Тайны Лубянки - Александр Хинштейн

В шайку входило восемь человек. Практически все они были одногодками, двадцатилетними недорослями. Венгровер, которому в начале столичной «карьеры» исполнилось уже двадцать два, наверное, казался им стариком. И не только в силу возраста.

Опытный, битый вор, наделенный вдобавок недюжинным педагогическим талантом, он без труда сумел втянуть своих старых и новых приятелей в преступный омут.

Действовали обычно по одному и тому же сценарию: сначала «выпасали» приличную квартиру в центре. Потом Венгровер – один или с двумя подручными – подбирал ключи, благо отмычкой владел виртуозно. Похищенные вещи сдавали в скупки, продавали через знакомых.

При обысках, кстати, большинство украденного МУРовцы сумели отыскать. Преступники особо и не запирались. Да и как запираться, если все они (кроме, понятно, Венгровера) никогда раньше с угрозыском не встречались.

Впрочем, и сам Венгровер, несмотря на весь свой тюремно-лагерный опыт, «поплыл» уже на второй день. Назвал поименно всех членов шайки, даже тех, кто лишь перепродавал украденное. А потом… Потом и вовсе сделал сенсационное – по-другому не назовешь – заявление.

Из показаний Бориса Венгровера в МУРе:

«Занимаясь кражами, я все краденые вещи приносил в квартиру к Дзержинским и хранил их здесь до сбыта. Дзержинская была в полном курсе дела. Я не скрывал от нее ничего. Она также хорошо знала, что вместе со мной занимался кражами и Дворецкий. Было два-три случая, что по моей просьбе Дзержинская сбывала краденые вещи, она продавала дамские вещи. Я отдавал ей третью часть вырученных от продажи денег».

– Вы понимаете, что вы говорите? – следователь Кириллович даже покраснел от напряжения, а в голове сами собой заметались дурные мысли: если в деле появляются такие имена, из обычной уголовщины оно сразу превращается в политическое. Не сегодня-завтра им заинтересуются «старшие братья», а с этой организацией шутки плохи. За дискредитацию святого имени по головке никого не погладят: ни бандитов, ни сыщиков. Будешь потом, сидя в подвале, доказывать, что это не иностранная разведка приказала тебе облить грязью идеалы революции.

Уж как это делается, Кириллович, слава богу, знал отлично: сам не первый год на следственной работе. Десятки сотрудников московской милиции – от рядовых оперов до начальников, которые вдруг оказались шпионами, прошли перед его глазами, хотя и он, да и большинство в управлении – до сих пор не могли в это поверить. Каким, к чертям собачьим, шпионом мог быть легендарный матрос с Балт-флота Трепалов16 – первый начальник МУРа, если он лично разогнал знаменитую Хитровку и сам ездил брать вооруженных бандитов. Или – честнейший начальник московской милиции Вуль17, блестящий сыщик, которого взяли прямо во время командировки, а потом объявили, что он – то ли польский, то ли немецкий шпион.

Но Венгровера, похоже, такие мысли ничуть не заботили.

– Пишите, – с какой-то непонятной упертостью твердил он, – я за свои слова отвечаю. Пишите все…

Если бы арестанта Венгровера допрашивал не следователь МУРа, а человек с Лубянки, многие, очень многие вопросы были бы понятны нам без труда. Следствие в НКВД велось исключительно по правилам, самим же НКВД и устанавливаемым, и ни одно «высочайшее» имя, без особого на то желания, в протоколе допроса появиться не могло.

Но нет, все описываемое нами происходило на Петровке – в неприметном трехэтажном особняке, где помещалась тогда рабоче-крестьянская милиция Москвы, а это почти со стопроцентной гарантией означает, что показаний против Дзержинской у Венгровера никто не выбивал. Его могли «колоть» на чужие преступления, требовать, чтобы он повесил на себя нераскрытые кражи. Но вот племянница Дзержинского – МУРовцам точно была не нужна. Скорее, наоборот: они предпочли бы, чтобы ее имя в деле никогда не всплывало.

Однако Венгровер так подробно и детально описывал свою связь с Ядвигой, что проигнорировать эти показания сыщики просто не могли. Они оказались в пиковой ситуации, и любой выход из нее ничего хорошего им не сулил. Неизвестно, где найдешь, где потеряешь: то ли убирать Дзержинскую из дела, то ли, напротив, нагнетать вокруг нее страсти.

Путь официальный оставлял хоть какую-то надежду на благополучный исход. В противном случае, милиционерам архислож-но было бы объяснить, что заставило их покрывать преступницу, тем более что не один только Венгровер, но и все члены шайки давали на Дзержинскую прямые показания.

«Мне хорошо известно, что вещи прямо с краж очень часто завозились на квартиру Ядвиги Генриховны, где они хранились до сбыта их», – это из протокола допроса Израиля Дворецкого, того самого Дворецкого, ухажера Яди, который ввел когда-то Вен-гровера в семью Дзержинских. После побега Бориса из лагеря он совершил вместе с ним более десяти краж.

«Она, Ядвига Генриховна, конечно, прекрасно понимала, что кражами занимались я и Венгровер, а также Медведев и Эпш-тейн. И не только знала, а даже и поощряла их. Так, после первой кражи, в которой я участвовал и о которой рассказал ей, она восторженно хвалила меня, отзывалась обо мне, как о герое.

От Венгровера Ядвига Генриховна неоднократно получала порядочные суммы денег, при мне Венгровер часто давал ей рублей по 500».

«О том, что Ядвига Генриховна знала о преступной деятельности Бориса (Венгровера. – Прим. авт.), Дворецкого, Медведева и меня, – показал другой завсегдатай «салона» Дзержинских, Абрам Эпштейн, на счету у которого было 13 совместных с Венгро-вером краж, – я заключаю из того, что я с Борисом несколько раз заезжали к ней с чемоданами с вещами; что она получала от Бориса деньги, как, например, в начале июня 1939 года при мне 500 рублей и т. д.».

Но больше всех, конечно, старался Венгровер. От недавней любви не осталось уже и следа.

Он не только обвинял Дзержинскую в том, что она хранила на квартире краденые вещи, сбывала их в скупочные магазины и получала от бандитов деньги. Ядвига Генриховна, утверждал Вен-гровер, знала, что он бежал из лагеря, но тем не менее поселила у себя дома и даже благословила на преступление, которое пахло уже не пошлой уголовщиной, а настоящей политикой.

Оказывается, вор-рецидивист Венгровер выдавал себя за… племянника Дзержинского. Именно под этой легендарной фамилией осенью 1939 года он устроился работать физкультурником в 309-ю московскую школу, где быстро снискал себе популярность. Конечно, немалую роль в этом сыграл звездный отблеск фамилии, но не только он.

Борис Венгровер был в своем роде прообразом знаменитого Юрия Деточкина. Разница лишь в том, что Деточкин переводил ворованные деньги в детские дома. Венгровер же тратил их на своих учеников.

Уже после, на следствии, выяснится, что за неполных три месяца работы лже-Дзержинский израсходовал на «благотворительные цели» почти пятнадцать тысяч рублей – сумма по тем временам неслыханная.

Он уверял, что деньги эти выделяет спортобщество «Буревестник», и дирекция вполне ему верила. В самом деле, кому могла прийти в голову бредовая мысль, что новый физкультурник покупает для всех классов абонементы в бассейн или заказывает на праздничные вечера оркестры за свой счет? Он даже доплачивал премии другим учителям и нанял школе пианистку, которая очень удивилась потом, когда в спортобществе «Буревестник» узнала, что печать, стоявшая на заключенном с ней трудовом договоре, похищена из общества пару месяцев назад…

Каким образом Венгровер сумел назваться августейшим именем, так и останется загадкой. Следствие на этот вопрос ответить не смогло. Впрочем, с его незаурядными авантюристскими способностями можно было проделать и не такой трюк.

«В сентябре 1939 года, – показал на допросе в МУРе директор 309-й школы Панкратов, – из Куйбышевского РОНО мне позвонил по телефону зав. кадрами РОНО т. Филиппов и сказал мне, что в мое распоряжение на должность инструктора-преподавателя физкультуры направляется гр. Дзержинский Борис Андреевич, охарактеризовав его как молодого, хорошего преподавателя».

Что ж, не удивлюсь, если районный кадровик и слыхом об этом не слыхивал: спародировать голос по телефону – задача не из сложных. Куда сложнее было бы выправить поддельные документы, но директор их и не спрашивал. Одного звонка и упоминания громкой фамилии для всех оказалось вполне достаточно – в лучших традициях Хлестакова.

Каждый раз, когда молодого физкультурника просили представить паспорт, диплом – хотя бы даже написать автобиографию – он отговаривался занятостью и торжественно обещал принести все завтра. Но на следующий день история повторялась.

Только в декабре – через три месяца после его появления в школе, – когда приехавшая на педсовет начальница РОНО потребовала, чтобы Дзержинский-Венгровер явился к ней со всеми документами в руках, – талантливый физкультурник понял, что мистификация затянулась. Больше в школе его никто не видел…