Удушье - Чак Паланик

— Отбираешь у них борьбу за выживание — и вот что получаешь, — сказала мамуля.

Дикобразы кончают так, — рассказывала она, пока они смотрели, — дикобразы скачут на деревянной палке. Точно как ведьма ездит на метле, — дикобразы трутся о палку, пока та не становится вонючей и скользкой от их мочи и сока из желез. Когда та начнёт вонять достаточно сильно — они ни за что не променяют её на другую.

Продолжая наблюдать, как дикобраз катается на палке, мамуля заметила:

— Какая всё же тонкая метафора.

Маленький мальчик представил, как они выпускают всех зверей на волю. И тигров, и пингвинов — и все они дерутся. Леопарды и носороги кусают друг друга. Малолетнему пидору затея очень понравилась.

— Единственное, что отделяет нас от животных, — сказала мамуля. — У нас есть порнография.

Снова условности, сказала она. И не была уверена, делает это нас лучше животных, или хуже.

Слоны, сказала мамуля, могут пользоваться хоботом.

Макаки могут пользоваться хвостом.

А маленькому мальчику хотелось только глянуть, как выйдет из строя что-то опасное.

— Мастурбация, — сообщила мамуля. — Их единственное средство для побега.

«Пока не придём мы», — подумал мальчик.

Грустные витающие в облаках животные, окосевшие медведи, гориллы и выдры все вздрагивали, их остекленевшие глазки были почти закрыты, и они едва дышали. Усталые лапки у всех напухли. Глаза позаплывали.

Дельфины и киты трутся о гладкие бока своих водоёмов, сказала мамуля.

Олени трут рога в траве до самого, как она сказала, оргазма.

Прямо перед ними японская панда расплескала немного своей гадости по камням. Потом медвежонок развалился на спине и закрыл глаза. Его лужица осталась умирать на солнце.

Мальчик прошептал — это грустно?

— Хуже, — ответила мамуля.

Она рассказала про знаменитого кита-убийцу, который снимался в фильме и потом переехал в новый роскошный аквариум, но продолжал творить непотребство со стенками. Владельцы были очень смущены. Всё дошло до того, что сейчас кита пытаются освободить.

— Мастурбация навстречу свободе, — отметила мамуля. — Мишелю Фуко такое бы понравилось.

Она рассказала, что когда девочка и мальчик у собачек совокупляются, головка пениса мальчика набухает, а вагинальные мышцы девочки сжимаются. Даже после окончания полового акта обе собачки остаются прицепленными друг к дружке, беспомощные и несчастные на какое-то время.

Мамуля сказала, что по тому же сценарию развивается и большинство брачных союзов у людей.

К этому моменту последние оставшиеся матери уже отогнали своих детишек подальше. Когда они двое остались совсем одни, мальчик прошептал — где им найти ключи, чтобы освободить всех зверей?

А мамуля ответила:

— У меня уже с собой.

Перед клеткой с обезьянами мамуля полезла в сумочку и вынула пригоршню пилюлек: маленьких круглых фиолетовых пилюлек. Она швырнула всю пригоршню через прутья, а пилюльки рассыпались и покатились в стороны. Несколько обезьян спустились вниз посмотреть.

На миг испугавшись, уже не шёпотом, маленький мальчик спросил:

— Это яд?

А мамуля засмеялась.

— Вот это мысль, — сказала она. — Нет, милый, мы же не хотим освобождать обезьянок настолько.

Обезьяны уже толпились, поедая пилюльки.

А мамуля сказала:

— Успокойся, сына, — она порылась в сумочке и достала белую трубочку, трихлорэтан.

— Это? — переспросила она, и положила несколько фиолетовых пилюлек себе на язык. — Это просто старая добрая огородная разновидность ЛСД.

Потом затолкала трубочку трихлорэтана себе в ноздрю. А может, и нет. Может быть, всё было совсем не так.

Глава 31

Дэнни уже сидит во тьме в первом ряду, делая наброски на жёлтой планшетке, которую держит в объятиях, а три с половиной пустых бутылки пива стоят на столике перед ним. Он не поднимает взгляд на танцовщицу, брюнетку с прямыми чёрными волосами, стоящую на руках и коленях. Она дёргает головой из стороны в сторону, подметая своей причёской сцену, и её волосы кажутся пурпурными в красном свете. Она разглаживает волосы руками, убирая их за спину, и подползает на край сцены.

Музыка — громкое танцевальное техно, замикшированное с сэмплами собачьего лая, сигналов машин, марша гитлерлюгенда. Доносятся звуки бьющегося стекла и выстрелы. В музыке слышны крики женщин и сирены пожарных машин.

— Эй, Пикассо, — зовёт танцовщица, болтая ногой у Дэнни под носом.

Не отрывая взгляд от планшетки, Дэнни вынимает один бакс из кармана штанов и просовывает ей между пальцев ноги. На сиденье рядом с ним лежит очередной камень, завёрнутый в розовое одеяло.

На полном серьёзе, мир сбился с пути, когда мы начали танцевать под звуки пожарной тревоги. Пожарные тревоги уже не означают пожаров.

Случись настоящий пожар — посадили бы кого-то с хорошим голосом дать объявление:

— Легковой автомобиль «Бьюик» с номером BRK 773, у вас не погашены фары.

По случаю всамделишного ядерного нападения взяли бы прокричали:

— К телефону у стойки бара просят Остина Леттермана. К телефону просят Остина Леттермана.

В конце света будет не рёв со взрывом, а сдержанное, хорошо оформленное объявление:

— Билл Ривервэйл, для вас звонок на второй линии.

И потом ничто.

Танцовщица выдёргивает рукой деньги Дэнни, зажатые между пальцев. Лежит на животе, упираясь в сцену локтями, прижимая груди одна к другой, и говорит:

— Давай глянем, как получилось.

Дэнни наносит пару быстрых штрихов и разворачивает планшетку к ней.

А она спрашивает:

— Это что — я такая?

— Нет, — отвечает Дэнни и поворачивает планшетку, чтобы изучить её самому. — Это такая колонна композитного ордера, как строили римляне. Смотри, — говорит он, указывая на что-то выпачканным пальцем. — Видишь, как римляне сочетали завитки ионического ордера с коринфским лиственным орнаментом, да при этом сохраняя все пропорции.

Танцовщица — это Шерри Дайкири из нашего прошлого визита, только сейчас её светлые волосы покрашены в чёрный. На внутренней стороне бедра у неё маленькая круглая повязочка.

И вот я уже подошёл к Дэнни, заглядываю ему через плечо, зову:

— Братан.

А Дэнни отзывается:

— Братан.

А я говорю:

— Ты, видать, снова побывал в библиотеке.

Хвалю Шерри:

— Молодец, что позаботилась о своей родинке.

Шерри Дайкири веером закручивает волосы над головой. Выгибается, потом отбрасывает длинную чёрную причёску назад за плечи.

— Ещё я покрасила волосы, — сообщает она. Тянется рукой за спину, выпутывая несколько локонов, и протягивает мне навстречу, протирая их между пальцев.

— Теперь они чёрные, — говорит.

— Я решила, что так будет надёжнее, — рассказывает. — Раз ты сказал, что среди блондинок рак кожи бывает чаще.

А я трясу каждую бутылку, пытаясь определить, в которой осталось пиво, чтобы выпить, и смотрю на Дэнни.

Дэнни рисует, не слушает, и вообще его здесь нет.

«Коринфские тосканские композитные архитравы антаблемента…» Некоторых людей в библиотеку нужно пускать только по рецепту. Серьёзно, книги по архитектуре для Дэнни порнография. Ясное дело, сначала было несколько камушков. Потом рёберные своды. Я хочу сказать — такова Америка. Начинаешь с рукоблудия — и развиваешься до оргий. Сперва куришь чуток травки, потом приходит папаша-героин. В этом вся наша культура: больше, лучше, сильнее, быстрее. Ключевое слово — «прогресс».

В Америке так: если твоя зависимость не остаётся максимально новой и усовершенствованной — ты позорище.

Глядя на Шерри, хлопаю себя по голове. Потом показываю на неё пальцем. Подмигиваю и говорю:

— Вот умница.

Она отзывается, пытаясь завернуть ногу за голову:

— Осторожность не помешает, — шерсть у неё по-прежнему сбрита, кожа по-прежнему розовая и в веснушках. Ногти на ногах серебряные. Музыка сменяется на грохот пулемётной очереди, потом на свист падающих бомб, и Шерри объявляет:

— Перерыв, — находит разрез в кулисах, потом исчезает за сцену.

— Только глянь на нас, братан, — говорю. Нахожу бутылку с уцелевшим пивом, а оно тёплое. Продолжаю. — Стоит женщинам всего лишь раздеться — и мы отдаём им все свои деньги. В смысле — почему мы все такие рабы?

Дэнни переворачивает страницу на планшетке и берётся за что-то новое.

Снимаю его камень на пол и сажусь.

Мне просто надоело, сообщаю ему. Эти женщины вечно мной заправляют. Сначала мама, потом доктор Маршалл. А в промежутках ты осчастливь ещё Нико, Лизу и Таню. Гвен эта, которая даже не дала мне себя изнасиловать. Вечно они всё только для себя. Они все считают, мол, мужчины не нужны. Бесполезны. Будто мы какой-то сексуальный довесок.

Просто система жизнеобеспечения для эрекции. Или для кошелька.