Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

И поначалу казалось, что она права. За обедом в его честь Морган сидел рядом с Лоуренсом, и они тепло разговаривали друг с другом. Лоуренс высказывался излишне эмоционально, а его новая жена-немка тревожилась, что остается в тени мужа, но впечатление, которое они производили, говорило больше об их страстности, чем эгоизме. Тем не менее назавтра в студии Дункана Гранта атмосфера оказалась совершенно иной. Когда Лоуренс с жаром обрушился на живопись Дункана, укоряя его за то, что он изображает зло, Морган решил, что ему лучше извиниться и уйти.

Последовал обмен письмами. Морган неожиданно для самого себя принял приглашение приехать в Грэйтхэм, где жили Лоуренсы. Визит оказался приятным. Морган оставался в гостях три дня, и в первый же день они с Лоуренсом отправились в длительную прогулку по меловым холмам. Во время прогулки они обсуждали тему, которой Лоуренс уже касался в своем письме, а именно: его утопического проекта под названием «Рананим».

– Вы найдете там свое место, Форстер, – уверял Моргана Лоуренс. – Вы и ваша женщина.

– Вы слишком щедры, – отвечал Морган.

Не желая более обсуждать этот вопрос, он быстро спросил:

– Как же выглядит ваша Утопия?

– Это остров, – сказал Лоуренс. – В реальном мире его нет. Вот и все, что вам нужно знать.

– Но как же тогда в нем жить?

В ответ на это Лоуренс разразился интенсивным словесным потоком, достаточно бессвязным. В идеальном обществе, похоже, не должно быть ни деления на классы, ни денег. Люди, уже состоявшиеся как личности, смогут там развиваться дальше.

– Это напоминает дом Эдварда Карпентера, – рискнул предположить Морган.

– Карпентер? – переспросил Лоуренс. – Этот отставший от жизни псевдомистик? Нет, в Рананиме не будет ничего подобного.

Морган натянуто рассмеялся, но замечание Лоуренса о Карпентере запомнил. Разговор принял особую остроту уже на следующий день, когда Лоуренс без всякой видимой причины вдруг яростно атаковал английскую политическую систему. Крайне необходима революция! Земля, промышленность и пресса должны быть немедленно национализированы! Морган негромко выразил свое несогласие, и вдруг весь тон разговора поменялся. Словно жаркий луч маяка, сердитый взгляд Лоуренса остановился на нем.

Все началось достаточно спокойно, но Лоуренс, который был сколь искренним, столь же пылким, вскоре обрушился на Моргана со всей свойственной его характеру дикой яростью. Морган с удивлением осознал, какую несдерживаемую злобу он способен пробудить в другом человеке своей личностью, своим стилем жизни и своими произведениями. Все, чем он жил, было абсолютно неприемлемым! Почему он, Морган, удовлетворен тем, что живет жизнью убогого, никому не нужного затворника? Почему прячет от самого себя того дикого и яростного прачеловека, который обосновался внутри? Он обязан действовать, обязан развязать путы, стягивающие его желания, и удовлетворить их. Он должен найти достойную себя женщину и с ее помощью освободить свою глубинную сущность, вместо того чтобы кропать романчики про любовные истории, разворачивающиеся под вялым итальянским небом, между вязанием и посещением оперы. Его книги – красноречивые доказательства его стерильности. Характеры, которые интересовали Моргана, все как один принадлежали задыхающемуся миру без будущего. И он, Лоуренс, готов разорвать этот мир как плаценту, чтобы появиться на свет обновленным, окровавленным, возвещающим свое появление неистовым криком.

Морган перебил тираду Лоуренса одним кратким замечанием:

– Я не вяжу.

Лоуренс нахмурился, потом с силой швырнул камнем в ближайшее дерево и сказал:

– В душе вы только этим и занимаетесь! Но если вы хотите вернуться к жизни, вам нужно изменить все свое существование. Все, без остатка!

– Но с чего вы взяли, что я уже мертв?

– Видите ли, это именно то, что я имею в виду. Ваша идея будущего состоит в возвращении к древним грекам. Ваш бог – Пан. Но Пан – источник, а не цель. Ни одно растение не растет вниз, к корням. Мы обязаны стремиться вверх, мы должны выбрасывать побеги – пусть даже на них растут шипы. Разве вы не видите?

– Наверное, нет.

Лоуренс, который только начал успокаиваться, вновь взволновался. Снова и снова, буквально в течение нескольких часов, пока не охрип, он призывал гостя убедиться в своих многочисленных недостатках. Когда наконец наступила тишина, Морган рискнул спросить:

– И что, в моих книгах вас ничто не заинтересовало? Все они написаны зря? И ничего стоящего в них нет?

– Ну, я несколько перегибаю… Я говорю, исходя из абсолютных категорий, – ответил Лоуренс, – потому что я… Ну, в общем, Леонард Баст из «Говардс Энд»… да, именно он… это было смело.

И Фрида Лоуренс, которая сидела рядом, кивнула и рассмеялась.

– Ja, – сказала она. – Леонард Баст.

К этому моменту наступила уже совершенная темнота. Они не ужинали, но Морган решил, что он взбешен.

– Вы, оба! – начал он, и его голос зазвенел в его собственных ушах как стрекотание сверчка. – По-моему, вы оба меня дурачите!

И Морган отправился в постель, никому не пожелав доброй ночи, пребывая почему-то в полной уверенности, что его хозяева сразу же начнут предаваться похоти, как кролики.

Дружбе настал конец и полный крах. Но на следующее утро Лоуренс был само спокойствие. Когда они прощались, он сказал Моргану:

– Надеюсь, вы поняли, как вы мне нравитесь. И я очень рассчитываю на следующую встречу.

Но Морган не стал возвращаться. Насколько Лоуренс привлекал его, настолько же и отталкивал. Ему любопытна была горячая страстность рабочего человека, которой жил Лоуренс, но какие близкие отношения способны выдержать такой напор? Нет, Морган никогда не станет жить в Рананиме – его и Грэйтхэм-то не слишком привлекал.

В конце концов, Моргана оттолкнула от Лоуренса не его фанатическая приверженность крайностям, выражаемая и устно, и на бумаге. Когда он принялся размышлять обо всем этом, то понял, что главный удар его дружбе с Лоуренсом нанесло замечание последнего о Карпентере. Отставший от жизни псевдомистик? Ни в коем случае! Любой, кто мог сказать о старике такое, сразу оказывался по другую сторону барьера. Какие бы недостатки ни числились за Карпентером, за ним было будущее, и никто не имел права выступать против него.

Когда Морган навещал Голди в Кембридже, произошло событие, показавшее, что жизнь в Англии раскололась на две составляющие. Группа солдат из Уэльса, узрев выпускника в академической шапочке и мантии, зашлась хохотом – они никогда не видели существа столь странного. Но это странное существо принадлежало традиции, которая взрастила Моргана, и то, что эта традиция подверглась осмеянию, потрясло и расстроило его.

Ему поступило предложение отправиться в Италию, в отряд «Скорой помощи». Идея врачевать раны, лечить поврежденные тела неожиданно пришлась ему по душе. Джордж Тревильян уже работал там и готов был немедленно принять его к себе. Но Лили вдруг закапризничала.

– Это кажется мне очень опасным, – мрачно сказала она.

Но Моргана привлекала именно опасность такого предприятия; она-то и могла оправдать его томительное существование.

– Как Италия может быть опасной? – спросил он. – Разве ты не помнишь Флоренцию? Нация, способная производить столь прекрасные произведения искусства, никогда не причинит мне вреда.

– Не говори чепухи, Морган, – возразила мать. – Не все годятся для войны. Мысль о том, что ты можешь убивать, нелепа. Это не в твоем характере.

– А что в моем характере?

– Почему бы тебе не остаться дома, писать свои романы? – сказала Лили.

Но именно писать-то и не представлялось возможным. Или, если быть более точным, писать романы. Придумывать чьи-то жизни, вымучивать диалоги, мечтать о нереальном, в то время как реальность обрела вдруг ощутимую плотность и вес, – все равно что отрицать силу тяготения.

Потом как-то в поезде он подслушал разговор двух медсестер. Оказалось, что Красный Крест в Египте и на Мальте нуждался в «дознавателях». Как он понял, «дознаватели» в госпиталях расспрашивают раненых о тех, кто мог пропасть без вести. Похоже, вот работа, исполняя которую он мог бы себя уважать.

Необходимо было пройти собеседование с мисс Гертрудой Белл, оказавшейся, несмотря на свою славу дипломата-арабиста и шпиона, довольно мрачной и одновременно сентиментальной особой. Над ней витала аура пустынь, а к Моргану она испытывала презрение, так как не удосужилась даже поднять голову после единственного беглого взгляда, которым его окинула.

– Не думаю, что вы подходите для подобной работы, – сказала она. – Что вы делаете в настоящее время?

– Работаю каталогизатором в Национальной галерее.

– Думаю, вам лучше остаться там. Держитесь за это место.

– Но я хочу поехать и работать в Египте.

Мисс Белл передернуло.