украшенными изящной резьбой спинками вокруг него, а в дальнем конце — рабочий кабинет Элис с книжными полками по стенам и бюро, заваленным гранками. Элис работала, стоя у стола, в своем длинном темно-коричневом платье. Она сказала:

— Как видите, я готовлю лимонный крем. Мы оба — Алекс и я — любим полакомиться им иногда, а я люблю его готовить. Это, как мне кажется, может служить оправданием затраченных усилий.

— Мы, кажется, никогда его не ели… Я хочу сказать — мы с Мартином. По-моему, я не пробовала его с самого детства. Мама иногда приносила из магазина — как угощение к воскресному чаю.

— Если приносила из магазина, тогда вы и понятия не имеете, какой у него должен быть вкус.

Мэг рассмеялась и уселась в соломенное кресло слева от камина. Кресло было бледно-зеленое, густого плетения, с подлокотниками и высокой, элегантно изогнутой спинкой. Она никогда не спрашивала Элис, не нужно ли ей помочь на кухне: знала, что такой вопрос не вызовет ничего, кроме раздражения, поскольку помощь не могла быть эффективной, а предложение — искренним. Помощь здесь была не просто не нужна, она была нежеланна. Но Мэг очень любила тихонько сидеть и смотреть, как работает Элис. Может быть, вид женщины за готовкой в кухне так необычайно успокаивает и вселяет уверенность потому, что напоминает о детстве? — думала она. Если это так, то современные дети лишаются еще одного источника, дающего уверенность и покой в этом раздерганном мире, который становится все страшнее день ото дня. Она сказала:

— Мама не умела делать лимонный крем, но готовить она очень любила. Правда, все больше совсем простые блюда.

— А это довольно сложное. Вы, конечно, помогали ей на кухне? Я очень четко представляю себе вас в фартучке, лепящей человечков из имбирного теста.

— Мама обычно давала мне кусок теста, когда пекла что-нибудь сдобное. К тому времени, когда я заканчивала его месить, раскатывать и формовать, оно становилось серовато-коричневым. А еще мне поручали вырезать формочками фигурное печенье. И вы правы — я действительно лепила имбирных человечков и делала им из коринки глаза. А вы разве нет?

— Я — нет. Моя мать не очень-то много времени уделяла кухне. Она готовила не очень хорошо, а саркастические замечания отца лишали ее всякой уверенности. Отец платил женщине из местных, и она приходила каждый день — готовить ужин. Фактически дома он ел только поздно вечером, кроме воскресных дней, разумеется. По субботам и воскресеньям женщина эта не появлялась, так что в выходные дни семейные трапезы были кисловатыми не только в переносном смысле слова. Все это было довольно странно, и сама миссис Уоткинс была довольно странной женщиной. Она хорошо готовила, но, пока работала на кухне, просто-таки исходила злобой и терпеть не могла, когда на кухне появлялись дети. Я заинтересовалась кулинарией, уже окончив лондонский университет и защитив диссертацию по специальности «современные европейские языки». Провела полгода во Франции. Вот так это и началось. Я обрела призвание, страсть, если хотите. Я поняла, что мне вовсе незачем становиться переводчицей, преподавать языки или работать сверхквалифицированной секретаршей у какого-нибудь невежды.

Мэг молчала. Только однажды до этого Элис говорила ей о своих родителях, о прошлом, и Мэг чувствовала, что любая реплика или вопрос могут заставить Элис пожалеть об этих минутах откровенности. Уютно расположившись в кресле, Мэг смотрела, как уверенно движутся умелые, с длинными пальцами руки Элис, осуществляя задуманное. На столе перед Элис в неглубокой голубой миске лежали восемь крупных яиц, рядом с миской на одной тарелке — кусок сливочного масла, на другой — четыре лимона. Элис натирала лимон сахаром до тех пор, пока куски сахара не рассыпались и не падали в глубокую миску, тогда она брала следующий лимон и терпеливо повторяла эту процедуру. Она сказала:

— Получится два фунта. Я дам вам банку крема — отнесете мистеру и миссис Копли, может быть, им понравится.

— Я уверена, им понравилось бы, только мне придется съесть его в одиночестве. Я как раз и пришла сказать вам об этом. Я зашла ненадолго. Их дочь настаивает, чтобы они переехали жить к ней, пока Свистуна не поймают. Она снова звонила сегодня, очень рано, как только услышала сообщение о его последнем убийстве.

— Свистун и в самом деле все приближается, это не очень-то приятно, — сказала Элис. — Но они вряд ли хоть как-то рискуют. Он выслеживает свои жертвы по ночам, и все они — молодые женщины. А старики Копли почти не выходят из дому, правда? И то лишь тогда, когда вы их куда-нибудь везете.

— Они иногда гуляют у моря, но чаще всего прогуливаются у себя в саду. Я пробовала убедить Розмари Данкен-Смит, что им не грозит никакая опасность и что никто из нас троих не живет в вечном страхе. Я думаю, просто дело в том, что ее друзья критически высказываются в ее адрес потому, что она их не забирает отсюда.

— Ясно. Она вовсе не жаждет их переезда, они не хотят переезжать, но так называемых друзей следует умиротворить.

— Мне кажется, она из тех способных, властных деловых женщин, что не терпят ни малейшей критики. Но, если быть справедливой, мне думается, она и вправду обеспокоена.

— И когда же они переезжают?

— В воскресенье вечером. Я везу их в Норидж, к поезду в двадцать тридцать, который прибывает на Ливерпул-стрит в двадцать два пятьдесят. Дочь их встретит.

— Это не очень удобно, вам не кажется? Ездить в воскресенье всегда трудно. Почему бы им не подождать до понедельника? Поехали бы утром.

— Да потому, что миссис Данкен-Смит проводит выходные в своем клубе на Одли-сквер и сняла там для них номер. А утром в понедельник они все вместе смогут поехать прямо к ней в Уилтшир на ее машине.

— А вы? Вы не боитесь остаться здесь одна?

— Ни капельки. О конечно, мне будет их недоставать, когда они уедут, но сейчас я думаю, что без них смогу переделать все те дела, которые давно надо было сделать. И смогу побольше побыть с вами и помочь с гранками. Нет, не думаю, что мне будет страшно. Я хорошо знаю, что такое страх, и временами даже вроде бы проигрываю сама с собой ощущение страха, сознательно представляя себе этот ужас, словно пытаюсь убедиться в собственной храбрости. Днем это мне вполне удается. Но когда наступает вечер и мы втроем сидим у камина, я представляю, как он следит и ждет там, в ночной тьме. Именно это ощущение невидимой, непознаваемой угрозы и лишает покоя. Похоже на ощущение, какое я испытываю, глядя на эту АЭС: будто здесь, на мысу, существует некая опасная и непредсказуемая сила, не только мне неподвластная, но которую я даже и не начинаю еще понимать.

— Свистун нисколько не схож со станцией, — возразила Элис. — Ядерная энергия доступна пониманию и поддается контролю. Но это последнее убийство ужасно неприятно. Особенно для Алекса. Некоторые секретарши живут поблизости и ездят на работу и домой автобусом или на велосипеде. Алекс договаривается со служащими, у которых машины, чтобы по вечерам женщин отвозили домой, а утром заезжали за ними по дороге на работу. Но на станции работа посменная, и организовать это оказалось гораздо труднее, чем можно было бы себе представить. Да к тому же некоторые из женщин паникуют и хотят, чтобы их отвозили только женщины.

— Но не могут же они всерьез думать, что Свистун — их коллега, кто-то из сотрудников станции?

— Они вообще не могут думать всерьез, в этом-то вся беда. Побеждает инстинкт, а инстинктивно они подозревают любого, если это — мужчина. Особенно если у него нет алиби хотя бы в отношении двух последних убийств. А тут еще Хилари Робартс. Она ходит плавать почти каждый вечер, вплоть до октября, а иногда и всю зиму. Намеревается делать это и сейчас. Разумеется, вполне возможно, что шансов быть убитой у нее один на миллион, но эта бравада — плохой пример другим. Кстати, простите меня за вчерашний вечер. Не очень удачным вышел этот званый обед. Я должна была пригласить Хилари и Майлза, но я и понятия не имела, что их неприязнь друг к другу так велика. Не знаю, в чем тут дело. Может быть, Алекс знает, но я не спрашивала — меня это не так уж интересует. Как вы находите нашего местного поэта?